Томские страницы жизни и творчества «сибирского публициста» Н.М. Ядринцева

«Николай Михайлович Ядринцев <…> был почти единственным сибирским публицистом, в нем почти одном выразилась вся умственная жизнь, воплотилась вся общественная жизнь Сибири <…> Чем только он не был для своей Сибири! Он был и издатель, и публицист, и статистик, и фельетонист, и рассказчик, и сатирик, и этнограф, и археолог <…> Ядринцев был создан журналистом» [2, Т. 5, с. 335–337], – так писал Г. Н. Потанин, вспоминая своего самого близкого друга и единомышленника.

Потанин и Ядринцев – личности ренессансного масштаба и типа, которые, во имя развития сибирского края, смогли сосредоточить в себе многочисленные научные, социокультурные, образовательные и просветительские функции и поэтому таким личным мощным усилием, действительно, изменили жизнь «своей Сибири». При этом, если приоритеты Потанина были связаны с наукой и исследованием Сибири, то Ядринцев был в основном сосредоточен на социокультурном и «просветительском» [2, Т. 5, с. 336] развитии края. Тот же Потанин замечает далее: «он мог быть журналистом, но не кабинетным ученым» [2, Т. 5, с. 337]. Потанин и Ядринцев, «ученый» и «журналист», – их совместный вклад в развитие Сибири беспрецедентен.

Николай Михайлович Ядринцев (1842–1894) – единственный сын в семье купца Михаила Яковлевича и Февронии Васильевны Ядринцевых; он родился в Омске; вскоре семья переезжает в Тобольск. Здесь в доме Ядринцевых бывали декабристы И.А. Анненков и В. И. Штейнгель; книгу последнего «Сибирские сатрапы. 1765–1819», впервые опубликованную А.И. Герценом и А.П. Огаревым в «Историческом сборнике вольной русской типографии в Лондоне» позже Н.М. Ядринцев будет упоминать с глубоким уважением.

В 1851 г. Ядринцевы переезжают в Томск; здесь они проживут почти 10 лет, и Томск станет городом, сформировавшим юного Николая Ядринцева, именно здесь прошли его «детство, отрочество, юность». Особую роль в этом сыграла Томская мужская гимназия.

Томская мужская гимназия

Удивительная проницательность и предвидение Потанина: «Зимой 1859 года я жил в Томске и собирался в Петербург в университет. Нередко мне приходилось проходить по тротуару около двухэтажных каменных домов госпожи Гуляевой, в которых помещалась мужская гимназия, и иногда мне приходила в голову мысль: «Кто знает, может быть, за этими стенами в настоящую минуту учится будущая сибирская знаменитость, сибирский поэт или писатель, который своими вдохновенными статьями вызовет пробуждение Сибири!»

И в самом деле, в это время в числе гимназистов находился Николай Михайлович Ядринцев, который потом всю свою жизнь посвятил служению этой русской области и в течение целого тридцатилетия был почти единственным сибирским публицистом…» [2, Т. 5, с. 335].

В свою очередь, к 50-летнему юбилею гимназии Н. М. Ядринцев и Н. И. Наумов, учившиеся вместе, написали воспоминания. Н. И. Наумов: «Как теперь помню, в ясный сентябрьский день инспектор гимназии Прядильщиков ввел в третий класс нового ученика, тщедушного на вид мальчика в новеньком с иголочки вицмундире, прекрасно сшитом и сидевшем на стройной фигурке его, в брючках со штрипками и в лакированных сапогах. Беленький, тщательно вымытый, причесанный и раздушенный, он своей фигурой составлял крайне резкий контраст с обдерганным населением класса, ходившим вечно в стоптанных и порыжевших от времени сапогах, усеянных заплатами, в дырявых вицмундирах с оторванными или висевшими наподобие маятников пуговицами, с физиономиями, украшенными шишами и синяками от постоянных драк, с волосами на голове, торчащими дыбом от таски товарищей и наставников.
По странной случайности, приведенного новичка посадили рядом со мной. Это был Ядринцев <…> За этот год совместного учения и сближения между нами Ядринцев показался уже мне резко выдающимся мальчиком из среды окружающих меня товарищей. В нем тогда уже просвечивала меткая наблюдательность, мастерство схватывать типичные особенности людей, обрисовывающие их нравственный склад, а также и мастерство копировать со свойственным ему юмором подобные типичные особенности. Мальчик он был живой» [2, Т. 5, с. 326–327].

При этом Н. И. Наумов специально останавливается на той среде, которая определяла лицо гимназии: «Весь этот люд с Кирпичей, Елани, Заисточья, Болота и Кучугур (так назывались городские предместья, где ютились небогатые жители), лишенный всякого домашнего воспитания, вносил в гимназию самые буйные нравы» [2, Т. 5, с. 326–327].

Об этом же пишет Н. М. Ядринцев в своих «Воспоминаниях о Томской гимназии», подчеркивая значимость и плодотворность для него этой социальной среды: «Да, эта грубая плебейская среда имела много симпатичных сторон: я полюбил здесь народ, нашу «чалдонократию», как мы ее впоследствии окрестили. Эти инстинкты равенства, заложенные школой, это уважение честной бедности и поклонение труду и таланту, откуда бы он ни выходил, облегчали восприятие впоследствии общечеловеческого идеала. Среди тяжелой обстановки нашей школы мы сплели душистый венок нашей юности» [2, Т. 4].

«Душистый венок нашей юности», – вот чем стал Томск для юного Николая Ядринцева.

В 1858 г. отец Михаил Яковлевич умирает; Николай с Февронией Васильевной пока продолжают жить в Томске; и здесь же в это время формируется и оформляется сущностная позиция Н.М. Ядринцева как творца. «Я много писал в гимназии», – скажет Ядринцев позже. Он одновременно начинает писать стихи, литературную критику и – составлять экономические, статистические записки и документы; все эти разнонаправленные направления деятельности фокусируются у него на мечте о создании сибирского журнала.

Н.М. Ядринцев в петербуржской атмосфере сибирского землячества

Именно для этого в августе 1860 г. он переезжает в Петербург – реализовать свою мечту. Феврония Васильевна, для которой сын составлял смысл жизни, приехала вместе с ним (и в том же году в Петербурге она скончалась).

В Петербурге Ядринцев оказался в уникальной среде сибирского землячества, в которой окончательно оформляются две идеи развития Сибири – как его личные идеи и жизненные цели: сибирские периодические издания и сибирский университет: «Говорили о будущем журнале, газете, словом, вопросы росли» [2, Т. 4]; «раздавался вопрос о значении в крае университета и необходимости его в Сибири» [2, Т. 4].

Вот общее описание Ядринцева сибирского землячества в Петербургском университете в его книге «Сибирские литературные воспоминания. Очерки первого сибирского землячества в Петербурге»:

«Акт нашего местного самосознания совпал с великим актом пробуждения русской земли. Мы помним это время. Не умолк еще гул последнего пушечного выстрела на Крымском полуострове, еще пахло дымом, и он не успел рассеяться, подобно туману, после кровопролитной войны, а над русскою землею всходило яркое солнце, солнце новой жизни и обновления. Оно встретило нас, когда мы явились с нашей далекой родины в университеты в конце 50-х годов. Нечего говорить, что университет, особенно петербургский, играл тогда роль фокуса, отражавшего умственную жизнь всего общества, и был центром обмена идей между лучшими представителями старого поколения и восприимчивыми людьми нового.
Мы, сибиряки конца 50-х и начала 60-х годов, перезнакомились в университете <…> Не помню, как пришла мысль нам сгруппироваться и познакомиться. Но эта мысль, кажется, принадлежала первому Потанину, личности, которая выдавалась своими способностями, замечательным умом и любовью к Сибири. Потанин проповедовал сближение, как потребность чисто платоническую – видеться с земляками, вспоминать родину и придумать, чем мы можем быть полезны. Идея сознательного служения краю в тот момент, когда в Европейской России пробуждалось тоже самосознание, вот идея, которая легла в основу нашего сближения, Я помню, что в наших разговорах с Потаниным мы часто касались этой темы. Мы отдавали друг другу отчеты о наших привязанностях, говорили, как о решенном вопросе, о нашем возвращении домой, хотя у меня не осталось близких родственников на родине, говорили, что те же намерения нужно поддерживать в других <…> Решившись собираться, никто не спрашивал: «зачем и для чего?» Этот вопрос казался молчаливо разрешенным: «земляки» – стало быть, как же не видеться?.. Между сибиряками были люди неглупые и начинали думать о судьбе своей родины, ее интересах и будущей своей деятельности в крае. Конечно, трудно было в молодой студенческой среде явиться определенным задачам и, сидя в Петербурге, еще на школьной скамье, изобретать практическое дело. Помню, однако, что на этих собраниях впервые раздавался вопрос о значении в крае университета и необходимости его в Сибири. Мысль эта всем пришлась по душе. Конечно, в честь этого следовали шумные брудершафты. Здесь же, в товарищеских разговорах, развивалась мысль о необходимости подготовки к будущей деятельности в Сибири, о необходимости изучать край и читать о нем сочинения, являлась мысль составлять библиографию книг сибирских, причем Потанин брался руководить этим делом, и я долго в своей жизни хранил выписки из каталогов публичной библиотеки, пока эти клочки не разнес ветер моей скитальческой жизни... Тот же Потанин советовал издать календарь или памятную книжку и рекомендовал мне быть издателем, причем я изъявил горячую готовность. Говорили о будущем журнале, газете, словом, вопросы росли. В конце все соединились на убеждении и вере, что нашей отдаленной окраине предстоит блестящая будущность. Эта вера, это горделивое чувство самосознания и убеждения в том, что и мы члены социальной группы, дети страны, имеющей историю и будущность, поднимали дух и нередко исполняли нас юношеского восторга, закончившегося горячим земляческим поцелуем <…> Собрания длились года два при мне <…> Мы не раз собирались провожать своих товарищей-земляков, отправляя их домой на родину <…> Знаю, что значительная часть лиц все-таки возвратилась на родину, трудилась так или иначе, причем даже лица, от которых не ожидали многого, участвовали в разных предприятиях, совершали торговые экспедиции, служили медиками, учителями и т.д. Из этого же кружка вышли некоторые писатели и патриоты <…> Те же, кто испытал счастье еще раз увидеть родину, тот не раз вспомнит это дорогое время юности и земляческий кружок, где, как нежный цветок, распустилась любовь к земле своей и пробудились лучшие человеческие стремления и идеалы» [2, Т. 4].

Особое внимание Ядринцева в Петербурге было сосредоточено на литературной и журнальной деятельности: «Литература была также любимицей публики. Журналы и журнальные статьи играли огромную роль и расхватывались на выходе. Читатель глотал жуежедневно газеты с жадностью, как чашку кофе после моциона. Новости дня пробегали электрическими искрами по Петербургу. В публике на общественных собраниях искали глазами известных писателей и талантов. Быть литератором было завидно, ни одно пятно еще не бесславило литераторскую тогу. Сам литератор высоко держал голову» [2, Т. 4].

Возвращение в Сибирь

В 1863 г. Ядринцев реализует то, о чем он писал по поводу земляков-сибиряков: он возвращается в Сибирь. Сначала это Омск, затем – Томск, куда он переезжает по приглашению Потанина.

Познакомившись в Петербурге, Ядринцев и Потанин стали единомышленниками и самыми близкими людьми; знаменитое «сибирское областничество» – в своей основе, это два человека, два друга, «ментор» [2, Т. 4] Потанин и его одаренный ученик и сподвижник Ядринцев.

Томская публицистика

Переехав в Томск – и продолжая реализацию своей цели создания современного сибирского издания, Ядринцев активно сотрудничает с официальной газетой «Томские губернские ведомости», где публикует совершенно «неофициальные» статьи и материалы: «Сибирь перед судом русской литературы», «Экономические особенности сибирского населения» др. Вот истинно «ядринцевский» диапазон: русская литература и экономика, и все это – о Сибири.

Важная для него тема литературы теперь уточняется как проблематика местной (региональной, как мы сейчас бы сказали) сибирской литературы и журналистики: «Местная журналистика будет исследовать нашу страну, разрабатывать ее вопросы, предъявлять ее интересы и укажет то будущее, которое будет состоять не в завоеваниях, как утверждают панегиристы, а в создании цивилизации для своего народа, которая вместе с торговлей будет иметь влияние на весь Восток и на Азию» [2, Т. 4].

Сибирские «сепаратисты»

Особое место в контексте этих томских работ занимает статья «О сибирском университете» (восходящая к речи, сказанной на литературном вечере в Омске). В своих «Воспоминаниях» Потанин сформулирует достаточно жесткий вопрос: «Флоринский или Ядринцев?» [2, Т. 6, с. 299]. Кто именно первым остро – и публично – поставил вопрос о необходимости университета в Сибири? По мысли Потанина, – это, бесспорно, Ядринцев.

И – именно в Томске состоялся знаменитый арест «сибирских сепаратистов». Из воспоминаний Ядринцева: «Наступила весна 1865 года, мы были в самом радужном настроении, и наши патриотические планы все разрастались. Как вдруг внезапно в мае месяце 1865 г. разразилась над нами гроза. Мы были с Потаниным и Е.Я. Колосовым (поручиком артиллерии в отставке, имевшем частную школу в Томске) на заимке Пичугина на естественноисторической экскурсии, когда нас вызвали в город и подвергли домашнему аресту. Бумаги наши были захвачены. Мы сначала не знали, по какому делу, но мрачные предчувствия нас охватили. Через три дня нас отправили с жандармами в Омск, и здесь начались новые мытарства и горькие испытания» [1].

По «Делу об отделении Сибири от России» всего было арестовано в 1865 г. 44 человека, произведены аресты в Омске, Томске, Красноярске, Иркутске, Москве, Петербурге, Уральске.

«Как вы отделяли Сибирь? Конечно, в этом отношении много было повода поглумиться над горстью сибиряков юношей, задававшимися какими-то несбыточными планами. Отделять Сибирь, по понятию многих, пустыню и страну ссылки, мечтать вести войну с огромным государством, – это могли только сумасшедшие или дети» [1], – так напишет сам Ядринцев о деле «сибирского сепаратизма», за которое он заплатил годами тюрьмы и ссылки.

Как известно, основную вину за происходящее взял на себя Потанин. Он был старшим по возрасту и посчитал необходимым взять на себя ответственность за организацию кружка «сибирских сепаратистов», чем существенно облегчил общую ситуацию. Вот обращенное к нему по этому поводу стихотворение Ядринцева:

«Милый друг, в года разлуки

Сколько раз сжималось сердце!

Сколько раз с тоской безмолвной

Я стоял в бессильной муке

Над дорогой безысходной.

Но когда слабели силы,

Тень твоя ко мне являлась,

И душа моя невольно

Снова силой обновлялась;

Образ твой носил след муки,

На челе печать страданья,

Но в твоем читал я взоре

И любовь, и упованье»
[2, Т. 5, с. 170].

Главным обвиняемыми стали Потанин, Ядринцев и Серафим Шашков. Их приговорили сначала к 12 годам каторги, но потом степень наказания изменили – смягчили. Приговоренные сначала к суровому наказанию сибирские патриоты просидели 3 года в омском остроге, где когда-то сидел и Достоевский. И – они были молоды: в момент ареста Ядринцеву было 22 года, Шашкову – 23, Потанину – 30 лет.

«Русская община в тюрьме и ссылке»

В тюрьме они продолжали свои сибирские исследования. Так, Ядринцев занялся этнографическими работами и собрал материал о ссыльных и бродягах для книги «Русская община в тюрьме и ссылке». Из «Воспоминаний» Потанина: «Как только по утрам открывались камеры, Ядринцев уходил на добычу и часто запирался в чужих камерах. Он завел множество знакомств, и каждый вечер возвращался в свою камеру с запасом сведений и рассказов. Мы беседовали и обсуждали собранное. Эти материалы составили потом содержание его книги «Русская община в тюрьме и ссылке», которую он написал уже во время ссылки, когда жил в Архангельской губ., в городе Шенкурске, и тогда же издал в Петербурге. Труд Ядринцева был не психологическим трактатом о жизни «мертвого дома», вроде книг Достоевского и Мельшина, а первым сибирским памфлетом против ссылки. Эта книга, посвященная самому кардинальному из сибирских вопросов, и решила судьбу Ядринцева, она закрепила за ним роль сибирского публициста, которой он остался верен до гроба» [2, Т. 6, с. 210].

Создавая эту книгу, Ядринцев считал себя последователем Достоевского. И это не только сама проблематика Сибири как страны «каторги и ссылки», но трагически объединяющий их омский острог. Ему принадлежит статья «Достоевский в Сибири», в которой он, в том числе, рассказывает о своей встрече с великим писателем: «Он помнил всегда своих героев. Когда я в 1876 году имел случай познакомиться с Федором Михайловичем Достоевским в Петербурге и сообщил, что я видел его прежнюю тюрьму, он, внезапно погруженный в воспоминания, спросил: «Ну, а где же теперь они-то, что сидели там?» (Он разумел каторжных). Что мне было сказать? Прошло двадцать лет. Где эти люди, – понятно. Они погибли под плетьми и шпицрутенами, пропали в бегах, умерли в тюрьмах. Это был жребий прежних каторжных. «Да, ведь их не может существовать уже, – спохватился Федор Михайлович. Но я понял, что он внутренне был связан с их жизнью и судьбою» [2, Т. 5, с. 63].

Осужденные на бессрочное поселение, «сибирские сепаратисты» шли пешком по этапу Омск – Архангельск июнь-сентябрь 1868 г.

«История этапного странствия обыкновенного смертного» с подзаголовком «из записок беспаспортного» вошла в упомянутую выше книгу Ядринцева «Русская община в тюрьме и ссылке», которая вышла в свет в 1872 г. Из воспоминаний Ядринцева: «Я пробыл в ссылке 6 лет, с тюрьмой около 10 лет – 10 лучших лет юности. Не все время жилось легко и беззаботно, иногда тоска и безнадежность сокрушали дух» [2, Т. 4,].

«Сибирь как колония. Современное положение Сибири. Ее нужды и потребности. Ее прошлое и будущее»

В 1882 г. вышла в свет знаковая книга Ядринцева «Сибирь как колония. Современное положение Сибири. Ее нужды и потребности. Ее прошлое и будущее» [3]. Вторым, дополненным, изданием книга выйдет в 1892 г. (Известен, по крайней мере, один ее перевод, на немецкий язык, проф. Э. Петри; Германия, Йена, 1886).

В Предисловии к книге Ядринцев написал: «Касаясь современного положения Сибири, рядом с исследованиями, в своих текущих литературных работах мы должны были часто давать ответы на немолчные запросы жизни, поэтому тон нашего изложения не всегда является объективным и спокойным; но едва ли мы заслуживаем упрека в том, что приходя на зов жизни, мы стремились ответить на него всеми силами души и полагали здесь весь жар своего сердца. Принадлежа к поколению, стремившемуся сознательно отнестись к нуждам своей родины и быть ей полезным, мы старались внести посильную дань в изучение ее вопросов, веруя, что другие поколения, одушевленные тою же любовью, выполнят последующие задачи гораздо полнее и лучше нашего» [3, с. 3].

В книге Ядринцев глубоко и разносторонне осмысляет сложный процесс колонизации Сибири: «Одной административной самоуверенности не дано творить жизнь и культуру <…> Что в 80 с небольшим лет будет завоевана и укреплена целая часть света, как Северная Азия, территория, превосходящая Римскую империю, не решится предсказать ни Цезарь, ни Наполеон, народ же совершает это, не имея даже полководца во главе» [3, с. 3].

Его позиция – свободная колонизация Сибири: «Наш народ, ища лучших и более просторных мест, при своем экстенсивном хозяйстве, в переселениях всегда находил способ поднять свое экономическое благосостояние» [3, с. 3].

При этом сибирский мыслитель очень глубоко и тонко осмысляет те национальные и этнические процессы, которые закономерно порождаются такой колонизацией: «Эта вечная этнологическая борьба, эти слияния противоположнейших элементов русской жизни в новой обширной стране в одно целое, это вечное претворение и наращение представляет гигантскую работу народного творчества в обширной колонии, придающее сибирской жизни нечто созидающее и подготовляющее для будущего» [3, с. 3].

«Восточное обозрение»

В том же 1882 г., когда в Петербурге выходит книга Ядринцева «Сибирь как колония», осуществляется еще одна его мечта: 1 апреля 1882 г. в Петербурге выходит в свет первый номер газеты «Восточное обозрение» – издания, инициатором и создателем которого он был. «Восточное обозрение» – газета, издаваемая в Петербурге, но полностью посвященная российскому «востоку» – Сибири и Дальнему Востоку. Ядринцеву принадлежат в газете передовицы, статьи, очерки, фельетоны, стихи… Из воспоминаний В.М. Крутовского: «Николай Михайлович был в это время в апогее своей известности, своей бурной общественной и литературной деятельности. С «Восточным обозрением» считались сибирские помпадуры, и генерал-губернаторы, и назначенные в Сибирь новые администраторы считали своей обязанностью перед отъездом в Сибирь явиться с визитом к Ядринцеву наравне с подобными же визитами, делаемыми разным министрам. В это время Николай Михайлович вел удивительно кипучую, энергичную деятельность. Он очень много писал, вел организацию сибиряков в Петрограде, был крайне интересен, общителен, остроумен и являлся вполне душою сибирской колонии в Петрограде. Его милейшая, умная и привлекательная супруга Аделаида Федоровна вполне дополняла собой супруга. И поэтому их уголок на Песках каждый четверг привлекал к себе и малого и старого и давал радушный приют всем сибирякам, оторванным здесь далеко от родины» [2, Т. 5, с. 63365–366].

Личная страница жизни в Томске

Поразительное совпадение: 22 июля 1888 г. открыт первый в Сибири Императорский Томский университет, создание которого – одна из сущностных жизненных целей Ядринцева. Вспомним еще раз Потанина: «Флоринский или Ядринцев?». Но 17 июля умерла Аделаида Федоровна, «его милейшая, умная и привлекательная супруга». У Ядринцева есть статья 1892 г. под названием «Значение женщины в жизни писателя» [2, Т. 5, с. 130–134]. И хотя он говорит в ней о женах Г. З. Елисеева и А. П. Щапова, ставших опорой своим супругам, весь текст пронизан тоской об ушедшей Аделаиде Федоровне, о «следе и влиянии женской любви и ласки» [2, Т. 5, с. 134].

«Восточном обозрении» одновременно были опубликованы два текста: статья Ядринцева «Светлые минуты», посвященные открытию университета в Томске, и здесь же – некролог покойной Аделаиде Федоровне и ее портрет в траурной рамке…

С этого начинается печально известная история «последней любви» Ядринцева, связанная с Томском.

В Сибири хорошо известна семья Боголюбских, чья история восходит к эпохе Петра I, семья потомственного сибирского духовенства; отсюда – фамилия «Боголюбские», полученная Семеном Малковым в Иркутской семинарии в первой половине XIX в. и ставшего иркутским протоиереем. У него было шестеро детей, в том числе, младшая дочь Александра – Саша.

Из четырех дочерей протоирея более всех известна Александра. Она была последним ребенком в семье о. Симеона, родилась 09.03.1854 года. Ее мать умерла, когда Саше исполнилось один год и четыре месяца. Дочь воспитывал отец и был ею вполне доволен. Старшему сыну он писал: «Саша говорит довольно редко, растет скромная девушка». Александру, как и других детей протоирея, учили домашние учителя; знания она получила прекрасные и поступила учиться в Санкт-Петербург на доктора. Она была одной из первых русских женщин-врачей.

В петербуржский период жизни Александра входила в сибирское землячество и находилась в дружеских отношениях с семьей Н.М. Ядринцева, видимо, разделяя его взгляды, воззрения Потанина и других сибирских «областников». Как и многие ее земляки, она не пропускала ни одного его выступления, мечтала вернуться на родину и «служить Сибири». После смерти жены в 1888 году он (Ядринцев – Е. Н.) делает предложение Саше, называя ее «последней любовью».

В 1894 г. А. С. Боголюбская жила и работала в Томске. Из воспоминаний Ивана Ивановича Попова – иркутского журналиста, принявшего из рук Ядринцева «Восточное обозрение»: «Живо помню эти тяжелые для всех нас, работавших в газете, дни. Письма Н.М. Ядринцева с дороги в Барнаул доказывали большую неуравновешенность его духа. Письмо В.И. Семидалова из Москвы, в котором он просит меня относиться к Николаю Михайловичу возможно мягче, вдумчивее и внимательнее, заставило призадуматься меня, а вопрос: «Как-то Николай Михайлович встретится с А.С. Боголюбской?» – осветил те места письма Николая Михайловича, в которых он писал об Александре Семеновне и которые я объяснял восторженностью, присущей Николаю Михайловичу, несмотря на его пятьдесят с лишком лет. А.С. Боголюбская, женщина-врач, была идейным, хорошим человеком и работала в переселенческом деле, жила в Томске, куда заехал перед Барнаулом Н.М. Ядринцев <…> Письма Ядринцева и Семидалова я показал брату Александры Семеновны, горному инженеру, занимавшему видный пост в Горном ведомстве. Н.С. Боголюбский ничего не сказал, а как-то растерянно развел руками» [2, Т.5, с. 387].

Воспоминания Н. И. Наумова: «Н. М. Ядринцев провел в проезд через Томск, за неделю до смерти, три вечера у меня <…> Он был бодр, свеж, весел» [2, Т.5, с. 326].

Считается, что в Томске состоялось серьезное объяснение между Николаем Михайловичем и Александрой Семеновной, трагическим результатом которого стало самоубийство Ядринцева в Барнауле 7 июня (ст. стиля) 1894 г.

Его прах покоится на Нагорном кладбище Барнаула. На гранитной глыбе надмогильного памятника высечена уникальная эпитафия: «Сибиряки – писателю-публицисту Сибири» .

Е.Г. Новикова

Литература

1. Дело об отделении Сибири от России / публ. А. Т. Топчия, Р. А. Топчия. Сост. Н. В. Серебренников.
2. Потанин Г. Н. (Верный друг) // Литературное наследство Сибири. Новосибирск: Западно-Сибирское кн. изд-во, 1980.
3. Ядринцев, Н.М. Сибирь как колония. К юбилею трехсотлетия. Современное положение Сибири. Ее нужды и потребности. Ее прошлое и будущее. СПб.: Тип. М.М. Стасюлевича, 1882. 472 с.