Сюжет открытия Сибири: П. Сумароков и А.Коцебу

Общая характеристика работ

Автобиографические записки немецкого драматурга Августа фон Коцебу «Достопамятный год моей жизни» («Das merkwürdigste Jahr meines Lebens») рассказывают о четырехмесячной ссылке в Сибирь при Павле I и были опубликованы в 1801 г.

В 1802–1804 гг. журнал «Вестник Европы» под руководством Н.М. Карамзина (1802–1803) и П.П. Сумарокова (1804) затрагивает глубинный смысл, связанный с открытием того, чем была Сибирь для Сумарокова, не оставившего о пребывании в этом крае таких подробных мемуаров, как Коцебу, и как это «открытие» раскрывается в истории «встречи» поэта с Коцебу в 1800–1804 гг.

О встречах Сумарокова и Коцебу в Тобольске в 1800 г. рассказал сын поэта Петр Панкратьевич Сумароков в «Записках отжившего человека» [1]. Современную реконструкцию встречи Сумарокова и Коцебу предпринял В.А. Павлов в документальной «Повести о Панкратии Сумарокове» [2].

Кроме того, понять место Сумарокова в сибирском тексте русской литературы можно в контексте творчества тех его современников (Д.В. Корнильев, Н.М. Карамзин, А.Н. Радищев, П.А. Словцов и др.), жизнь и произведения которых так или иначе связаны с Сибирью.

История отношений Коцебу и Сумарокова позволяет сопоставить два взгляда на Сибирь: извне, из немецкой культуры, и изнутри, из русской культуры, и понять как инвариантность, так и вариативность сюжета открытия Сибири.

Судьба ссыльных в Сибири

Изначальным мотивом в сюжете открытия Сибири как для Сумарокова, так и для Коцебу является мотив страха, ужаса и тому подобных чувств, с которыми связан образ края.

Коцебу так описывает свое состояние после известия о том, что его везут не в Петербург, а в Тобольск: «В Тобольск?! – При этом слове я задрожал всем телом и едва не упал... Быть заживо погребенным в Сибири... В Сибири!» [3]. И страх сопровождает Коцебу на протяжении всех четырех месяцев пребывания в России, это лейтмотив мемуаров немецкого драматурга.

Стереотипные представления или, как говорит Коцебу, «неверные понятия» о Сибири разрушаются у него по мере продвижения к месту ссылки. Страх сменяется иными чувствами, вплоть до восхищения. Ему нравятся «молодые березняки и обширные поля, очень плодородные и хорошо возделанные, богатые деревни» [3], крестьяне, Тобольск и его окрестности. Курган, где ему предстояло отбывать ссылку, действительно предстает в его записках «Сибирской Италией».

Коцебу изумлен и восхищен не только красотой и богатством Сибири, но и приёмом, оказанным ему в Кургане, в Тобольске, и, в частности, тем, какой известностью пользовалось здесь его имя. В местном театре, к изумлению Коцебу, с большим успехом шли его пьесы «Дитя любви», «Ненависть и коварство», «Дева Солнца».

Главное открытие Коцебу в Сибири – несчастные, так в Сибири называли ссыльных. Слово «несчастные», утверждает Коцебу, «внушено нежным чувством и убеждением в невиновности» [3].

Он выделяет и характеризует четыре «разряда» ссыльных и, главное, создает множество портретов «несчастных», в ряду которых и автопортрет самого драматурга, постигающего, по мере продвижения в Сибирь, глубину собственного несчастья.

Картина жизни ссыльных предстает у Коцебу многосложной и разнородной. Коцебу ужасает судьба колодников, скованных попарно, которых гонят в Иркутск или на нерчинские рудники и которые просят подаяния.

Коцебу не раз рассказывает о тяготах быта, с которыми он столкнулся во время ссылки. Так, например, он пишет, что отвык пользоваться постелью, что привык к квартирам с разбитыми стеклами, грязными стенами, множеством насекомых и смрадным запахом. Однако Коцебу постоянно подчеркивает, что страдания его носили прежде всего нравственный характер и были вызваны тревогой за судьбу жены и детей.

Образ жизни, который он вел в Кургане, по его словам, включал пробуждение в 6 часов утра, заучивание в течение часа русских слов, завтрак, несколько часов работы над «Историей моих бедствий», прогулки вдоль берегов Тобола, «простой обед», чтение Сенеки, Палласа или Гмелина, охоту на бекасов и диких уток, вечернее чаепитие, скромный ужин, раскладывание гран-пасьянса...

В 14-летней сибирской ссылке Сумарокова, если представить ее как текст и сюжет, можно выделить те же основные мотивы. В ряду этих мотивов, воссозданных в записках сына Сумарокова Петра, – мотивы страха перед Сибирью; узнавания (открытия) ее; творческая деятельность в Сибири (сибирской книги); возвращения домой, в Европу (европейскую часть России).

О жизни Сумарокова в Сибири сын его пишет: «С отчаянием души ехал он туда, но между тем встретил людей, которые умели оценить его ум и дарования, умели отличить проступок молодости от настоящего преступления» [4]. В Сибири, по мнению П.П. Сумарокова, отец его «пользовался известностью и почетом и привык смотреть на этот край, так приветливо принявший и приютивший его, как на родину» [4].

Главным занятием ссыльного Сумарокова, даже во время его службы воспитателем (1794–1801) в доме купца Алексея Зеленцова, была его литературная и редакторская деятельность. За годы ссылки под редакцией Сумарокова вышло 24 номера журнала «Иртыш, превращающийся в Ипокрену», 12 номеров журнала «Библиотека ученая, экономическая, нравоучительная, историческая и увеселительная в пользу и удовольствие всякого звания читателей». Кроме того, в Тобольске в переводе Сумарокова напечатана первая сибирская литературно-художественная книга «Училище любви» (1791). В Москве, в Университетской типографии, в 1799–1800 гг. вышли в свет три его книги: «Собрание некоторых сочинений, подражаний и переводов Панкратия Сумарокова» (Ч. 1, 1799); «Совершенный лакировщик» (1799); «Источник здравия» (1800). В третьей книжке поэтического альманаха Н.М. Карамзина «Аониды» (1798–1799) напечатана большая подборка стихов ссыльного поэта.

Не только Коцебу, но и Сумароков пользовался в ссылке полной свободой. «Свобода его нисколько не была стеснена, и в продолжение своей ссылки он не раз оставлял Тобольск на довольно долгие промежутки. Так, несколько лет провел он в Верхотурье, два года пробыл в Петропавловской крепости» [1], – пишет П.П. Сумароков.

Литературные занятия Сумарокова и Коцебу в ссылке, при всем различии их дарований и индивидуальностей, могут быть объяснены и властью над их судьбами библиофилического культурного мифа, основанного «на абсолютной вере людей эпохи Просвещения в слово» [5]. Не случайно Коцебу называет своей «священной обязанностью» создание и печатание своих сибирских воспоминаний, а о том, что литература стала для Сумарокова спасением после постигшей его личной катастрофы, хорошо известно. Завершением сюжета сибирской встречи Сумарокова и Коцебу стало их творческое противостояние после возвращения из ссылки.

Образ Европы в Сибири

Важнейшая и парадоксальная, на первый взгляд, идея воспоминаний Коцебу состоит в том, что, открывая Сибирь, немецкий драматург открывал в ней Европу. Мысль эта является основной в воспоминаниях сына Сумарокова, Петра Панкратьевича, рассказывающего о том, что «знаменитый в то время немецкий драматург, проезжая через Тобольск, пожелал познакомиться с человеком, который нашел возможность издавать журналы и притом с таким успехом в такой глуши» [1].

Образ Европы в Сибири (Сибири как Европы) складывается в воспоминаниях Коцебу из множества выразительных деталей. Прежде всего, в Тобольске среди ссыльных он открывает разноязыкий европейский мир: двух французов, одного немца, четырех поляков и итальянца. Коцебу замечает, что на базарной площади в Тобольске «можно найти множество товаров китайских и европейских» [3], «франкфуртскую газету», иностранные книги, в частности, сочинения Сенеки, послужившие ему источником утешения.

Сумароков в начале ссылки, как и Коцебу, искал утешения в античных образах и мотивах. Однако для него был значим не столько образ изгнанника Овидия, сколько идея превращения Иртыша в Иппокрену, идея преображения Сибири. Античная мифология стала для него не способом осмысления настоящего (как у Коцебу), а моделью будущего. Античный миф трансформировался у Сумарокова в мироустроительный миф о Сибирской Иппокрене, книге-реке, преобразующей жизнь. При всем различии отношений с Античностью, Коцебу и Сумароков едины в признании ее в качестве идеального культурного образца для современности. И в этом смысле Европа для них, даже Европа в Сибири – общая родина.

Сибирь у Коцебу (и Сумарокова) оказывается, таким образом, не только местом ссылки для европейцев, но и частью европейского культурного пространства. О том, что Тобольск на рубеже XVIII–XIX вв. воспринимался и в действительности был частью европейского культурного и, в частности, книжного пространства, свидетельствует репертуар первой сибирской типографии Корнильевых (1789–1805) (из одиннадцати наименований книг, напечатанных здесь, четыре являются переводными с французского, немецкого и латыни).

Образ Америки в Сибири

В мемуарах о личном открытии Сибири странно было бы не найти темы завоевания этого края русскими. Коцебу обращается к ней, говоря о жизни татар в современной ему Сибири и о скрытой взаимной ненависти татар и русских. «С татарами обращаются самым жестоким и унизительным образом» [3], – замечает Коцебу. Градус зла и ненависти со стороны русских доходит до такой степени, что Коцебу встает на защиту татар. «Народ этот, по моему мнению, не заслуживает вовсе того презрения, с которым обращаются с ним русские, покорившие его» [3], – пишет он.

Картина жизни Сибири, таким образом, предстает у Коцебу внутренне противоречивой. С одной стороны, Сибирь, более двух веков назад завоеванная русскими, позволяет завоевателям и завоеванным жить мирно и в равной степени богато. С другой стороны, взаимная ненависть русских и татар, проявляющаяся на бытовом уровне, свидетельствует о глубинном внутреннем конфликте сибирской жизни.

На уровне высокой культуры отношение сибиряков к проблеме того, как должны жить на одной земле завоеватели и завоеванные, позволяет понять ситуация с постановкой в Тобольском театре драмы Коцебу «Дева Солнца». В центре драмы – история о всепобеждающей любви перуанки Коры и испанца Алонцо, одного из тех, кто вторгся в Перу и покорил Империю инков, т.е., собственно, завоевал Америку. Самого завоевания в пьесе, как известно, нет, речь идет о его последствиях, суть которых – в торжестве идеи естественной смены старого (перуанского) порядка жизни новым (испанским).

«Дева Солнца», пьеса о завоевании Америки в Тобольском театре, и мемуары Коцебу актуализируют одну из популярных идей начала XIX в. о сходстве историй завоевания Америки европейцами и Сибири русскими.

Тексты Коцебу позволяют констатировать различие итогов завоевания Америки и Сибири. Следствием первого становится торжество любви, свободы и стирание идентичности перуанцев; следствием второго – скрытая взаимная ненависть и опыт мирного существования завоевателей и завоеванных.

Заключение

Изучение «встречи» Сумарокова и Коцебу в 1800–1804 гг. помогает отказаться от узкобиографического подхода к вопросу о сибирской ссылке Сумарокова, по-новому увидеть масштаб его личности, проявляющийся и в ситуации преодоления им внутренней катастрофы в условиях ссылки, и в полноте его включенности в сибирский дискурс. Открытие Сибири извне, из немецкой культуры, и изнутри, из русской культуры, позволяет увидеть стереоскопичность ее понимания на рубеже XVIII–XIX вв., связанную прежде всего с проблематикой взгляда на Сибирь как пространство между Европой и Америкой.

Коцебу и Сумароков, каждый по-своему, проживают и описывают общий для них сюжет открытия Сибири, существующий в культуре со времен Геродота и приобретающий особую актуальность в контексте современных процессов глокализации. Взаимодействие опыта русской и немецкой культур помогает обнаружить в этом сюжете его геокультурный смысл: Сибирь позволяет открыть в себе и Европу, и Америку, оставаясь при этом самой собой.

Литература

1. Сумароков П. Записки отжившего человека. История моих предков. До 1802 года // Вестник Европы. 1871. № 8. С. 691–728.
2. Павлов В. А. Повесть о Панкратии Сумарокове // Урал. 2004. № 7. С. 147–182
3. Коцебу А. Достопамятный год моей жизни: воспоминания. М., 2001. 320 с.
4. Жизнь П. П. Сумарокова // Стихотворения Панкратия Сумарокова. СПб, 1832. С. XXII, XXIII.
5. Приказчикова Е. Е. Культурный миф о романе-развратителе и способы его преодоления в русской литературе эпохи Просвещения // Филологические науки. 2009. № 4. С. 74–86.