«Златоглав» Г.Д. Гребенщикова: англоязычный автоперевод

Г.Д.Гребенщиков (1884-1964)

История публикации «Златоглава» Г.Д. Гребенщикова

Замысел «эпической сказки XX века» «Златоглав» (авторское определение) относится к 1930-м гг., Г. Д. Гребенщиков в предисловии ко второму изданию называет 1933 г. [1. P. 4]. Сказка была издана дважды при жизни автора – первый раз в 1938 г. [2]. в «Зеленом журнале», второй раз в виде отдельного издания в 1939 г. [1]. Первый тираж разошелся достаточно быстро, Гребенщиков указывает временной промежуток два месяца, причем как в предисловии, так и в переписке с И.А. Буниным: «Недавно выпустил книжку «Златоглав», – сообщал писатель Бунину 31 марта 1939 г., – сказка ХХ века в стихах, которая во время моего последнего (лекционного) турнэ в течение двух месяцев разошлась целиком… Правда, выпущено было только 450 экз. Теперь будем выпускать ее вторым изданием. Такого чуда с моими книгами в Америке еще не бывало» [3. C. 220–276].

До настоящего времени поэма не переиздавалась, однако текст произведения опубликован в электронном каталоге удов писателя [1] и может считаться релевантной русскоязычной версией произведения [4. C. 78–84].

Сотворчество Г.Д. Гребенщикова и художника В.Ф. Ульянова

описание

Рассмотрение контекста, окружавшего «Златоглав», не будет полным без упоминания о творческой кооперации Г.Д. Гребенщикова и художника В.Ф. Ульянова. Гребенщиков так описывает начало работы с Ульяновым в предисловии ко второму изданию «Златоглава»: «…после одной из моих лекций, ко мне подошел высокий, стройный господин и попросил навестить его – он хотел бы мне что-то показать. Это оказался очень талантливый художник Всеволод Федорович Ульянов, уралец, а то, что он хотел мне показать, оказалась серия великолепных картин, написанных им на тему: "Царевич". – "Вот напишите сказку на эту тему", – предложил он мне». Однако их творческий союз не достиг изначально запланированных результатов: В.Ф. Ульянов, предложив сотрудничество, выдвинул перед Г.Д. Гребенщиковым ряд требований, с которыми писатель не мог полностью согласиться. Т.А. Полякова, опираясь на архивные материалы переписки Гребенщикова и Ульянова, так характеризует данные условия: «материал (текст) должен быть такой, «который будет оправдывать все надежды на его перевод на иностранные языки»; произведение «должно быть написано в духе народных русских сказок»; «политика может быть допущена», но изложена «с легкостью»; положенные в основу исторические факты должны быть «опоэтизированы и не терять сказочного элемента». О жанре и структуре произведения художник также высказал свое суждение: «сказка должна быть разделена на 18 глав по числу иллюстраций» [4, C.74].

Компромисс не был достигнут, и изданию «Златоглава», полностью проиллюстрированному графикой Ульянова, не суждено было выйти – Ульянов нарисовал только обложку ко второму изданию, первое же вышло под обложкой художника Замотина. Тем не менее, нельзя отрицать влияние Ульянова на замысел Гребенщикова. В целом, такая модель взаимодействия представителей различных видов искусства для работы над совместными проектами была характерна для эпохи, и сотворчество Гребенщикова и Ульянова является характерным примером данного процесса.

Творческий союз Г.Д. Гребенщикова с Г.И. Гуркиным

Г.И. Гуркин (1870-1937)

Для Г.Д. Гребенщикова взаимодействие с В.Ф. Ульяновым не было первым прецедентом творческого союза с художником при издании собственных произведений. Еще в сибирский период своей жизни он, подобно другим областникам, активно сотрудничал с алтайским художником Г.И. Гуркиным. «Как национальный художник Гуркин большое внимание уделял изучению народного творчества и фольклора алтайского народа, проявляя себя незаурядным литератором. В это время он тесно общался с учеными, писателями-«областниками», выступавшими за самостоятельное развитие Сибири, ее культурное и социальное процветание» [5]. С Г.Д. Гребенщиковым Гуркина связывал совместный проект – издание и иллюстрирование «Алтайского альманаха» в 1914 г. [6. C. 72–76]. Таким образом, взаимодействие литератора и художника в совместных творческих проектах было характерно для культурной деятельности сибирского областничества, и Гребенщиков в ходе своей работы следовал этой тенденции.

Обложка журнала Алтайский альманах. Иллюстрирование Г.И. Гуркин 1913 г.

Автоперевод сказки «Златоглав» на английский язык

Несмотря на разногласия Гребенщикова и Ульянова, требование художника о подготовке перевода сказки на иностранный язык оказалось так или иначе удовлетворено. В архиве Гребенщикова в ГМИЛИКА обнаружены рукописи автоперевода сказки на английский язык, отраженные в шести документах: дело № 56739/110, 2 л.; дело № 56739/560, 2 л.; дело № 67545, 2 л.; дело № 67546, 2 л.; дело № 67547, 3 л.; дело № 67548, 3 л. Рукописи набраны на печатной машинке, в хорошей сохранности, в документах присутствуют рукописные правки, однако в небольшом количестве – в среднем не более пяти на лист. Правки носят «технический» характер, проявляя стремление Гребенщикова сохранить поэтический размер, привнесенный из русскоязычного текста. К примеру: «In thee we hear the voice of all our people» [7. Л.1–2] [Там слышим мы голоса всех наших людей. – Е.М. – перевод наш] – в данной строке автор убирает односложное слово «all», чтобы избежать сбоя в пятистопном ямбе, которым написана и русскоязычная версия сказки.

Автоперевод имеет фрагментарный характер: были обнаружены англоязычные версии следующих частей произведения: «Prologue» [7. Л.1–2] (Глава I «Царевна Русь»), «It happened once upon a woodland» [8. Л.1–4] (Глава XV «Однажды на лесной поляне»), «The love of Tsarevitch» [9. Л.1–4] (Глава XVI «Любовь Царевича») и «The final battle» [10. Л. 1–6] (Глава XXII «Златоглав»). Автоперевод выполнен с сокращениями, особенно это заметно в первой и двадцать второй главах, где объем был сокращен в среднем в два раза. Тем не менее, это дает возможность воспринимать автоперевод «Златоглава» не как текст-сателлит, а как текст-синоним – равноправную версию произведения, написанную на иностранном языке. Обращаясь к Дж. Хокенсону, можно обозначить русско- и англоязычные версии «Златоглава» как версии-партнеры (partner versions) [11. P. 39–61].

Фрагментарность текста также не является непреодолимым препятствием для такого прочтения, поскольку в распоряжении исследователей находятся переводы пролога и эпилога сказки, а также двух глав, расположенных последовательно и сюжетно связанных между собой. Таким образом, возможно проследить кольцевую композицию и выстраивать анализ англоязычной версии «Златоглава» как самостоятельного произведения.

Н. М. Азарова указывает [12. C. 255–307] на допустимость подобного подхода, обозначая литературный билингвизм как явление культурного трансфера. В.В Фещенко, говоря о бытовании поэтических автопереводов, представляет данный процесс как коммуникативный акт автора в пределах единой художественной реальности, включающей два и более языка [13. C. 119–128].

Историческая подоплёка «Златоглава»

Обращение Гребенщикова к событиям 1918 г. не случайно. Судьба расстрелянной царской семьи была для него кульминацией преступлений революции, которую писатель не поддержал. Таким образом, сказка «Златоглав» являлась, с одной стороны, эскапистским, а с другой стороны, политическим высказыванием на монархическую тему, фантазией о возрождении Руси в «исконном» виде, не разрушенном революцией.

Гребенщиков, в числе многих, не верил, а скорее не мог и не хотел поверить в «страшную правду». Поэтому, опираясь на множество возникших слухов, легенд о мистическом спасении самого императора, царевича и царевен, начал создавать свою версию разрешения произошедшей трагедии.

В основе эпической сказки «Златоглав» лежит миф о спасении царевича Алексея. Здесь писатель следует важнейшему закону искусства – закону художественного обобщения. В «Златоглаве» мы «находим и осмысление произошедшего, и воплощение мечты о лучших днях, о «вере беспредельной», и о любви, о воцарении мира, правды и свободы» [14. C. 224–229].

Такое позиционирование подтверждается авторским вступлением: «Но я хотел запечатлеть часть тех духовных традиций и настроений, которыми подлинный русский народ жил в течение долгих столетий. Но если в будущем этим традициям не найдется места в бытии России, пусть, как говорит Шиллер, то, что умерло в жизни, воскреснет в народных воспоминаниях и живет в литературе». Это свидетельствует о встраивании «эпической сказки» в структуру литературного самопозиционирования автора и реализации посредством нее мессианских настроений.

Размышления Гребенщикова о христианстве

Тема религии является одной из опорных в творческом наследии Гребенщикова. За годы им был проделан долгий духовный путь, что оставило отпечаток как в его жизнетворческих процессах, так и непосредственно в литературном творчестве.

описание

В.В. Десятов указывает в качестве жизнетворческих ориентиров Г.Д. Гребенщикова такие персоналии как «Лев Толстой, Николай Гоголь, большевики, алтайские староверы (какими они предстают в более ранних сочинениях Гребенщикова), Сергий Радонежский, Георгий Победоносец» [15. C. 9], что определило, безусловно, его нравственные ориентиры в сторону христианской религии. Примечателен в данном контексте конструируемый им эпизод автобиографического мифа, связанный с возведением каменной часовни в деревне Чураевка. Данный проект, являясь, по сути, «вещью в себе», возрождал полемику Гребенщикова и Л.Н. Толстого. Выступая против обрядовых религиозных форм, Толстой обращался к молодому писателю: «…герою вашей пьесы следовало бы рядом с проповедью об оздоровляющем труде нести в народ трезвые мысли к уничтожению этих суеверных и вздорных обрядностей...» [16, C. 433]. Однако, как отмечает В.В. Десятов, опираясь на размышления Гребенщикова, «в своей «Радонеге» (1938) Гребенщиков утверждает, что проживи Толстой дольше, взгляды бы его изменились: “Можно с уверенностью сказать, что глубокая и отважная совесть Льва Толстого заставила бы его самого во многом откровенно раскаяться и повернула бы его сознание в защиту попранных святынь русской духовной культуры”» [15. C. 11].

Размышления Гребенщикова о христианстве отражались, в частности, в переписке, вошедшей в сборник очерков «Гонец». Примечательно в данном контексте письмо [17. C. 86], члену Христианского Общества Молодых Людей, обозначенного криптонимом Е. Н. Р. От 1927 г. В нем Гребенщиков рассуждает о «судьбе русского православия и его роли в жизни будущего русского народа». Его адресат размышляет о том, достоен ли он принятия сана, Гребенщиков в свою очередь помогает ему определиться с решением, размышляя о сложном, по его мнению, положении церкви: «Теперь вы должны будете попасть в среду совершенно не того духовенства, какое было десять лет назад. Тот быт умер безвозвратно.

Прекрасных представителей этого сословия остались единицы. А среди новых большинство или мученики, или невежды, далекие от понимания Христовой церкви, или, что еще хуже, просто захудалые обыватели» – и ободряя его примерами из собственного опыта знакомства с представителями духовенства, истинно, по мнению писателя, разделявшими христианские ценности: «сам знал таких священников (отец Ефимий в Семипалатинске в 1900-х годах, отец Сергий в Ялте в 1920-х годах). Да, к таким священникам и я с благоговением ходил бы за советом и для молитвы, если бы они были поблизости».

Позиционируя себя как «сына православной церкви», Гребенщиков признается в строгости, с которой он подходит к вопросу принятия сана, однако, наставляет своего адресата, задавая ему ряд «опорных» вопросов: «Где более всего необходима истинная христианская любовь? Не там ли, где все безбожно, все изломано, развращено и погибает в злобе и унынии? Истинный же смысл учения Христа о любви – не полон ли самоотречения?».

Л.Н. Толстой (1828-1910)

Тематика сказки реализуется Гребенщиковым посредством использования элементов, создающих «имперскую» образность. Целесообразно предположить, что Гребенщиков использовал классическую триаду «православие – самодержавие – народность» и последовательно отражал в тексте каждый «слой».

Религиозные образы в «Златоглаве»

Религиозные образы преимущественно сконцентрированы в первый и последней частях автоперевода. Так, первая глава насыщена одновременно обращениями к Родине [7. Л. 1–2] («Oh, Motherland, thou weaver of such mystic tales» [О, Родина, ты, о создательница таинственных историй]) и к Богу («What cautious waifs forlorn, allowed will be // By God, to pray for sins of all?» [Каким осторожным и покинутым бродягам будет дозволено // Господом молиться за грехи наши?]), данные образы находятся в иерархических отношениях: лирический рассказчик молит Господа о воскрешении Родины («Oh, help us, Lord, to wake our Motherland // And let her turn, and meekly gaze upon her sins!» [Помоги нам, Господь, пробудить Родину нашу // И позволь ей обернуться и смиренно взглянуть на грехи ее!]).

Активно используются образы, традиционные для христианских текстов, такие как: невинная жертва («A bloody sacrifice, a helpless, tortured victim, // You sank and vanished as the star of morn…» [Кровавая жертва, истерзанная и беспомощная // Ты (Царевич – Е.М. – прим. наше) исчез как звезда на закате]), Крестный Путь («We grieve for that for which the Penance Cross we bore…» [Мы молимся за то, в честь чего мы несли Крест Покаяния – прим.: перевод наш]), а также апокалиптические образы, проявленные на уровне заглавия. Дело в том, что первая глава представлена в архиве в трех вариантах и документ, хранящийся под № 56739/110 [18. Л. 1–2], несомненно, относящийся к «Златоглаву», озаглавлен таким образом: ( зачеркнуто)«The Russia’s voice sounds // From “Zlatoglav”, fairy tale of XX century // by George Grebenstchikoff The Trumpets’ Call» [Звуки гласа России // Из сказки XX-го века «Златоглав» // Георгий Гребенщиков Трубный глас – прим.: перевод наш]. Такая смена заглавия отразила склонность Гребенщикова к фрагментации собственных текстов и представления их в качестве отдельных произведений, а также обозначила еще один важный элемент христианской образности в его творчестве – одной из труб Апокалипсиса – к которому он также активно обращается в лирике.

Использование религиозных образов продолжается и в последней главе сказки. Автором снова подчеркивается особая роль России в победе над дьяволом: «And yet this dying land holds victory over Satan, // Within this land a human tempest rages // Her trails all are maddening with bitterness and pain, // Yet she shall be the first to tear the mask of Evil – // That land, our mighty, new born Russia to come» [10, Л.1-6] [И вот, эта умирающая страна одерживает победу над Сатаной // На этой земле человечество бушует // Ее пути горечь и боль сводят с ума, // И все же она будет первой, кто сорвет маску зла – // Эта земля, наша могущественная, рожденная в будущем Россия – прим.: перевод наш]. Гребенщиков подкрепляет эту идею использованием образов христианских святых и богатырей, помещая их в один ряд («They come Saint George, Vseslav and sainty Svetopolk [Придут святой Георгий, Всеслав и Святополк]) и позиционируя их как защитников Родины, вместе с ангелами и самим Господом: «Archangel Gabriel all Radiant Warriors calls // And God Almighty long has shed His final tear» [Архангел Гавриил созовет сияющее воинство // и Господь Всемогущий давно уже пролил последнюю слезу]. Данная идея находится в прямой связи и с авторским вступлением, где Гребенщиков прямо говорит о мессианском характере произведения, и с первой главой сказки, где Родина была представлена истерзанной, заплутавшей и запутавшейся страной, которой только предстоит сокрушить зло. Таким образом, Гребенщиков реализует образ православия как силы, всегда поддерживающей Россию и являющейся ее прямой опорой и поддержкой на пути преодоления зла.

Монархический код поэмы закладывается Гребенщиковым, начиная с первоначального заглавия: «Царевич» привлекает, с одной стороны, внимание к главному герою сказки, а с другой – сразу определяет прочтение произведения в контексте идеи самодержавия. Далее автор прямым текстом говорит, что сюжет произведения будет связан с монаршими особами: «The sad adventures of the Princess, Queen, and King, // Of Tsarevitch, and them all» [Печальные скитания Принцессы, Королевы и Короля, Царевича и их всех – прим.: перевод наш].

Гребенщиков, введя царевича Алексея в качестве главного героя сказки, помещает его в параллельное объективной реальности сказочное пространство, где он проходит путь взросления, становясь «не мальчиком, но мужем». Эта идея напрямую проговаривается в главе «The love of Tsarevitch» устами возлюбленной героя: «…To aid thee, oh my rightful, youthful Tsar!» [Чтобы помочь тебе, мой праведный, юный Царь! – прим.: перевод наш]. Таким образом, он связывает понятия самодержавия и народности, реализуя идею о том, что монаршая власть в России поддерживается и подкрепляется самим народом, становясь единственной легитимной формой правления.

Пласт «народности» в поэме Г.Д. Гребенщикова

Пласт «народности» проявлен в тексте сказки на трех уровнях образности: персонажи, реалии и образы. Среди персонажей, олицетворяющих русский народ, можно выделить основную фигуру: наставника Царевича старца Федора Кузьмича. Пояснение к его персоналии Гребенщиков приводит в сноске: «Hermit Feodor Kuzmich – the legendary emperor Alexander I» [9. Л. 1–4] [Отшельник Федор Кузьмич – легендарный император Александр I]. Безусловно, Гребенщиков обращается к данной легенде, преследуя определенные художественные цели. В ходе построения образной системы сказки упомянутые три «пласта» постоянно пересекаются друг с другом, и образ Федора Кузьмича является характерным примером такого синтеза: бывший император, ставший отшельником и, по сути, сказочным героем (поскольку действие произведения происходит в параллельной, фантастической реальности). Так, Гребенщиков реализует мотив наставничества: «Tsarevitch youthful, headful of Kuzmiche’s* words» [Царевич юный, полный наставлений Кузьмича] и преемственности между одной из самых популярных фигур дома Романовых и последним его представителем. Нельзя также не упомянуть, что легенда о старце Федоре Кузьмиче имела свое начало в Томской губернии, где, в Алексеевском монастыре, находится его могила. Так Гребенщиков возвращается к раннему, сибирскому периоду своего творчества, вводя в поэму персонажа сибирских городских легенд.

Синтетичность проявляется и в образе Царевны – несмотря на свое высокое происхождение, она впервые является герою в образе простой крестьянской девушки: «Of hue so like the ripening wheat her sarafan // Forget-me-nots of crystal blue her eyes, // A poppy’s blush her tender, bashful face…» [Как созревший сноп был ее сарафан, // Глаза похожи на кристально-синие незабудки, // А лицо – как нежный маков цвет – прим.: перевод наш] – и только после того, как Царевич выдерживает испытание, открывает ему свое высокое происхождение.

Стратегия доместикации в англоязычной версии «Златоглава»

Важно также отметить характерную для Гребенщикова-переводчика собственных произведений доместицирующую стратегию создания поясняющих сносок, когда речь в произведении идет о реалиях или персонажах, не знакомых англоязычному читателю. В «Златоглаве» он также использует этот прием. К примеру, к строчке «Believing that Gorinich “/ was imprisoned» [Веря, что Горыныч заточен – прим.: перевод наш] поясняющая сноска звучит так: «Russian fairy tale dragon» [Русский сказочный дракон]. Очевидно, что «дракон» используется автором как понятие, знакомое американской аудитории, поскольку для пространства русского мифа было бы более органично использовать лексему «змей».

Также Гребенщиков поясняет читателю значение топонима Китеж-град: к строке «To us like Kitage* Sacred Russia will stand» [10. Л. 1–6] [Для нас, подобно Святому Китежу, Россия восстанет] прилагается сноска: «Misterious Sacred City» [Таинственный Святой Град]. Миф о Китеж-граде был одним из ключевых для Н. К. Рериха и его последователей, становясь функциональным синонимом Беловодья – священного локуса, сокрытого от мирских глаз до последних времен. Ту же функцию образ Китежа реализует в сказке «Златоглав», посредством сравнения с Россией, которой суждено подняться вновь. Что характерно, Гребенщиков не углубляется в легенды Древней Руси о «мессианистическом городе» севера Нижегородской области, который ушел под воду, спасаясь от монгольского нашествия, и ограничивается лаконичным пояснением о святости данного локуса.

Заключение

Таким образом, поэтическое творчество Г. Д. Гребенщикова на иностранном языке соразмерно выражению имагологических идей, конструирующих национальное и транслирующих имперское. Поэма «Златоглав», реализующая в качестве своей основной мысли идею о новом конструировании нации, получила определенную популярность у его заграничных современников и вобрала в себя мозаику понятных и канонических образов и культурных концептов. Данная поэма в определенной степени продолжает реализацию программы сибирского областничества, зародившейся в Сибири конца XIX в., в новом веке, в иной стране и на ином языке, но, тем не менее, она сохраняет неизменным код конструирования национальной идеи средствами литературы.

Е.В. Масяйкина

Список литературы

1. Гребенщиков Г. Златоглав / Г. Гребенщиков. Southbury : Алатас, 1939. P 4.
2. Белова Т. Н. Литературно-художественные журналы русской эмиграции в США
3. И. А. Бунин и Г. Д. Гребенщиков : переписка / вступ. ст., публ., прим. В. А. Росова // С двух берегов : русская литература ХХ века в России и за рубежом. М., 2002. С. 220–276.
4. Масяйкина Е. В. Уникальный путь развития России в сказке Г. Д. Гребенщикова «Златоглав» и ее англоязычном автопереводе // Языки и литература в поликультурном пространстве: сборник научных статей. Барнаул, 2020. № 6. С. 78–84.
5. Гуркин Григорий Иванович // Официальный сайт Алтайского края.
6. Брагина Л. А. Культурно-историческое значение музея-усадьбы Г. И. Чорос-Гуркина // Вестник Том. гос. ун-та. Культурология и искусствоведение. 2014. № 2 (14). С. 72–76.
7. Гребенщиков Г. Д. Zlatoglav. Prologue : [рукопись] // ГМИЛИКА. ОФ. Д. 67545. Л. 1–2.
8. Гребенщиков Г. Д. Zlatoglav. Chapter XIV. It happened once upon a woodland : [рукопись] // ГМИЛИКА. ОФ. Д. 67546. Л. 1–4.
9. Гребенщиков Г. Д. Zlatoglav. Chapter XV. The love of Tsarevitch : [рукопись] // ГМИЛИКА. ОФ. Д. 67547. Л. 1–4.
10. Гребенщиков Г. Д. Zlatoglav. Chapter XXI. The Final Battle : [рукопись] // ГМИЛИКА. ОФ. Д. 67548. Л. 1–6.
11. Hokenson J. History and the Self-Translator // Self Translation : Brokering Originality in Hybrid Culture. London, New York, 2013. P. 39–61.
12. Азарова Н. М. Поэтический билингвизм как средство межкультурного трансфера // Лингвистика и семиотика культурных трансферов: методы, принципы, технологии. М. : Культурная революция, 2016. Гл. 3.1. С. 255–307.
13. Фещенко В. В. Автоперевод поэтического текста как разновидность автокоммуникации // Критика и семиотика. 2015. № 1. С. 199–218.
14. Полякова Т. А. Крестный путь России : искупление (на материале сказки Г. Д. Гребенщикова «Царевич») // Вестник Тамбов. ун-та. Серия : Гуманитарные науки. 2010. № 12. С. 224–229.
15. Десятов В.В. Скит искусств: жизнестроительство Георгия Гребенщикова // Сибирский филологический журнал. № 1, 2018. С. 9.
16. Гребенщиков Г. Д. Собрание сочинений: В 6 т. Барнаул, 2013. Т. 1. С. 433.
17. Гребенщиков Г. Д. Гонец: Письма с Помперага / Георгий Гребенщиков. Southbury (Conn.) : Alatas, [1928. С. 86].
18. Гребенщиков Г. Д. Zlatoglav. The Trumpets’ Call : [рукопись] // ГМИЛИКА. ОФ. Д. 56739/110. Л. 1–2.