Г.И. Гуркин как персонаж исторической прозы И.П. Кудинова

И.П. Кудинов (1922-1990)

Интерес И.П. Кудинова к творчеству Г.И. Гуркина

В современной сибирской литературе И.П. Кудинов известен как исторический романист и как историк алтайской писательской организации. Начиная с первых произведений и до романов зрелого периода творчества («Окраина», «Переворот», «Каракорум») он работает над созданием макрообраза сибирского пространства, в словесно-художественной репрезентации которого – на уровне геопоэтики – усматривается влияние пейзажной живописи передвижников. Алтай в его прозе может быть назван центральным историко-географическим (по классификации Д. Замятина [1. C. 28-29]) образом, складывающимся под непосредственным воздействием живописи И.И. Шишкина и его ученика – алтайца Г.И. Гуркина.

Г.И. Чорос-Гуркин (1870-1937)

В своеобразную легенду превратилась уже история возникновения интереса писателя к творчеству этих двух живописцев. В ней точно указывается Горно-Алтайск как место, где впервые эти два имени сошлись в воображении молодого журналиста [2], откуда он начал историко-биографические разыскания, вылившиеся первоначально в форму маленьких рассказов и со временем воплотившиеся в романных сюжетах.

И.А. Ефремов (1908-1972)

До Кудинова о репрессированном алтайском художнике в XX в. рискнул написать только И.А. Ефремов – фантасту в ту эпоху это было простительно. В рассказе «Озеро горных духов» (1943), получившем название по картине Гуркина, фигурирует «сердитый старикан», «знаменитый художник Чоросов». Ефремов применяет прием словесной передачи картины Гуркина «Озеро горных духов», подчеркивая реалистичность высокогорного пейзажа: «От всей картины веяло той отрешенностью и холодной, сверкающей чистотой, которая покорила меня в пути по Катунскому хребту. Я долго стоял, всматриваясь в подлинное лицо алтайских белков, удивляясь тонкой наблюдательности народа, давшего озеру имя «Дены-Дерь» – «Озеро горных духов» [3. C. 82]. В фантастическом сюжете Ефремова высокогорный ландшафт и цветовая гамма картины Чоросова с двойным экзотическим названием «Дены-Дерь» – «Озеро горных духов» была прочитана геологом как описание месторождения ртути. Повторив детально описанный художником маршрут, через несколько лет геолог отыскал это озеро, чтобы убедиться в одном – «верен ли путь разума через фантазию или я выдумал нечто еще более невероятное, чем сказочные духи художника-алтайца» [3. C. 90]. Художник Чоросов назван в рассказе «правдивым», «бесстрашным искателем души гор». Этот рассказ получил неожиданный отклик – в Америке. Г.Д. Гребенщиков воспринял его как биографическое повествование (в сюжете рассказа геолог в Ленинграде получил посылку с этюдом к этой картине – «знак того, что художник Чоросов окончил свою трудовую жизнь» [3. C. 88]), но не понял, почему «далекая и недоступная красота Дены-Дерь» наполнила рассказ о художнике «тревожной грустью», и написал печальный некрологический очерк «Великий художник Алтая» [4].

Озеро горных духов Г.И. Чорос-Гуркин

Образ Гуркина в первых рассказах Кудинова о художнике

Открывать свою первую книгу небольшими рассказами о Гуркине («Белая ночь», «Украденный этюд», «Ручеек») (1961) Кудинову было весьма рискованно, поскольку даже после реабилитации профессионального художника из инородцев идеологи Горно-Алтайского обкома партии еще долго продолжали навешивать на художника ярлыки: националист, предатель интересов своего народа, контрреволюционер; в духе репрессивной риторики напоминалось, что «…советская власть простила ему черные дела, разрешила по амнистии вернуться на родину, чтобы он искупил свою вину…»; ультимативно требовалось ни в коем случае не превращать художника в национального героя [5] (современную интерпретацию перехода имени художника в этот статус см. [6]); имя Гуркина «произносилось вполголоса и с оглядкой» [7. C. 60].

Но дух оттепели явно придавал молодому журналисту смелости, и он попытался представить Гуркина в Петербурге (переживания человека далекой национальной окраины, впервые встретившегося с художниками-профессионалами в столице – «Белая ночь») и в естественном для него природном окружении (переживания художника-профессионала, столкнувшегося с непониманием самых близких – «Украденный этюд»). Уже в этих первых сюжетах возникла лейтмотивная для дальнейшей разработки образа Гуркина мысль о слиянности его таланта с природой Алтая и о всепоглощающем желании постичь в природе что-то «необычайно таинственное».

В этих ранних рассказах Кудинов оказывается в плену геопоэтики литературных произведений Гуркина. Так, в легенде дедушки Тыдыка («Украденный этюд») и в пейзажных деталях рассказов отчетливо проступают реминисценции стихотворения в прозе Гуркина «Алтай и Катунь» [8] (жанровое обозначение подобных текстов алтайского художника было сделано в редакционном примечании к публикации очерка «Алтай (плач алтайца на чужбине» [9. C. 3]. Особенности литературных произведений Гуркина первоначально проанализированы искусствоведом В. Эдоковым [10]). И не под воздействием ли образа Катуни в этих рассказах Кудинова возникло известное стихотворение Н. Рубцова «Шумит Катунь» (?): «Гуркин стоял среди каменных глыб, как среди развалин древнего загадочного города, и слушал однообразный шум Катуни. Свирепая, как таежный зверь, река!... Сколько тысяч, а может, и миллионов лет шумит она!» [11. C. 32]).

Кудинов изначально делает своего героя наблюдателем картин алтайской природы, в описании которых вербализует пейзажи и Шишкина («Солнце пронизывало густые, сплетавшиеся между собой кроны деревьев и рассеивалось внутри леса мелким разноцветным дождем, пятная стволы деревьев, кустарник и траву … Сосны стояли прямые и высокие, и небо сочилось сквозь ветви тончайшими голубыми струями…» [11. C. 35]), и Гуркина («Вдали громоздились, надвигаясь друг на друга, будто им было тесно, горные хребты. Тайга задернута была легким, подвижным занавесом тумана. Острые пики вершин терялись и вновь возникали в синих разводах облаков. Ни один звук не нарушал суровой торжественной тишины. Слишком велико было пространство и велики были горы» [11. C. 38–39]).

Биографическая повесть «Сосны, освещенные солнцем» (1973)

Иван Кудинов Сосны, освещенные солнцем

К изучению биографии Г.И. Гуркина Кудинов приступает в процессе работы над биографической повестью об И.И. Шишкине – «Сосны, освещенные солнцем» (о формировании историософии Кудинова в 1970-е годы см. [12]). Гуркин-персонаж появляется в финале повести, Шишкин умирает у него на руках, и символом передачи традиции от учителя к ученику становится в следующих сюжетах с участием Гуркина кисть, когда-то подаренная молодому алтайскому художнику Шишкиным.

И.И. Шишкин (1832-1898)

Еще до личного знакомства, только увидев работы экзотического алтайца, Шишкин в повести делает заключение: Гуркин живет пейзажем (эта мысль станет лейтмотивной в гуркинской теме Кудинова; художник умирает в его персонаже всякий раз, когда тот переключается на политику). При первом знакомстве Гуркин понравился автору-повествователю: «смуглолиц, широк в кости, здоровья, видать, завидного, что для художника немаловажно. А вот один глаз поврежден, оттого Гуркин и смотрит как бы сбоку…» [13. C. 552]. Набрасывая в повести о Шишкине абрис биографии Гуркина, Кудинов делает акцент на специфичности высокогорного алтайского пейзажа, служащего, подобно русскому, елабужскому – у Шишкина, источником творческого вдохновения для начинающего живописца из инородцев: «Откуда тяга к живописи? Гуркин плечами пожал: трудно ответить. Тайга шумит, реки текут шумные, а горы вокруг молча на все взирают, снега на вершинах, как шапки из белого меха, а внизу синие-синие озера, кандык цветет, маральник…» [13. C. 552]. Гуркин позиционируется как преемник великого живописца, Шишкин сам утверждает, что Гуркин «чувствует тон», с «уважением пишет природу ... Настоящий пейзажист и не может иначе относиться к природе, потому что природа не терпит осквернителей…» [13. C. 553].

И.И. Шишкин «Сосны»

Последнее утверждение – из сферы экологической проблематики литературы тех лет. На горно-алтайском материале к моменту выхода второго варианта повести «Сосны, освещенные солнцем» (после заявки на тему, сделанной в «Тропах Алтая» С. Залыгиным, в очерках и повестях В. Чивилихина о Кедрограде) эта проблематика была развернута В. Башуновым и Е. Гущиным. в Кудинов органично вплетает экологическую проблематику в историко-биографический нарратив уже первых рассказов («Украденный этюд») – гибель в пожаре соснового островка на гольцах глубоко переживается художником. О созвучности общего тона пейзажей Г.И. Гуркина природоохранной проблематике свидетельствует тот факт, что и В.А. Чивилихин в 1962 г. начал разработку образа алтайского художника [14]; в его повести «Серебряные рельсы» появляется имя Гуркина – геолог М.Н. Кошурников «до беспамятства любил природу и живопись. Самым прекрасным местом на земле для него был Алтай, а самым лучшим художником он считал никому не известного Гуркина, самородка-ойрота, который якобы заткнул за пояс даже самого Шишкина, своего учителя. В доме Кошурниковых на стенах висели копии гуркинских полотен: «Хан Алтай», «Озеро горных духов», «Камлание», «Черневая тайга» [15. С. 17]).

Осмысление Кудиновым идеологии сибирского областничества как основы эстетики Гуркина

Роман «Окраина» (1980)

После повести о Шишкине, потребовавшей архивных разысканий, у Кудинова появляется значительный опыт работы над историко-биографическим материалом. А поскольку в 1960-е гг. творчество Г.И. Гуркина еще не было объектом научного изучения, обращение к его биографии закономерно поставило алтайского прозаика перед необходимостью осмысления идеологии сибирского областничества и той культурной среды, которая сформировала эстетику Гуркина и воспитала его сибирефильство. Галерея идеологов областничества разворачивается Кудиновым в широком контексте темы сибирского регионализма.

Из темы «Гуркин – ученик И.И. Шишкина» первым пророс роман «Окраина» (1980), посвященный Н.М. Ядринцеву. В качестве скрепы с темой Гуркина мы можем назвать факт открытия Ядринцевым загадочного Каракорума – «древней столицы монгольских владык». Кара корум досл. – черная каменная осыпь – страшное природное явление. Поиск развалин Каракорума – это попытка Ядринцева-ученого и публициста «понять, осмыслить суть явлений, историческую подкладку событий почти тысячелетней давности» [13. C. 319]. Нужды Сибири, переселенческий и инородческий вопросы, изучение проблемы внутренней колонизации, создание сибирского университета, издание «Восточного обозрения» – каждый аспект тематики в романе документирован, соотнесен с биографиями единомышленников Ядринцева: Н. Наумова, Н. Щукина, Ф. Омулевского, Г. Потанина, А. Щапова, С. Шашкова, а потому роман несколько растянут, публицистичен. Отправной точкой для развития идеи регионализма в романе служит текст первой лекции А. Щапова в Казанском университете с её идеями народности и областности [13. C. 100–102].

Автор романа увлечен очерком Ядринцева о Щапове (о формировании областнической концепции автора и героя в полемике Ядринцева со Щаповым см. [16. C. 208–223]). Всем строем своего романа Кудинов пытается доказать обратное тому тезису, с которого начинает свой очерк идеолог сибирского областничества: «Сибирское общество не научилось еще дорожить писателями и учеными, вышедшими из его среды, уважать их труды и чтить их память» [17. C. 2].

Образ Гуркина в романе «Переворот» (1990)

Роман, в котором появляется Г.И. Гуркин как персонаж первого плана, символически назван «Переворот». Это была попытка реконструировать события революции и гражданской войны в Сибири в целом и на Алтае, в частности. Роман чрезвычайно политизирован, о чем говорит уже эпиграф из В.И Ленина: «Всякая революция лишь тогда чего-нибудь стоит, если она умеет защищаться». Кудинов стремится осмыслить причины и следствия крушения идей сибирского регионализма. Гуркин-художник становится в романе Гуркиным-политиком. Трагически переживая происходящее, он практически утрачивает свой божественный дар.

Имя Гуркина начинает звучать уже на первых страницах романа: Потанин сетует по поводу его ареста. В финале – Гуркин с сыновьями в эмиграции в Урянхае, а то место в Горном Алтае, которое в свое время он планировал отвести под будущую столицу свободного Алтая, город Каракорум, вот-вот должно стать местом решительного боя красных с отступающими в Монголию белыми.

Как художник Гуркин предстает в романе в период своей триумфальной выставки в Томске в 1915 г., своим в среде томской интеллигенции. Слава о нем уже за пределами России. Ключевой образ этих сцен – картина «Озеро горных духов», главная тема салонных разговоров – право народа на самоопределение. Вернувшись с выставки, Гуркин, получивший в среде томских ценителей живописи именование «певец Алтая», взваливает на себя груз ответственности за свой малый народ. Такой поворот в развитии линии художника в романе позволяет Кудинову использовать этнодетали, рисуя их в ракурсе идеологемы угнетенных народов востока. Без сомнения, это указывает на серьезное изучение писателем истории писательской организации Сибири в контексте глобальной истории страны от революции 1917 г. до большого террора, жертвою которого стал Гуркин. В эволюции образа художника в романном цикле Кудинова усматривается движение автора от наблюдений и выводов, сделанных Ядринцевым в «Сибирских инородцах», к постановке задач художника в раннесоветский период становления искусства в Сибири. В частности, роман свидетельствует, что Кудинов разделяет тезис Ядринцева о том, что именно на Алтае «первобытный миф, потерянный для человечества, сохранился … во всей своей чистоте» [18. C. 144].

В романе подчеркивается усиленное внимание Гуркина к изображению шаманов и шаманской атрибутики, интерес к записи шаманских мистерий, упоминается история заселения кабинетских земель «каменщиками»-переселенцами, деятельность алтайской духовной миссии. Всесторонне одаренный человек, один из первых алтайских интеллигентов. Гуркин в романе трагически несчастен: жена не понимает его увлеченности живописью, сам он разрывается между страстью к творчеству и долгом перед своим народом.

Образ Гуркина в романе «Каракорум» (1997)

С позиций официальной историографии тех лет Кудинов показывает расстановку классовых сил в Алтае и в Сибири и создает портреты деятелей гражданской войны (с обеих противоборствующих сторон – от адмирала Колчака до военспецов Каракорум-Алтайской управы, которой руководит Гуркин). Страстно любимый Гуркиным и учеными кругами Г. Н. Потанина царственный Хан-Алтай оказывается в эпицентре исторических событий переходного времени, художник Гуркин встает на его защиту, но он слаб как политик, как администратор. Кудинов старается сохранить объективность в показе исторических событий, и к красно-белому цвету исторической эпохи он добавляет зеленое знамя алтайских автономистов, символика которого разработана Гуркиным.

Публикацию заключительного романа рассматриваемого неавторского цикла «Каракорум» отделяет от «Переворота» исторический период, изменивший ментальность России. И в эпиграфе уже как знак изменившегося общественного сознанная стоит цитата из Библии «… И отделил Бог свет от тьмы». «Каракорум» – это повествование о все сметающем на своем пути потоке истории, о крушении главной мечты Гуркина и трагическом финале его жизни, созданное на основе только что открывающихся документов из архивов КГБ. У романа совершенно другая стилистика, автор отходит от схематичности «Переворота», перегруженного именами и деталями политической жизни. Гуркин-персонаж становится человечнее, у него появляется лицо и личность. Писатель свободен в выборе точки зрения, он весь – внутри своего произведения.

Собственно романное начало возобладало над документалистикой (хотя документов как таковых в этом произведении оказывается еще больше). Слово «каракорум» – отысканный забытый знак силы и жестокости чингизидов в первом романе, знак попытки организации самостоятельного управления в национальной окраине – во втором, в финальном романе цикла становится символическим знаком беды. Гениальный художник интуитивно ощущает её приближение. Обвал репрессий сметает на своем пути зарождающуюся алтайскую интеллигенцию, и первый художник Алтая разделяет её судьбу. Ощущение беды Кудинов передает через символику сна [7. C. 27] и через интерпретацию последнего гуркинского варианта картины «Хан Алтай», сравнивая его с первым: «Всё живое и как бы согретое кистью художника сегодня, на новом холсте, не нашло места, будто самим временем было стерто – осталася лишь знобь обнаженных скал, неуютно угрюмых и неприветливых, задавленных сверху свинцовой тяжестью беспросветного морока» [7. C. 53]. «Хан Алтай» Кудинов назовет «картиной длиною в жизнь».

Заключение

Образ алтайского живописца Г.И. Гуркина в творчестве И.П. Кудинова без натяжки можно назвать единственной загадкой, которую всю свою творческую жизнь пытался разгадать писатель. Но живописец так и остается для него «загадочным Чорос-Гуркиным, художником божьей милостью» [7. C. 60]. Пространственные образы Горного Алтая предстают в прозе Кудинова в высоком мифопоэтическом освещении гуркинского Хан Алтая.

Т.П. Шастина

Список литературы

1. Замятин Д. Н. Метагеография: пространство образов и образы пространства / Д. Н. Замятин. М.: Аграф, 2004. 512с.
2. Иванов А. Иван Кудинов: январь, Шишкин и Елабуга [Электронный ресурс / А. Иванов // Вечер Елабуги. 2014. № 4.]
3. Ефремов И.А. Юрта ворона. Рассказы / И.А. Ефремов. Барнаул: Алт. кн. изд-во. 1987. 120 с.
4. Гребенщиков Г.Д. Великий художник Алтая / публ. В.А. Росова // Постскриптум. Горно-Алтайск. 2010. № 27.
5. За правдивое освещение исторических событий // Звезда Алтая. 1969. № 241.
6. Михайлов Д.А. Национальный дискурс в Сибири: Г.И. Гуркин и алтайский национализм / Д.А. Михайлов // International journal of russian studies. 2014. № 1.
7. Кудинов И.П. Каракорум: роман // Барнаул. 1996. № 3/4. С. 3–93; 1997. № 1/2. С. 7–62.
8. Гуркин Г. Алтай и Катунь / Г. Гуркин // Указатель выставки картин Г.И. Гуркина. 1915. Томск, 1915. С. 3–6.
9. Гуркин Г. Алтай (плач алтайца на чужбине) / Г. Гуркин // Сибирская жизнь. 1907. № 196. 23 дек.
10. Эдоков В.И. Литературное творчество художника Г.И. Гуркина / В. Эдоков // Алтайский фольклор и литература. Горно-Алтайск. 1982. С. 77–92.
11. Кудинов И.П. Цветы на камнях: рассказы / И.П. Кудинов. Барнаул: Алт. кн. изд-во. 1961. 131 с.
12. Яновский Н.Н. Романы и повести Ивана Кудинова / Н.Н. Яновский // Кудинов И.П. Избранное: Роман. Повесть. Барнаул: Алт. кн. изд-во, 1991. С. 5–12.
13. Кудинов И.П. Избранное: Роман. Повесть / И.П. Кудинов. Барнаул: Алт. кн. изд-во, 1991. 560 с.
14. Чивилихин В. А. Г.И. Гуркин // Чивилихин В.А. Зеркало души / В.А. Чивилихин. М.: Сов. Россия, 1987. С. 18–29.
15. Чивилихин В.А. Серебряные рельсы / В.А. Чивилихин. М.: «Молодая гвардия», 1972. 480с.
16. Анисимов К.В. Проблемы поэтики литературы Сибири XIX – начала XX века: Особенности становления и развития региональной литературной традиции / К.В. Анисимов. Томск: Изд-во ТГУ, 2005. 304 с.
17. Ядринцев Н.М. Жизнь и труды А.П. Щапова: биографический очерк / Н.М. Ядринцев. Красноярск: Издание Красноярского Союза Сибиряков Областников-автономистов, 1919. 20с.
18. Ядринцев Н.М. Сибирские инородцы, их быт и современное положение / Н.М. Ядринцев. Спб.: Издание И.М. Сибирякова, 1891. 308 с.