Литературная имагология зрелого Г.Д. Гребенщикова: «Моя Сибирь» и «My Siberia»

Г.Д.Гребенщиков (1884-1964)

«Моя Сибирь» как творческий итог литературных исканий Гребенщикова

«Моя Сибирь» – произведение Г. Д. Гребенщикова, вобравшее в себя квинтэссенцию художественного метода автора, подводящее своеобразный творческий итог его литературным исканиям. «”Моя Сибирь” – это творческое кредо Георгия Гребенщикова. <…> Его задача – сохранить в своей душе и пронести через долгие годы изгнанничества и просветительской миссионерской деятельности образ Родины, осмыслить, оценить его в собственной душе, понять ее значимость в культуре России и мира», – писала Е.И. Балакина [1].

«Моя Сибирь» не была полностью издана при жизни Гребенщикова, однако в различные годы автором публиковались разрозненные фрагменты сборника. Так, например, в журнале «Перезвоны» (Рига) была напечатана сказка «Хан Алтай» в № 40 от 1928 г. [2. C. 43–68], а двумя годами ранее в 1926 г. было размещено «Послание из Америки» [3. C. 35]. Композиционно текст предваряет содержательную часть сборника, лирический герой сосредотачивается на ностальгических переживаниях и тоске по покинутому Алтаю. Однако «Послание из Америки» способно существовать в относительной изоляции от общей структуры произведения, опираясь только на авторское примечание «Из книги “Алтай – жемчужина Сибири”» и устанавливаемый эмигрантским литературным журналом контекст. Важно отметить меняющийся замысел Гребенщикова в отношении заглавия произведения – в более поздний период «Алтай – жемчужина Сибири» станет одной из глав сборника «Моя Сибирь» (в авторском перечне опубликованных работ «Послание из Америки» обозначено как часть «Моей Сибири»). Так писатель со временем расширяет топонимическое полотно произведения, двигаясь от общего («Сибирь) к частному («Алтай»).

Другим опубликованным вариантом работы над «Моей Сибирью» является брошюра «Siberia. The Country of Great Future» [4], выпущенная Университетом Андхра в 1945 г. Она во многом восприняла идеи, постулируемые Гребенщиковым в «Моей Сибири»: высокую перспективность контактов Сибири и Америки в векторах культурного и экономического взаимодействия, тезис о ресурсном богатстве Сибири и ее «особом пути» в составе Российского государства. Данное произведение, исходя из его контекстуального и идейного наполнения, логично обозначать как областническое высказывание, сделанное Гребенщиковым с учетом окружающих его реалий эмиграции и необходимости участвовать в происходящих геокультурных процессах.

В 2004 г. «Моя Сибирь» была издана в Барнауле по материалам личного архива писателя. В состав сборника вошли главы «Сибирь и ее прошлое», «Природа и люди Сибири», «Хозяйство и богатство Сибири», «Алтай – жемчужина Сибири», «Алтай – моя родина» и «Хан Алтай», однако данными материалами сборник не исчерпывается – «Послание из Америки» в издание включено не было. Вступительное слово к современному изданию гласит: «Хочется надеяться, что переиздание … послужит началом осмысления творческого наследия и философского мировоззрения Гребенщикова» [5]. В ходе своего творческого пути Гребенщиков старался показать Сибирь как разнообразный и богатый край, полный различных судеб и сюжетов: «...всю свою жизнь старался словом и делом показать Сибирь как страну великого будущего с неограниченными красотами и богатствами» [6].

Издание «Моей Сибири» на английском языке

Моя Сибирь Г.Д. Гребенщиков

Гребенщиков готовил «Мою Сибирь» к изданию не только на русском языке, но и на английском. Англоязычный корпус текстов «Моей Сибири» [7], хранящийся в ГМИЛИКА, представляет полное и обширное полотно работы автора над переводом и изданием данных текстов. Указанные материалы хранятся в отдельной папке, которая содержит 23 дополнительных папки без уникальных инвентарных номеров, которым, тем не менее, частично присвоены порядковые номера. Представлены множественные варианты переводов таких глав, как: «Природа и люди Сибири» («Nature and Men of Siberia»), «Хозяйство и богатство Сибири» («Economics and Wealth of Siberia»), «Сибирь и ее прошлое» («Siberia and her past»), «Алтай – жемчужина Сибири» (Altai – The pearl of Siberia»), «Хан-Алтай» («Khan Altai»), а также тексты, озаглавленные как «Authors Introduction», «Publishers Note», «The Message from New York», «The Call of Asia», «Tale of White Mountains», «Yenissey’s Man», «Call of the Mountains», «Epos of Siberia». Все машинописные рукописи, хранящиеся в указанной папке, содержат большое количество авторских рукописных правок и помет.

«Моя Сибирь» в аспекте исследований жизнетворчества Г.Д. Гребенщикова

«Моя Сибирь» Г.Д. Гребенщикова являлась предметом различных исследований в сфере филологии. Отдельного внимания заслуживают вступительные статьи к изданию «Моей Сибири» 2004 г., поскольку именно данные работы задают вектор рассмотрения сборника и помещения его в структуру как непосредственно произведений самого Гребенщикова, так и в структуру русской литературы зарубежья, а также в поле локальных текстов словесности.

К примеру, Д.С. Калмыков, давая справку о жизни и творчестве Г.Д. Гребенщикова, подчеркивает его связь с движением сибирского областничества («Деятельность в газетах выводит Гребенщикова на новый уровень, знакомит со многими начинающими и уже известными деятелями культурной жизни Сибири – Г.Н. Потаниным, Г.И. Гуркиным, И.И. Тачаловым и др. Под влиянием Г.Н. Потанина формируется одно из ключевых направлений литературных интересов Г. Гребенщикова, связанное с Сибирью, Алтаем, его природой и людьми, их прошлым, настоящим и будущим» [8]), с одной стороны, и обозначает принадлежность писателя к литературным процессам одновременно в эмиграции и «в регионе» – с другой: «История советской литературы знакома большинству еще с детства по школьным программам. О творчестве деятелей русской эмиграции известно значительно меньше, хотя за десять последних лет у нас в стране вышло достаточно книг о русских писателях за рубежом. Отметим, что на Западе антологии, посвященные русскоязычной литературе, издавались с регулярной периодичностью еще с первой половины века. Среди упоминаемых в данных изданиях литераторов немало имен известных и громких. Но есть имена малоизвестные, “забытые, провинциальные”. Среди последних встречаются наши земляки, сибиряки-алтайцы» [8]. Исследователь помещает сборник «Моя Сибирь» в ряд переизданных в современности произведений Гребенщикова: «в 1982 году в Иркутске вышел 1-й том “Чураевых”, в 1995-2000 годах в журнале Барнаул были опубликованы путевые очерки “Письма к друзьям”, продолжается публикация “Былины о Микуле Буяновиче”. В 1996 году в Москве вышла книга Гребенщикова “Гонец. Письма с Помперага”» [8], обозначая важность нового обретения литературного наследия писателя и включения его в литературные процессы как на локальном, так и на глобальном уровне.

Сборник очерков «Гонец» Г.Д. Гребенщиков 1928 г.

Новосибирский журнал Сибирские огни

Е.И. Балакина комментирует восприятие творческой биографии Гребенщикова, его жизнетворческие стратегии и их воплощение: «Жизнь Георгия Гребенщикова насквозь мифологична. Подобно былинному богатырю или легендарному пророку, он рождается в глухом, неприметном месте» [1]. Она также подчеркивает связь Гребенщикова с Г.Н. Потаниным, которого тот до конца дней считал своим учителем: «Эта встреча, подобно легендарному “явлению отроку Варфоломею”, совершенно перевернула жизнь Г.Д. Гребенщикова, зажгла в его душе огонь “великого Служения”, верность которому он сохранял до своих последних дней. Именно в общении с Потаниным, в совместной их деятельности Георгий Гребенщиков воспитал в себе глубочайшее чувство патриотизма. Г.Н. Потанин по-особому относился к Сибири и Алтаю» [1]. Другой важный аспект, затронутый в статье – творческий подход Гребенщикова к представлению читателям истории, культуры и экономики Сибири. Гребенщиков серьезно подошел к подготовке материалов для сборника – в списке использованной в ходе написания «Моей Сибири» литературы, помимо трудов Потанина и Ядринцева, указаны работы В.В. Сапожникова, В.К. Станкевича, а также Джорджа Кеннана, важного для Гребенщикова западного исследователя Сибири (позже это найдет отражение и в его поэзии). Показательно, что он не делал ссылок на современную ему американскую литературу и периодику, но в то же время использовал материалы новосибирского журнала «Сибирские огни», по сути, живописуя воображаемую Сибирь своего прошлого научными средствами сопоставимого периода. Несмотря на это, Гребенщиков систематически пренебрегает фактографической точностью в пользу полноты и яркости художественного образа: «Писатель ставит цель не “изучить” Сибирь, а “понять” ее, разобраться в сущности ее исторического предназначения, в характере возможных перспектив. <…> Книгу Г.Д. Гребенщикова “Моя Сибирь” невозможно читать по-другому. Слишком обобщены и широки авторские определения, чтобы их можно было истолковывать или анализировать при помощи логики, доказывать или опровергать истинность тех или иных утверждений» [1]. Указанная точка зрения позволяет нам воспринимать «Мою Сибирь» не как произведение публицистического жанра, но как эпическое полотно, написанное широкими мазками не исследователя, но художника.

Связь «Моей Сибири» с сибирским областничеством

Дальнейшие исследования «Моей Сибири» продолжились в направлении, заданном авторами вступительных статей. Показательна работа «Проблемы истории Сибири в книге Георгия Гребенщикова "Моя Сибирь"» [9. C. 199–201] В.А. Скубневского. Исследователь рассматривает его работу с позиции современной историографии: «В целом же Гребенщикову удалось нарисовать масштабную картину истории Сибири. В этом отношении его труд идет в русле сибирской историографии, продолжая серию крупных работ предшественников, таких как Н.М. Ядринцев (“Сибирь как колония”), П.М. Головачев (“Сибирь. Природа. Люди. Жизнь”) и др.». Автор статьи особо отмечает областнический пафос «Моей Сибири», говоря, что Гребенщиков в своих оценках двигался «в русле областнической историографии» [9, C.203]. Подобно областникам, Г. Гребенщиков позиционирует Сибирь как “колонию”, уделяет большое внимание присоединению Сибири к России, останавливает свое внимание на «женском вопросе», а также значительное внимание уделяет коренным народам Сибири, «пишет о них с явной симпатией и радеет за их будущность» [9. C. 206]. По мнению В.А. Скубневского, основная проблема данного издания заключается в том, что областничество, «духу и букве» которого соответствовал Гребенщиков, на момент создания «Моей Сибири» уже утратило свое влияние на общественные настроения. Такое запоздание в целом характерно для литераторов-эмигрантов, желающих писать о покинутой родине, но потерявших контакт с актуальными процессами, происходящими там.

Валерий Анатольевич Скубневский (1945-)

В.А. Скубневский отмечает, что Гребенщиков не опирался на современных ему американских авторов по истории и геополитике, ограничив круг источников рубежом XIX–XX вв. Данный факт свидетельствует как об ориентации автора на наследие сибирского областничества, о чем говорит активное использование исследований областнического характера, так и об определенной научной самоизоляции автора. Можно согласиться со Скубневским, что «Г. Гребенщиков не дает прямых оценок событиям 1917 г. и деятельности советской (он употребляет термин “новой”) власти» [9. C. 204] и вслед за исследователем отметить, что, тем не менее, Гребенщиковым высказывался ряд мнений о политическом преображении России: «…обратим внимание на его замечание о социализме: "Если бы идея социализма, по существу своему идея истинно христианская, не была убита ее последователями при первом их насилии, при первой выпущенной ими капле человеческой крови – конечно, социализм мог бы иметь место только среди русского народа"» [9. C. 204].

Сибирь в пространстве имагологического диалога с Америкой

Идея о политико-экономическом взаимодействии США и Сибири ярко проявилась в брошюре «Siberia. The Country of Great Future» [4]. Содержание брошюры во многом наследует идеи, высказываемые Гребенщиковым в «Моей Сибири»: идею о ресурсном богатстве Сибири и ее «особом пути» в составе Российского государства, а также высокую перспективность сотрудничества Америки и Сибири в плане экономического и культурного обмена. Уже в первой главе Гребенщиков отмечает: «Now, when the United States of America has just accomplished the building of a highway across Canada to Alaska, Americans should become aware of the fact that the Asiatic continent of Russia is the nearest port to America» [Теперь, когда Соединенные Штаты Америки завершили строительство шоссе через Канаду на Аляску, американцы должны осознать тот факт, что Российская часть азиатского континента является ближайшим портом к Америке. Здесь и далее, за исключением специально оговоренных случаев, перевод наш. – Е.М.]. Таким образом, Гребенщиков помещает Сибирь в пространство имагологического диалога, существующего параллельно с актуальными для «Моей Сибири» традиционными представлениями Сибири как края удаленного и изолированного. Важно отметить, что Гребенщиков последовательно разделяет образы Сибири и СССР, практически не упоминая о втором и исключая государство из имагологического диалога, оставляя в нем Сибирь как отдельную, особую общность с уникальными свойствами и качествами. Данный подход во многом созвучен с риторикой сибирского областничества, проявляя Гребенщикова как политического наследника данного движения.

Мысли Гребенщикова о сотрудничестве США и Сибири опирались, как видится, на наметившееся «взаимопонимание» двух держав, возникшее в ходе участия во Второй мировой войне. Однако, надеждам Гребенщикова не суждено было осуществиться, поскольку уже с конца 1940-х гг. и вплоть до начала 1960-х гг. советско-американские отношения во многом складывались под воздействием политики «холодной войны» и «сдерживания коммунизма», что, безусловно, сделало мыслимые Гребенщиковым совместные геополитические проекты малореальными.

Е.Е. Тихомирова комментирует сопоставление Гребенщиковым концептов воображаемой географии «Сибирь» и «Америка» с точки зрения дихотомичности: «В воспоминаниях “Моя Сибирь” [1] и “Письмах с Помперага”, которые были написаны в Америке, Г. Гребенщиков сравнивает Сибирь и Америку как мыслимые концепты и сконструированные пространства. Он отмечает, что европейская часть России идейно вестернизировалась, практически отказалась от национальной миссии Всеединства, русской идеи, идеи хранительницы святости, и эта культурная миссия должна быть выполнена Сибирью» [10. C. 110]. Автором подчеркивается мысль о том, что Сибирь для Гребенщикова была концептом, связанным с идеей так называемой «срединной культуры», вбирающей в себя свойства и качества культур, ее окружающих: «Идея срединного пути связана с созидающим последовательным трудом, преодолением с его помощью протяженности пространства и вечного вращения времени, преодолением экзистенциональной конечности человека. Эта идея последовательно проводится и в концепции культуры Г.Д. Гребенщикова» [10. C. 110].

Предваряет англоязычный корпус частей «Моей Сибири», не включенных в русскоязычное издание, два вступительных текста: от издателя и от автора, «Publisher’s Note» и «A Message from New-York». Данные сочинения относятся к композиционной рамке сборника и играют в его структуре особую роль. «Любая композиционная рамка представляет собой особую часть произведения, потому что и вступление, и заключение, стоящие, соответственно, в начале и в конце текста, занимают так называемую «сильную позицию» [11. C. 188]. По мнению Ю.М. Лотмана, авторское вступление имеет моделирующую функцию. «Моделирующий поэтическую действительность автор во вступлении обычно вводит координаты времени и пространства, предлагает необходимые сведения о герое или каком-либо объекте, что помогает читателю лучше ориентироваться в новой действительности, настроиться на восприятие новой реальности» [12. C. 427-430]. Так, содержание данных текстов имеет программный характер и направлено на аккумуляцию идей, изложенных в основном тексте произведении и релевантное позиционирование текста для англоязычного читателя.

Мифопоэтика образа Сибири в оригинале и автопереводе произведения

Для структуры образа Сибири характерна многокомпонентность и дихотомическая природа. А.С. Янушкевич отмечает, что, говоря о «сибирской литературе (культуре)» или «литературе (культуре) Сибири», исследователи «традиционно не могут договориться об объеме понятия» [13. C. 334]. С одной точки зрения, «это литература, родившаяся в недрах Сибири и созданная «природными сибиряками», понимание сибирского текста как аутентичной локальной словесности, катализатором к формированию которой служит территориальная идентичность [14. C. 146] (в случае с Сибирью – областничество XIX – начала XX вв. и его рефлексы в советской словесности и культуре диаспоры). С другой же, рассмотрение сибирского следа в культуре «невозможно без учета сибирской темы, сибирских мотивов в творчестве русских классиков, без обращения к наследию ссыльных декабристов и народников» [13. C. 335].

Эти точки зрения являются взаимодополняющими – в соответствии с логикой самого материала, который представляет собой, с одной стороны, огромный массив текстов «о Сибири» (начиная с пронизанных мифопоэтикой и восходящих еще к античным временам европейских известий о Северной Азии XV–XVI вв. и вплоть до многочисленных травелогов XIX–XX столетий, преимущественно посвященных проблемам каторги и широко понимаемой этнографии), а с другой – опыт становления сначала местной рукописной, а затем и литературной в собственном смысле традиций [15. C. 3].

Валерий Игоревич Тюпа (1945-)

В. И. Тюпа отмечает «смертельность» пространства Сибири: «Именно Сибирь в российском культурном сознании обрела характеристики и свойства мифологической страны мертвых» [16. C. 27-35]. Сибирь в коллективном российском сознании мифологизируется, приобретая черты смертельного, загробного пространства: страны холода, ночи, зимы. Однако, что важно, при всей своей смертоносности Сибирь густо населена дикими животными, что делает ее отнюдь не инфернальным топосом, а «лиминальным», пороговым пространством посмертного испытания, за которым может следовать возрождение. Этот образ восходит к описанным этнографами архаичным обрядам инициации, которые метафорически подразумевали под собой погружение человека в потусторонний, нижний мир и последующее возвращение обновленным, полноценным членом общества. Так, сибирские ландшафты с густыми лесами и широкими реками предоставили благодатную почву для актуализации таких архаических элементов воображаемой географии. Речь, безусловно, идет не о сознательном обращении к этим образам, но об «имплицитном» мифологизме, размещению в произведениях образов коллективного бессознательного, отвечающих фундаментальным представлениям человека о мире.

Признаки лиминальности в пространстве Сибири

Сибирь Гребенщикова носит в себе ряд указанных качеств, подчеркивающих лиминальность данного пространства. Во-первых, это обширные описания дикой природы, враждебной к человеку: «The struggle of man with nature in Siberia was relentless to an extreme» [4] [Борьба человека с природой Сибири была беспощадна до крайности]), и диких зверей, населяющих описываемую местность. Например: «The sun was rising to the heights and the sky was so deep and blue and so profound silent» [Солнце входило в зенит, а небо было таким глубоким, синим и столь глубоко безмолвным]. В приведенном отрывке важно обратить внимание на мотив тишины и безмолвия, также характерного для лиминальных образов: «Such a silence that you could distinctly hear the mosquito’s hum» [Так тихо, что вы можете отчетливо услышать комариный звон]. Сибирская природа всегда стоит на отдалении от человека, даже если он оставляет следы своего присутствия. Важен также образ птиц, связываемый автором с мотивом тишины: «And suddenly in that very wisdom of divine silence you hear strange and beautiful sounds, like the sounds of strings. What it might be? From where they were coming? Oh, the swans!» [И внезапно, из самой мудрости божественной тишины вы слышите странные и красивые звуки, подобно звукам струны. Что же это? Откуда они доносятся? Ах, это же лебеди!]. Гребенщиков описывает их полет, стая за стаей, в клиньях и в вытянутых линиях, «подобно жемчужным нитям», говоря о миграциях птиц на юг и назад, к местам гнездовий: «Those swans and the cranes and the geese were flying towards the warm seas in the fall and towards the Northern part of Siberia in the spring. There, in undisturbed northern part of Siberia they multiplied and richly fed…» [Эти лебеди, журавли и гуси улетали к теплым морям осенью и на север Сибири весной. Там, в нетронутой северной части Сибири, имея вдоволь пропитания, они плодились]. Такие пейзажно-анималистические картины несут не только страноведческую цель, но и актуализируют пространство народных верований. С точки зрения славянского фольклора, улетающих и прилетающих назад птиц связывали с душами умерших, навещающих своих потомков. Данный пласт усиливается введением образа безлюдного, уединенного севера, также в индоевропейской культуре связанного с миром мертвых.

Иным важным образом, подчеркивающим лиминальность, переходность образа Сибири, является железная дорога. Выступая, с одной стороны, вестником прогресса, артерией, связывающей всю Россию от края до края, она также проявляет себя в роли «Вергилия», проводника в потустороннее. Читатель, следуя за Гребенщиковым, пересекает Урал и сразу попадает в пространство мифа: «But the last fantastic undulations of the Urals sweep past your eyes, and into the colorful landscapes of the highland the legends of the Bashkirs are woven» [Но последние фантастические волны Урала проносятся у вас на глазах, и в красочные пейзажи высокогорья вплетаются легенды башкир]. Однако Сибирь не изолирована от России: последовательно Гребенщиков проводит читателя по всем городам, лежащим на транссибирской магистрали, давая каждому краткую характеристику и рассказывая об исторических событиях, связанных с упоминаемыми топосами. Например, при описании Тобольска упоминается поход Ермака: «It was from this city that Ermak presented to Ivan the Terrible, the conquered and subject Siberia» [Именно из этого города Ермак подарил Ивану Грозному завоеванную и подчиненную Сибирь]. Пространство мифа в описаниях Гребенщикова чередуется с пространством повседневного. Показателен здесь фрагмент, описывающий сибирские реки: «Altai hides in the folds of its mountains many tales and legends about its countless rivers. At the confluence of the rivers Byia and Katun, which form Ob, stands the lively trade center, Byisk…» [Алтай скрывает в своих горах множество рассказов и легенд о своих бесчисленных реках. У слияния рек Бия и Катунь, образующих Обь, расположен оживленный торговый город Бийск].

«Сказка в семи главах «Хан-Алтай Г.Д.Гребенщикова

Другой признак лиминальности сибирского пространства – наделение пространства Сибири чертами «сказочного», чужого мира. При освоении воображаемой географии региона в указанной оптике ему присваиваются черты мифологического пространства, населенного потусторонними существами и находящегося параллельно реальному, вещному миру. В произведении Гребенщикова данное пространство актуализируется в помещенной в «Мою Сибирь» сказке «Хан Алтай», в частности, в ее вступительной части. Сюжет произведения повествует о древних алтайских богах: боге неба Ульгене, стражах Эдзене, Эрлике и их сестре Урус. Сюжет об их конфликте восходит как к традиционным алтайским верованиям, так и к христианской мифологии и мифологической философии Н. К. Рериха. Христианский компонент представлен, в частности, сюжетом о разведении Ульгенем чудесного сада у подножия Алтайских гор и поручении братьям его сторожить: «Ulgen … planted a new beautiful garden and chose for ots guards two great brothers, the giants of Altai – Edzen and Erlic» [Ульгень … насадил новый сад прекрасный и избрал для охраны его двух великих братьев – богатырей алтайских Эдзеня и Эрлика. – Перевод Гребенщикова. – Е.М.]. Рецепция рериховской философии же наблюдается за счет реализации мифологического потенциала нациестроительных мотивов: «In sorrow the sister Urus went north and there upon the plains she founded the kingdom Rus so that after a while she might be able to go back late into the mountains and brong love and peace to Erlic, her deeply affronted brother» [Ушла печальная сестра Урус на север и стала создавать там на равнинах царство Русь, чтобы когда-нибудь прийти обратно в горы и принести любовь и мир глубоко обиженному брату Эрлику. – Перевод Гребенщикова. – Е.М.]. Важно отметить здесь также мессианские мотивы, наделяющие Русь культуртрегерскими чертами культуры-избавителя. Данная новелла мыслилась Гребенщиковым не только в составе «Хана Алтая», но и как самостоятельный текст, о чем говорит рукопись, обнаруженная в составе корпуса документов, связанных с «Моей Сибирью». Данная рукопись озаглавлена как «Shaman’s Mystery» [17] и содержит в себе указанную новеллу без каких-либо системных изменений. Включение Гребенщиковым мифологического текста в состав произведения краеведческого характера говорит о продуктивности данной стратегии формирования лиминальности пространства Сибири.

Хронотоп Сибири у Гребенщикова представлен в том числе как инициальное пространство, служащее для перехода героев произведений в новое состояние, возвышенное, воскрешающее. Иллюстративным примером является пронизывающий все произведение сквозной мотив сакральности, связанный с Алтайскими горами. Рассказчик присваивает ему черты священного пространства, преображающее героев. Так, в главе «The Tale of White Mountains» старовер Агафон Лукич представлен автором, с одной стороны, проводником, а с другой стороны – олицетворением суровой, но справедливой алтайской природы: «But seeing that we firmly held our purpose, he reluctantly gave us his blessing by saying: "Well, all right, then… God helps the brave…"» [Но, увидев, что мы твердо придерживались своей цели, он неохотно дал нам свое благословение, сказав: «Ну, хорошо, тогда ... Бог помогает смелым ...»]. Пространство Алтая преображает героев, показывая себя как с благой, так и с демонической стороны: «Here suddenly ended my admiration of nature and delight in its quiet – I learned to know it through a struggle painful and dangerous» [Здесь неожиданно кончилось мое восхищение природой и восторг ее тишиной – я смог познать ее через мучительную и опасную борьбу]. Идиллическая красота природы приобретает хтонические черты, открывая для героев новые грани восприятия: «Here the truth of beauty looked in our faces with the eyes of a beast, while nature clasped us with the shaggy, strong arms of a dragon» [Правда красоты посмотрела в наши лица глазами зверя, в то время как природа обнимала нас мохнатыми, сильными лапами дракона]. Духовная трансформация героев показывается через параллелизм с изменениями ландшафта, так, когда герои достигают снежных горных вершин, автором актуализируются понятия простора, свежести и безграничности: «We came into a fresh snow field. It spread to an infinite expanse and at first it seemed that the terrible road was ended» [Мы вышли на чистое снежное поле. Оно простиралось бесконечно далеко, и сначала казалось, что ужасная дорога закончилась]. Однако природа снова показывает себя с демонической стороны – лошади героев не смогли пройти по снегу, застревая ногами в скальных расселинах, а затем разразился снежный шторм, вынудивший героев повернуть назад. Герой, попадая под власть стихии, переживает внутреннюю инициацию, осознавая столкновение своих фантазий и реального пространства: «Anyway you shall forget all the hardships, and there, far away, you shall lie with pretty words about the beauty of the mountains… And you shall vest your lies into resplendent fiction, into a legend, a fairy tale, but you shall never tell all the truth about this dead, awe-inspiring desert» [В любом случае ты позабудешь все трудности, и там, далеко, красиво соврешь о красоте гор ... И ты превратишь свою ложь в великолепный вымысел, в легенду, сказку, но ты никогда не скажешь всей правды об этой мертвой, внушающей страх пустыне].

Так, Гребенщиков, описывая Сибирь в краеведческом ключе, наполняет ее признаками, характерными для лиминальных пространств: уединенность, безлюдность, населенность дикими зверями, удаленность и расположенность на севере, за горами. Данный мифопоэтический подтекст, как и любой другой, являет собой «феномен смыслопорождающего механизма трансисторической культурной памяти», художественную «форму “имплицитного” мифологизма» [16. C. 35].

Воображаемая география Сибири в оригинале и автопереводе «Моей Сибири»

В «Publisher’s Note» автором раскрывается целевой адрес: англоязычный читатель, сочувствующий и интересующийся культурой русской эмиграции. Важно заметить, что русскоязычного варианта данного текста не было обнаружено, что косвенно подтверждает подобную адресацию. Ключевым является введение в текст сюжета о банкете, посвященному великому изобретателю И.И. Сикорскому, где один из американских гостей произнес тост, посвященный важности сохранения связи с культурой покинутой родины, так и взаимопроникновение культуры-донора (русская) и культуры-реципиента (американская): «We are sorry for Russia, which had lost such a great man, but we are happy for America, which had found him» [Мы сожалеем, что Россия потеряла такого человека, но мы рады, что Америка обрела его. – Перевод Гребенщикова. – Е.М.] [4]. Данные слова возможно отнести к жизнестроительным ориентирам Гребенщикова в его систематической работе по презентации литературной деятельности не только для круга эмигрантов, но и для собственно американских читателей.

«A Message from New-York» носит скорее философско-религиозный характер в сравнении с редакторским вступлением: «My thoughts about Altai often shape themselves into a psalm» [Мои мысли об Алтае складываются, как псалом – прим.: перевод Гребенщикова]. Автор обозначает жанр текста как послание, оперируя образом покинутой родины, приобретшей черты сакрального пространства: «...Thus, sometime are performed the evening vespers of my reverie about the distant and sacred mountains of Altai» […Так иногда свершается вечерняя литургия моих мечтаний о далеких и священных горах Алтая – Перевод Гребенщикова. – Е.М]. Сопоставляются два пространства, покинутого Алтая и Америки, которая представляет повседневность: «When throw the narrow and high space between the towers of New York appears the strip of the clear western sky I look for clouds resembling mountains» [Когда сквозь узкий и высокий промежуток среди башен города Нью-Йорка виден высокий столб чистого западного небосклона, я ищу на нем облаков, похожих на горы].

Жанр стихотворения в прозе был освоен Гребенщиковым – в поэтическом сборнике «The Trumpet Call» насчитывается четыре подобных текста, и закономерно рассматривать «A Message from New-York» в качестве именно стихотворения в прозе. Об этом говорит усиленная лирическая компонента в пейзажных описаниях, малый объем текста, а также характерный пунктуационный рисунок, в частности, активное использование многоточий.

Важно отметить особенности решения вопроса о приоритетности образов Сибири и Алтая. В «Publisher’s Note» указывается соотнесение имагологических компонент сборника: «But the author of this book has taken Siberia only as a background for the portraying of a marvelous mountain country – Altai» [Однако автор сей книги использовал Сибирь лишь как фон для изображения волшебного горного края – Алтая]. Сопоставимые процессы происходят и в «A Message from New-York» в финале стихотворения: «Oh, Altai, Altai! The pearl necklace of my hopes for marvelous future! // Shall I find adequate words to sing Thy beauty and splendor?..» [О, Алтай, Алтай! Жемчужная нить моих мечтаний о чудесном будущем! // Найду ли я достойные слова, чтобы воспеть величие и красоту Твою?]. Так, уже во вступлении появляется частотный для Гребенщикова образ Алтая как «жемчужины», особой составляющей сибирского пространства.

Таким образом, Гребенщиков обозначает приоритетность образа Алтая перед образом Сибири, подчеркивая его корневое значение. Подтверждается это и композицией сборника, где первые три главы посвящены Сибири, а последние три – Алтаю, причем последняя из частей, «Хан Алтай», является гимном алтайским горам и культуре, народу и верованиям, связанным с ними.

В главе «Siberia and her past» Гребенщиков разворачивает историко-географическое полотно освоения Сибири, начиная с Золотой Орды и заканчивая сибирским областничеством и надеждами на блестящее будущее региона. Сибирь характеризуется им как земля неизученная, неизвестная («Not long ago, comparatively speaking, Siberia was a country entirely unknown; an unexplored, deserted plain of Central Asia»), подчеркивается отсутствие на территории Сибири «древних» цивилизаций, городов и храмов, отмечая только стоянки кочевников, носившие временный характер. Данная характеристика дополняется природным сравнением: «like flocks of migratory birds or like the dry grass of Siberia called “rolling stone” [подобно стаям мигрирующих птиц или сухим сибирским травам, которые зовутся «перекати-поле»].

Далее, по ходу повествования истории освоения Сибири сначала ордынцами, потом поморами, а затем и казаками, Гребенщиковым обозначается размытость границ Сибири как административной единицы: «However, judging by ancient maps, drawn by educated foreigners, Siberia as a country, even under another name, did not exist at that time» [Так или иначе, судя по картам, созданным образованными иноземцами, Сибирь как государство в то время не существовала, даже и под другим именем], что будет являться основной из пространственных характеристик Сибири как единицы воображаемой географии.

Описывая освоение Сибири, Гребенщиков вводит в текст большое количество локальной топонимики, задавая тем самым границы региону и наполняя его маркерами природных и антропогенных пространств. Им упоминаются оронимы: Урал в значении границы региона (Сибирь начинается «beyond the Ural mountains» [за Уральскими горами]), Памир и Алтай в значении восточной загадочной сибирской твердыни («the unknown heights of Pamir and Altai» [неизвестные вершины Памира и Алтая]). Интересно обращение Гребенщикова с топонимом Закаменье. Он вводит его следующим образом: «Zakamenie, as the land east of the Urals was called at that time» [Закаменье, так в то время назывались земли к востоку от Урала], обращаясь к принятому в XVI–XVIII в. названию Уральских гор. Однако в рукописи присутствует правка – Гребенщиков зачеркивает данное объяснение и вместо Закаменья вводит топоним Сибирь как имеющий общепринятый и общеизвестный характер. Впрочем, такая стратегия не распространилась на топоним «Великая Тартария»: «…was known the “Great Tartaria”. This Great Tartaria became afterwards our Siberia» […была известна как «Великая Тартария». Эта Великая Тартария и стала потом нашей Сибирью], видимо, по причине частотного употребления на страницах книги этнонима «татары» («Tartarians»), что позволяло читателю сопоставить два указанных названия и сделать собственные выводы. Описывает Гребенщиков и речные пути сообщения: путешествие поморов через реки Таз, Обь и Енисей, продвижение Ермака по реке Кама, исследование полуострова Ямал при путешествии по рекам Зеленая и Мутная. Так, он рисует географию Сибири, наполненную множеством разнообразных объектов, а также наделенную свойством подвижных границ и рядом номинаций.

Урбанистическое пространство активно используется Гребенщиковым в качестве маркера, создающего образ региона. История колонизации Сибири казаками сопровождается перечислением освоенных ими городов: «in 1585 was built Tumen, in 1587 Tobolsk, in 1593 Beresovo, and Surgut, in 1594 Tara, in 1596 Narim, in 1600 Turinsk and Mangazea in the Turukhan region» [в 1585 была построена Тюмень, в 1587 Тобольск, в 1593 Березово и Сургут, в 1594 Тара, в 1596 Нарым, в 1600 Туринск и Мангазея в Туруханском районе]. Однако ойконимы встречаются и в авторских ремарках, к примеру, ссылаясь на археологические находки, Гребенщиков опирается на фонды «the Museum of Siberia in the city of Minusinsk, province of Tomsk, founded by N.M. Martianov» [Сибирский музей г. Минусинска, Томской области, основанный Н.М. Мартьяновым]. Так, Сибирь позиционируется Гребенщиковым как регион, колонизованный и подверженный процессам урбанизации.

Типология сибирских характеров в авторской интерпретации Г. Д. Гребенщикова

Гребенщиков создавал свою «воображаемую» Сибирь не только средствами поэтики пространства, но и за счет характеров персонажей. Следуя областническому учению, писатель подразделяет своих героев на коренных и пришедших в ходе волн народных переселений. Эту идею он оговаривает и во вступлении: «My decision to write and publish this two folded story, rather two biographies – on Siberia and on her real man…» [4] [Решение написать и опубликовать такую двухчастную историю, даже состоящую из двух биографий – Сибири и сибирского народа…], что делает ее программной для «Моей Сибири» в целом.

Предваряя описание типологии сибирских характеров, необходимо охарактеризовать нарратора, через призму восприятия которого читатель проникает в пространство Сибири и населяющих ее народов. Автор-рассказчик «Моей Сибири» автобиографичен, о чем свидетельствует авторское вступление, где он устанавливает систему восприятия текста читателем, характеризуя себя как эмигранта, живущего в США, и бесконечно тоскующего по покинутой родине. Другой характерной чертой рассказчика является его субъективность – даже в главах, претендующих на объективность исторических или природных пассажей, он высказывает собственную позицию: активно использует оценочные эпитеты и подводит, исходя из этого, итоги своим размышлениям. Гребенщиков-нарратор, таким образом, «воображает» Сибирь согласно собственным убеждениям и ценностям, обусловленным в частности, областнической парадигмой, и в сформированном виде транслирует ее читателю.

В ходе повествования автор вводит образы правителей (Петр Первый, Иван Грозный, Борис Годунов), принимавших решения об освоении Сибири, подробно описывает отношения русских князей и ордынских ханов, помещая данный сюжет российской истории в пространстве произведения в прямой связи с освоением Сибири. Так, он сосредотачивается на сюжете о противостоянии Дмитрия Донского и Хана Мамая и Куликовской битве (что примечательно, Гребенщиков использует принятое в российской историографии название, ограничиваясь датой и описанием результатов). Подчеркивается, что это сражение стало началом российской колонизации Сибири («This historical moment can be considered as the starting point of Russian colonization of Siberia» [Этот исторический момент может считаться начальным пунктом российской колонизации Сибири]), поскольку именно взаимоотношения Руси и Орды позволили русским проникнуть за Урал, сопровождая княжеские посольства в Орду.

Другую группу персонажей представляют первопроходцы, промышленники, землепроходцы. Так, особое внимание уделяется освоению Сибири поморами: «the Russian Pomors sailing their light boats, attained through the “Cold Sea” the mouths of the rivers Ob and Yenisey…» [Поморы на своих легких суденышках через «Студеное море» достигли устья рек Обь и Енисей]. Автор позиционирует их продвижение на восток как «экономическую экспансию» и указывает, что уже к XIII в. они охватили торговыми связями весь север Сибири. Важно, что Гребенщиков подчеркивает генетическую связь поморов и варягов, используя время от времени данные этнонимы в синонимичных контекстах. Так, говоря об освоении региона поморскими купцами, он пишет: «by the same way that was established six hundred years later by the modern Viking Fridtjof Nansen» [тем же путем, который был установлен шестьсот лет спустя современным викингом Фритьофом Нансеном].

Женский вопрос в творчестве Гребенщикова

Н.М. Ядринцев (1842-1894)

Гребенщиков не обходит вниманием актуальный как для современной автору Америки 1940-х гг., так и для классической областнической риторики женский вопрос. Н.М. Ядринцев в своем труде «Женщина в Сибири в XVII и XVIII столетиях. Исторический очерк» [18. C. 104-123] писал, что в Сибири сложился особый тип общественных отношений, для которого характерны демократическая парадигма и более высокая защищенность прав личности, оказывающая влияние на положение женщины в обществе. По его мнению, правовой и общественный статус сибирячек был более высоким, чем у женщин в европейской части России. Авторству историка областничества С.С. Шашкову принадлежат два фундаментальных исследования по проблеме – «Исторические судьбы женщины, детоубийство и проституция» [19] и «Очерк истории русской женщины» [20]. Женский вопрос для Шашкова – часть социальной истории, которая неразрывно связана с эволюцией семьи и государства. В отличие от Н.М. Ядринцева, он считал, что положение сибирской женщины было хуже, чем в Европейской России. Он объяснял это более низким культурным уровнем населения, грубыми патриархальными нравами, консервация которых была обусловлена общей исторической отсталостью Сибири [21].

Что касается Г.Н. Потанина, то он, как и Н.М. Ядринцев, полагал, что возглавить женское движение должна интеллигенция, способная поднять его, вовлекая женщин в общественную деятельность. В течение 1870-х гг. Потанин глубоко рефлексировал над данным вопросом в России, активно собирая сведения об этом [22. C. 35]. Потанин считал, что вопросы эмансипации актуальны лишь для женщин, зарабатывающих самостоятельно и занимающихся общественно полезной деятельностью, причем понимал он под этими словами профессии «гуманитарного» направления, к примеру, «писательницу, журналиста, учителя» [22. C. 74] и, при этом, критиковал склонность женщин заниматься медициной, аргументируя это тем, что «общественный характер движения суживается до размеров узкого личного интереса» [22. C. 96]. К примеру, в письме от 23 февраля 1918 г. он так отзывался о начинающей писательнице М.А. Бауэр: «Женщин писательниц у нас очень мало. Нужно дорожить каждым подобным субъектом, особенно у нас, в Сибири…» [22. C. 155].

Гребенщиков, наследуя взгляды своих предшественников, не обходит женский вопрос вниманием. Особое внимание он уделяет проблеме заселения Сибири женщинами: «…Boris Godunov introduces a women’s recruitment» [4] [Борис Годунов установил «женский призыв»]. Гребенщиков в осуждающем тоне описывает, как сотни девушек и молодых вдов были схвачены из собственных домов и увезены в Сибирь под конвоем: «Thus, the first Siberian women came to Siberia across rivers made by their tears, to build a new hearth of Russian life» [Таким образом, первые сибирячки попали туда сквозь реки слез, чтобы основать в Сибири новые очаги русской жизни]. Так, постановка Гребенщиковым женского вопроса в сюжете об освоении Сибири находится в русле дискуссий сибирского областничества, которое уделяло проблемам женских прав особое внимание и целью своей общественной деятельности ставило, в том числе, получение женщинами дополнительных гражданских и культурных прав [23. C. 206-216].

Социальная проблематика «Моей Сибири»: коренные народы и областничество

Г.Н. Потанин (1835-1920)

Вторя дискуссии о традиционных сибирских проблемах, поднятой областниками, Гребенщиков уделяет особое внимание представителям коренных народов Сибири. В контексте репрезентации Гребенщиковым инородческого вопроса необходимо отметить ряд факторов, формировавших его взгляды. А.В. Малинов отмечает, что «решение инородческого вопроса требовало изучения жизни, языка, хозяйственной деятельности, истории коренного населения Сибири» [24. C. 44]. В качестве иллюстративного примера он приводит личность Г.Н. Потанина: «Не случайно один из лидеров сибирских областников – Г.Н. Потанин – был в то же время крупнейшим отечественным исследователем Центральной Азии. Экспедиции Г.Н. Потанина дали богатейший материал по этнографии, фольклору, эпосу центрально азиатских народов, раскрыли богатство их духовной культуры, показали своеобразие их хозяйственной деятельности» [24. C. 44]. Г.Н. Потаниным также было исследовано влияние тюрко-монгольского фольклора и мифологии на европейский эпос и литературу, преимущественно на фольклорном материале: «Он [Потанин] отмечал многовековое, продолжительное влияние Востока на Запад, в то время как обратное воздействие Запада на Восток – явление лишь последних веков» [24. C. 45]. Так, областническая традиция особо отмечает роль номадических культур (в частности, тюркских) в глобальном этногенезе. Гребенщиков во многом унаследовал взгляды своего учителя и, продолжая развивать инородческий вопрос, связывает образ коренного жителя с образом народного творчества, уделяя внимание традиционному сибирскому эпосу и его особой роли в формировании сибирского культурного поля.

Однако Гребенщиков не избегает и остросоциальной проблематики. В главе «The nature and men of Siberia» Гребенщиков затрагивает тему спаивания коренных народов российскими переселенцами: «Poisoned by wine the tribesman lost the will to fight for his ideals and the capacity for rearing large families, and simply lost all will to live» [4] [Отравленный вином инородец терял желание бороться за свои идеалы и способность воспитывать большие семьи, и просто терял всякую волю к жизни] – что пребывает, несомненно, в духе рассуждений областников об уважительном отношении к инородцам.

Далее Гребенщиков повествует о принудительном призыве не знающих русского языка представителей коренных народов на фронтах Первой мировой войны, с сожалением и горечью называя их «безвольными орудиями для осуществления бесконечных казней». Но, так или иначе, Гребенщиков, обозначив все волновавшие областников и волнующие его социальные проблемы, связанные с инородцами, подводит однозначный итог своим рассуждениям: «To speak frankly, all Siberian tribes deserve a sincere love» [Честно говоря, все сибирские племена заслуживают искренней любви].

Заключение

Типология героев «Моей Сибири» имеет разветвленный характер и базируется на областнической концепции, разработанной Г.Н. Потаниным, с одной стороны. С другой стороны, Гребенщиков прибегает к использованию имперской персонологии, вводя образы правителей России, сыгравших важную роль в становлении Сибири. Находит отражение женский вопрос, реализованный в сюжете об освоении Сибири. Позиция Гребенщикова находится в русле областнической дискуссии, что подчеркивается активным авторским осуждением правительственных решений, закрепощающих женское население и лишающих их свободной воли в принятии решений.

Е.В. Масяйкина

Список литературы

1. Балакина Е.И. Откуда есть пошла земля сибирская... // Русский писатель Георгий Дмитриевич Гребенщиков.
2. Гребенщиков Г.Д. Хан-Алтай: сказка в семи главах // Перезвоны. 1928. № 40. С. 43–68.
3. Гребенщиков Г.Д. Послание из Америки // Перезвоны. 1926. №20. С. 35.
4. Гребенщиков Г.Д. Siberia. The Country of Great Future : [брошюра] // ГМИЛИКА. ОФ. Д. 16936/002. Л. 1–31.
5. Калмыков Д.С. Путем любви и сострадания : предисловие // Моя Сибирь : Г.Д. Гребенщиков.
6. Корниенко В.К. Георгий Гребенщиков – последние годы жизни : часть 2 : из писем Т.Д. Гребенщиковой, Л.Ф. Магеровскому и Н.Н. Яновскому // Культурное наследие Сибири : сб. науч. ст. Барнаул, 1994. С. 132.
7. Гребенщиков Г.Д. Хан-Алтай : [рукопись] // ГМИЛИКА. ОФ. Д. 15533/1. П. 23. Л. 136–158.
8. Калмыков Д.С. Путем любви и сострадания : предисловие [Электронный ресурс // Моя Сибирь : Г.Д. Гребенщиков.]
9. Скубневский В.А. Проблемы истории Сибири в книге Георгия Гребенщикова «Моя Сибирь» // Личность в истории Сибири XVIII–XX вв. : сб. биографических очерков. Новосибирск : ИД Сова, 2007. С. 199–209.
10. Тихомирова Е.Е. Локус «Сибирь» в творчестве Г.Д. Гребенщикова // Интерэкспо Гео-Сибирь. 2017. Т. 6. №. 1. С. 110.
11. Капустина Ю.А. Композиционная рамка в лирике и прозе // Известия Волгоград. гос. пед. ун-та. 2016. №. 8 (112). С. 188.
12. Лотман Ю.М. О моделирующем значении «конца» и «начала» в художественных текстах // Лотман Ю.М. Семиосфера. Культура и взрыв. Внутри мыслящих миров : статьи. Исследования. Заметки. СПб., 2000. С. 427–430.
13. Янушкевич А.С. Дихотомия сибирского текста // Евразийский межкультурный диалог : «свое» и «чужое» в национальном самосознании культуры / под ред. О.Б. Лебедевой. Томск : Изд-во Томского ун-та, 2007. С. 334.
14. Серебренников Н.В. Опыт формирования областнической литературы / Н.В. Серебренников ; под ред. А.П. Казаркина. Томск : Изд-во ТГУ, 2004. С. 146.
15. Анисимов К.В. От редактора // Сибирский текст в национальном сюжетном пространстве : коллективная монография / ред. К.В. Анисимов . Красноярск : Сиб. федер. ун-т, 2010. С. 3.
16. Тюпа В.И. Мифологема Сибири: к вопросу о «сибирском тексте» русской литературы // Сибирский филологический журнал. 2002. № 1. С. 27–35.
17. Гребенщиков Г.Д. Shaman’s Mystery : [рукопись] // ГМИЛИКА. ОФ. Д. 65499. Л. 1–3.
18. Ядринцев Н.М. Женщина в Сибири в XVII и XVIII столетиях. Исторический очерк // Женский вестник. 1867. № 8. С. 104–123.
19. Шашков С.С. Исторические судьбы женщины, детоубийство и проституция / С.С. Шашков. 2-е изд., испр. и доп. Санкт-Петербург : Типография Ф.С. Сущинского, 1872. 590 с.
20. Шашков С.С. Очерк истории русской женщины. СПб., 1872. 275 с
21. Долидович О.М. Женское движение в Сибири во второй половине XIX – начале XX вв. // Автореферат дисс. канд. ист. наук, 2006 г. 24 с.
22. Потанин Г.Н. Письма: в 5 т. / Г.Н. Потанин; гл. ред. Ю.П. Козлов. Иркутск: Изд-во Иркутского ун-та, 1988. Т. 2. С. 57.
23. Никонова Н.Е. Культурная программа сибирского областничества и женский вопрос : по материалам наследия Г.Н. Потанина // Вестник Тюменского гос. ун-та. Humanitates. 2018. Том 4. № 4. С. 206–216.
24. Малинов А.В. Философия и идеология областничества. СПб.: Интерсоцис, 2012. С. 44.