Воспоминания о детской тыловой повседневности сибирской провинции в годы Великой Отечественной войны

История повседневности через призму эго-текстов

В отечественной гуманитарной науке тема частных судеб, жизни «незамечательных людей» долгое время оставалась на периферии исследовательских штудий. Например, история Великой Отечественной войны, ставшей в России второй половины ХХ в. опорной точкой коллективной памяти нации, долгое время рефлексировалась в таких масштабных категориях как «народ», «армия», «герой» и т.д., что способствовало не только консервации идеологических «штампов» в оценке содержательных аспектов событий 1941–1945 гг., но и формированию одномерных представлений о травматическом эффекте войны, в поле действия которого попадали чаще всего сюжеты фронтовой, но не тыловой повседневности.

В последние десятилетия гуманитарии обратились к широкому массиву эго-текстов, позиционируемых, в отличие от источника личного происхождения, не столько в качестве поставщика информации, сколько как хранителя и транслятора личных переживаний, внутренних ощущений и авторской идентичности. Важное место в этом массиве занимают тексты, отражающие сферу детской обыденности, формирования стратегий адаптации к социальной среде в условиях трудной жизненной ситуации.

Детство, опалённое войной. Воспоминания ветеранов – детей войны. Книга вторая // сост. Павлова Г.П., Браун Л.Н., Синчило О.Г., Мартынова В.Ф. Новосибирск. Сибирское книжное издательство. 2011

Изучение таких эго-документов помогает понять жизнь «незамечательного» человека, его переживания, чувства, эмоции в определённый период его жизни и в определенный исторический период жизни общества. В частности, изучение повседневной жизни детей сквозь эго-документов помогает увидеть определенную историческую реальность с другого ракурса: отвергая общественные клише, увидеть роль самого человека, его значимость и характерные особенности на определенном этапе развития.

Исследования детской повседневности военного времени

Тематикой детства в годы Великой Отечественной войны занимаются многие исследователи. Так, в работе А.А. Сальниковой «Российское детство в XX веке: история, теория и практика исследования» автор рассматривает особенности детства детей на протяжении различных исторических этапов, а также мифы о «советском детстве», которое долгие годы считалось продуктом нового режима, где доминировали «счастье, безоблачность и защищенность» [1. C. 26]. В своём исследовании «Детство военных лет (1941–1945 гг.): проблемы и перспективы изучения» Е.Ф. Кринко рассматривает различные малоизученные проблемы детей военного времени, оказавшихся в экстремальной ситуации [2]. На Урале вопросами детской повседневности занимались такие исследователи как В.М. Коренюк [3. C. 72], А.Б. Суслов [4. C. 155]. Примечательно, что они раскрывают повседневную жизнь не только детей в годы войны, но также и их родителей, трудности, с которыми им пришлось столкнуться при воспитании [5. C. 44]. Е.В. Протасова в своём исследовании приводит устные и письменные воспоминания уральцев – детей войны [6. C. 355]. Важно отметить, что некоторыми учёными подчеркивается наличие существующих отличий детской повседневности в годы Великой Отечественной войны: в тылу, на фронте, на оккупированных территориях. Вопросами детской повседневности в Дагестанской автономной республике в годы войны 1941–1945 гг. активно занимается И.А. Эмирханов [7. C. 52], [8. C. 167].

Сальникова А.А. Российское детство в XX веке: история, теория и практика исследования. Казань: Казанский гос. ун-т, 2007. 255 с.

Количество подобных исследований, проводимых на материалах сибирского региона довольно немногочисленно. Между тем они выводят на повестку дня вопрос о коммеморативных практиках и содержательных аспектах трансляции исторической памяти о событиях отечественной истории военного времени, влияния представлений о них на гражданскую идентичность.

В данной связи, представляется существенным обращение к корпусу воспоминаний современников событий – детей войны, что даст возможность не только раскрыть многообразие индивидуальных реакций жителей провинции на череду политических, культурных, социальных явлений, инициированных событиями военных лет, но и реконструировать повседневный мир тылового детства, отраженный в эго-документах катастрофических событий эпохи.

Отметим, что тема «детской повседневности» периода Великой Отечественной войны в последние годы всё чаще оказывается в поле зрения учёных, опирающихся в своих выводах на «детские тексты» и тексты «детей войны». Внимание исследователей сконцентрировано на сложных процессах формирования детской памяти о войне и отражения ее в тексте [9. C. 11].

Эго-тексты воспоминаний «детей войны»

В ходе исследования нами были привлечены воспоминания респондентов 1925–1939 г.р., проживавших в годы войны в сибирской сельской местности, собранные и свёрстанные сотрудниками Тарской централизованной районной библиотеки [10] и филиала ОмГПУ в г. Таре в 2014–2015 гг. [11]. Основу текстов воспоминаний составляет память субъекта-мемуариста, со всеми её «родовыми признаками»: лакунами, неточностями в названиях, событийном контексте. Также принимались во внимание обстоятельства временной дистанции между описываемыми событиями и собственно составлением воспоминаний. В результате, из 50 текстов нами было отобрано 33. Подобный выбор был сделан с опорой на современные психологические подходы, в частности, выводы К. Нельсон, утверждавшей, что факт появления автобиографической памяти у ребёнка фиксируется только в определённый период жизни – после выхода из детской амнезии, которая ограничена возрастом четырёх лет [12. Р.172–177]. Также, учитывалось, что детские воспоминания, как правило «отягощены» поздней авторской рефлексией. З. Фрейд считал, что детские воспоминания – это позднейшая обработка давних впечатлений, подвергшихся воздействию различных психических сил более позднего времени, но при этом они остаются отражением реальных событий, происходивших в прошлом человека [13. C. 48]. По констатации Л. Киршенбаум, «к тому времени, когда дети оказываются в состоянии давать себе отчёт в своих словах, они уже не являются детьми, и их мемуары отражают отныне как детские, так и взрослые толкования и эмоции» [14. Р.165]. Так, например, типичным в воспоминаниях «детей войны» можно назвать регулярно встречающиеся в текстах свидетельства о политической окраске событий – налоговых практиках, репрессивных действиях властей и т.д. [10. C. 25-26; 32;42], [10. C. 42].

В результате обработки эго-текстов воспоминаний «детей войны» удалось прийти к следующим предварительным выводам. Внимательное прочтение воспоминаний, раскрытие их эмоционально-смысловой доминанты позволяет утверждать, что в сельской среде сибирской провинции, как и в предвоенный период, основными структурами детской повседневности продолжали оставаться семья, школа, улица. Через эмоционально-экспрессивные восприятие и трансляцию респондентами жизненных эпизодов тыловой повседневности в текстах воспоминаний становится возможным раскрыть воздействие формальной (школа), частично неформальной (семья) и неформальной (улица) среды на организацию повседневного поведения детей.

Школы в детских воспоминаниях военного времени

Школа сибирской провинции в военные годы запечатлена в детских воспоминаниях как утратившая статус сугубо образовательного учреждения, выполнявшая широкий спектр экономических и идеологических функций. В летнее время школьников централизованно привлекали для работы в колхозах, учащиеся были задействованы в уборочных работах осенью. Воспоминания А.С. Алфёровой (1939 г. р.), жительницы с. Кутырлы Тюкалинского района Омской области, очень точно передают эмоциональное состояние ребёнка военной поры, в котором причудливым образом сочетались признание важности и продуктивности подобной работы со страхом наказания:

 «Школа всегда была помощницей в трудный момент. Нас снимали с занятий и везли на работы. Работы были разные, тяжёлые, мужские, а их-то и не было… Летом пололи осот на посевах, были на покосе. Осенью собирали колоски на полях, копали картофель, рвали турнепс. Голодно, холодно, но домой унести никто ничего не мог. За горсть гороха или пшеницы с тока, сажали безжалостно в тюрьму»  [10. С. 7].

Семья в воспоминаниях «детей войны»

Определённые изменения произошли и в семейной сельской повседневности военных лет, что проявилось в консервации жизненного уклада, в стратегиях поведения сельского населения в условиях риска. На этом также заострено внимание мемуаристов-детей военного времени. В частности, Екатерина Ефимова, проживавшая в те годы в Тарском районе Омской области, вспоминала впоследствии:

 «Питание было скудное: натёртая картошка с кожурой варилась в воде – получался суп…Нашей семье повезло, что была жива бабушка, и она старалась что-нибудь приготовить. Помню, что бабушка из сваренного толчёного картофеля, добавив «выскорки» (так называли выжарки от жира), накатывала «катульки» (колобочки), замораживала и давала мне, когда я уезжала в лес на целый месяц. Картошки сажали много…держали коровку, поэтому на одной траве семья не сидела. А многие ели мёрзлую картошку, крапиву, лебеду… В ход шла черемша и нераспустившиеся шишечки хвоща полевого – «гигили»»  [10. С. 78]. 

В.С. Логинов (1935 г. р.), проживавший в те годы в Тарском районе Омской области, вспоминает следующее:

 «Питались очень плохо, в основном картошкой, всё мясо шло на сдачу государству для фронта….Однажды мать собралась зарезать овцу, пошла к соседу, а он отказался, сказал – вас, женщин, много и всем помочь я не смогу, на всех меня не хватит. И вот тогда она пришла домой, а детей-то кормить надо, и сама зарезала овцу, а потом стала наниматься в Горчаково и в Ложниково резать скотину к одиноким женщинам, за что ей платили убоем…Хлеба настоящего не ели. В хлебе было всё, кроме настоящей муки: горох, овёс, ячмень, картофельная мука, отходы из-под веялки»  [10. С. 50]. 

Показательно, что логика повествования авторов мемуарных текстов в полной мере совпадает с теорией «эластичности жизненного стандарта» сельского населения, озвученной ещё в дореволюционной России. Так, А. Трайнин полагал, что «недоедание» в деревне носит хронический, наследственный характер. От отца к детям переходит долготерпение и способность удовлетворяться самым малым. Ухудшение крестьянского хозяйства происходит постепенно, последовательно…» [15. С. 38]. В воспоминаниях «детей войны» подвижность жизненного стандарта предполагала не только уникальную способность «затягивать пояса», но и стремление выработать такие стратегии и практики, которые были бы направлены и на улучшение качества жизни, во всяком случае, в границах концепции «выжить, во что бы то ни стало».

Так вспоминает своё детство И. Ф. Кузьмин 1932 г.р., заставший те тяжёлые годы в пос. Дмитривка Тогучинского района Новосибирской области:

 «Мужчин призвали на фронт. В колхозе было большое хозяйство: коровы, лошади, овцы, поля были засеяны хлебом. Везде были нужны рабочие руки, и вот этот непосильный труд жизнь взвалила на хрупкие плечи женщин и детей. Дети наравне со взрослыми пропалывали грядки, дергали лен, помогали заготавливать сено и силос на корм скоту, копали картошку, собирали колоски. Дома тоже сажали картошку, она была основным средством питания. Бывало, что картошки не хватало до нового урожая, тогда собирали съедобные травы: пестики, гусинки, пучки, крапиву и лебеду. Хлеба не видели, потому что колхоз все сдавал государству для фронта. Выручала корова, все травы варили, забеливали молоком, так и жили. В школе не хватало учебников, не было тетрадей, чернил, ручек. Писать приходилось на старых книгах между строк. Чернила изготавливали из сажи или свеклы. После окончания 4-х классов Ваня стал работать в колхозе. Двенадцатилетние и тринадцатилетние мальчишки работали в основном на лошадях. Весной во время посевной пахали, боронили, летом заготавливали корма: косили, гребли на конных граблях и сенокосилках. Осенью убирали хлеб, отвозили зерно от комбайна на ток в мешках, грузили мешки вдвоем. В короткие часы отдыха спали прямо на току, домой идти не было времени и сил. Зимой возили сено, солому, дрова»  [16. С. 29].

Сельское труд в воспоминаниях детей военного времени

Сельское хозяйство Сибири в первый период войны развивалось в своеобразных условиях. К началу июня 1941 г. во всех районах обширного края были закончены военно-полевые работы, на полях зрел богатый урожай. Перед тружениками сельского хозяйства встала нелёгкая задача вырастить его, а затем своевременно убрать. Между тем, с каждым днём войны количество техники в колхозах, МТС и совхозах стремительно уменьшалось. За первые шесть месяцев войны колхозы и МТС Западной Сибири, основной житницы районов, расположенных за Уралом, дали фронту 10 221 грузовую машину или 92% от их наличия, на 24,3% сократилась численность конского поголовья. Из областей и краёв Сибири было взято 5043 трактора. Остались тракторы и автомашины старых образцов, требующие капитального ремонта, а производство запасных частей, например, для тракторов, сократилось в 5 раз, по многим другим деталям – в 5-10 раз. Резко уменьшилось обеспеченность бензином: на Алтае – на 55%, в Красноярском крае – на 24,9%, в Новосибирской области – на 56,6%, в Омской области – на 72,1%. На первой военной уборке урожая пришлось использовать сенокосилки, косы и даже серпы. Одновременно резко сократилась численность трудоспособного населения [16. С. 50].

Дети военного времени

Ослабление материально-технической базы привело к росту конно-ручного труда в артелях и совхозах. Колхозники и рабочие совхозов с первых дней войны стали готовиться к тому, чтобы шире использовать тягло, восстанавливали инвентарь, для своевременной уборки урожая пришлось обратиться к помощи городского населения. Обкомы и крайкомы вместе с Советами мобилизовали свободное население городов и рабочих посёлков (в том числе и детей) на полевые работы, вместо ушедших в армию председателей колхозов, их заместителей, бригадиров направили опытных коммунистов. В связи с отсутствием тракторов и другой техники для уборки урожая часто использовали коров. Так А.И. Пахомова-Терещенко 1937 г.р. вспоминает те времена:

 «Все хозяйственные дела были распределены детьми. Как-то я полола грядки и вместе с травой вырвала все бобы. Жилось во время войны холодно и голодно, хотя корова была, но она давала совсем мало молока, потому что в войну техники не было, лошадей забрали на фронт, и все полевые paботы выполняли на коровах: пахали, сеяли, убирали урожай, возили из леса дрова. Летом жилось легче, как только сходил снег, мы ходили собирать полевой лук, позже собирали ягоды, грибы. Выручали крапива, лебеда, варили из трав суп, добавляли в 1 хлеб. Осенью после уборки зерновых собирали колоски и сдавали их на ток. Для себя колоски и картошку собирали после того, когда выпадал снег. Зимой было трудно, трав, ягод не было, и приходилось есть жмых, который привозили для животных. На всю семью у нас были одни валенки и одна телогрейка»  [16. С. 50].

Стоит отметить, что на жителей провинции, в отличие от городского населения, не распространялось государственное обеспечение. За отработанные трудодни сельское население получало лишь продукты по остаточному принципу, которых зачастую не хватало на всех нуждающихся. Г.М. Белоус 1938 г.р., проживавшая в годы войны в с. Верх-Ики Легостаевского района Новосибирской области, вспоминает:

 «в военное время в колхозе остались одни дряхлые старики, женщины и дети, которым приходилось трудиться с раннего утра и до поздней ночи. За мной присматривал старший брат»…Семья жила очень бедно, потому что труд в колхозе в то время оплачивался палочками. В конце года за эти палочки почти ничего не получали, за погибшего отца тоже ничего не получали. Корова была, но молоко сдавали на молоканку, а взамен приносили обрат. Все шло для фронта. Когда окончилась война, жить лучше не стало. Все шло на восстановление хозяйства»  [16. С. 14].

Как следует из воспоминаний участников тех событий, дети разного возраста не только занимались собирательством по лесам и полям ягод, орехов, различных съедобных растений, но и всемерно помогали взрослым в сезонные сельскохозяйственные работы. Дети внесли немалый вклад в обеспечение продукцией фронтовых областей, они оказались серьёзной подмогой женщинам, оставшимся на хозяйстве. Дети по мере возраста и сил помогали взрослым на колхозных полях, скотных дворах, частном подворье. Они собирали колоски на полях после уборки урожая, ухаживали за скотом, ездили в лес заготавливать дрова, пахали, сеяли, участвовали в заготовке сена и т. д. [17. С. 14].

Т.К. Щеглова в одной из своих работ рассматривает практики по обеспечению крестьянского жилища топливом в годы войны [18. С. 167]. В частности, она отмечает, что повсеместно осуществлялась «замена дров второстепенными в традиционной культуре русского сельского населения видами топлива. Как говорят респонденты, “топили, кто чем мог”» [18. С. 168]. Сохранились эти подробности и в детских эго-документах. Как вспоминает О.Г. Грушенко 1936 г.р., проживавшая в тот период в селе Большеречье Омской области, «дров не было, и мама с другими женщинами на санках возила тальник. Тепла от него почти не было. Мама сажала нас на печку, ставила туда патефон, чтобы нас и согреть, и отвлечь от голода, проигрывая пластинки» [10. С. 18].

Отражение особенностей образовательного процесса в военное время

Одной из трудностей, с которыми сталкивались учащиеся как военного, так и довоенного периода, являлась отдалённость сибирских школ от многих насёленных пунктов. По воспоминаниям Валдиса Яновича (1928 г.р.), проживавшего в тот период в д. Курляно-Дубовка Тарского района Омской области, «совсем другое отношение к жизни было. За примером далеко ходить не нужно. Нынешние школьники ленятся на занятия сходить, через улицу перейти. А я в первый класс пять с лишним километров ходил до школы. Мы жили хуторами, и я со своего хутора шагал эти пять километров. И никто не провожал утром на занятия. Старшеклассники шли – так мы с ними. Знаешь дорогу – шагай! Хоть зимой, хоть по темноте. Всё пешком. Если встретится попутно дядька с хутора на телеге – подвезёт. Ох и радости тогда было – «прокатился на коне!» Когда в пятом классе учился, у нас в Курлянке была семилетка, и из соседних деревень к нам шли – там только начальная школа была» [10. С. 44].

А.С. Корнеева, будучи в тот период студенткой 2 курса педагогического института, была отправлена на работу в Колосовский район Омской области; она так рассказывает о том периоде:

 «Большинство студентов направили на работу в сельские школы. Меня направили в райцентр – село Колосовку. Там была средняя школа, единственная на весь район. В других сёлах были семилетние и начальные школы»  [10. С. 120]. 

Несмотря на экстремальные условия, в образовательном процессе не обошлось без нововведений. Новым в жизни школьников стало обучение по программе всеобуч (которое на тот момент охватывало детей с 8 до 14 лет, позднее – с 7 лет.): на занятиях дети изучали военное дело, бегали, маршировали. Кроме того, в сёлах, в которых жили люди разных национальностей (белорусы, чуваши, зыряне, чалдоны и др.), серьёзное внимание уделялось изучению русского языка как языка межнационального общения в условиях военного времени. Данная практика в годы ВОВ применялась не только в Сибири, но и в других частях СССР [17].

Изучая эго-тексты, можно увидеть, что характерным для повседневной жизни сибирских учащихся того периода было отсутствие учебных и канцелярских принадлежностей, острый недостаток или отсутствие учебной литературы. Чем дальше находилось селение от районного или областного центра, тем более остро это ощущалось. Школьникам вместо тетрадей зачастую приходилось использовать для письма обрывки газет, различные листовки или бланки разных ведомостей. Как вспоминает В.С. Логинов, «чернил и бумаги не было, поэтому писали на старых книгах и журналах (между строк), а чернила делали сами из смеси молока и сажи» [10. С. 96].

Одной из серьезных проблем того времени в повседневной жизни учащихся была нехватка помещений для учебы. Классы были холодными, и отапливать их было нечем, вследствие чего зачастую занятия попросту отменялись. Ремонт школ производился крайне медленно и не совсем качественно. Часто для школ выделяли иные помещения. Об этом в своих воспоминаниях А.С. Корнеева пишет так: «Школа летом для себя готовила дрова, отопление было печное, но дров не хватало, и в классах было прохладно. Никто не возмущался, все понимали, что трудности надо переживать мужественно. Ребёнок, идя в школу, нёс с собой, кроме книг, пузырёк с чернилами и коптилку». Также, помимо учебных принадлежностей, не хватало и одежды [10. С. 121].

Улица в детских воспоминаниях военных лет

Наиболее стабильным, с точки зрения организации и функционирования, оставалось в сибирской провинции военного времени пространство неформальной уличной жизни, что подтверждается и многочисленными фрагментами воспоминаний «детей войны». Несомненно, менялись виды детских игр, их риторическое обеспечение, но главные их свойства – беззаботность и вневременной характер, оставались неизменными. Совершенно справедливо утверждение, что в «детской» автобиографической памяти событие погружено не в ситуативный (событийный), а в смысловой контекст истории жизни. Форма осознания события имеет социально-смысловую, обладающую динамикой во времени, произвольно реконструируемую организацию. Кроме того, «первое воспоминание», а для всех авторов мемуарных текстов оно таковым и являлось, всегда актуализируется по типу «яркого» [19. С. 12] и имеет рельефно окрашенный эмоциональный оттенок. В данном плане, воспоминания о катастрофическом военном лихолетье преломлялось через детское сознание, в котором бытовые трудности вытеснялись позитивным восприятием жизни: «Наконец услышали: «Война!» Женщины навзрыд заплакали, мальчишки закричали: «Ура!», пошли палками сечь крапиву…» [10. С. 38]; «Женщины соберут нас малышню, чтоб мы не болтались где попало…, и дадут нам задание, чтобы мы вот лошадей гоняли, вроде как забава…» [11. С. 178-179]; «Но дети всё равно находили время побегать на улице, играли в войну» [11. С. 180]; «Чуть свободное время – бежим играть, да младших сестрёнок за собой тащу, надо и за ними приглядывать. Играли в «чухи» да шарики» [11. С. 21].

Заключение

Таким образом, смещение фокуса внимания исследователя с вопросов информативности источника к эмоциональным переживаниям и ощущениям автора эго-текста открывает дополнительные возможности реконструкции структур повседневности и стратегий поведения человека и локальных сообществ в обстоятельствах риска. Обращение к воспоминаниям «детей войны» является существенным подспорьем к восстановлению полномерной картины повседневной жизни сельского населения сибирской провинции в годы Великой Отечественной войны.

М.К. Чуркин, Е.Е. Умнов

Список литературы

1. Сальникова А.А. Российское детство в XX веке: история, теория и практика исследования. Казань: Казанский гос. ун-т, 2007. 255 с.
2. Кринко Е.Ф. Детство военных лет (1941–1945 гг.): проблемы и перспективы изучения
3. Коренюк В.М. Провинциальное детство в 1941-1945 гг. (на материалах Молотовской области) // Вестник Пермского государственного гуманитарно-педагогического университета. Сер. № 3. Гуманитарные и общественные науки. 2015. С. 72–76.
4. Коренюк В.М., Суслов А.Б. Особенности повседневной жизни «социально опасных детей» в послевоенное время // Известия Уральского федерального университета. Сер. №2, Гуманитарные науки. 2018. Т. 20. № 2 (175). С. 155–168.
5. Коренюк В.М., Суслов А.Б. Военная повседневность детей репрессированных родителей в годы Великой Отечественной войны (на материалах Молотовской области) // Вестник Томского государственного университета. История. 2016. № 6 (44) C. 44–52.
6. Протасова Е.В. Военное детство в воспоминаниях уральцев о 1941–1945 годах // Журнал «Научный диалог». № 10. 2017. С. 355–367.
7. Эмирханов И.А. Повседневность дагестанских школьников в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.
8. Эмирханов И.А. Детские будни тылового региона в годы Великой Отечественной войны (на материалах Дагестанской автономной республики) // Изв. Саратовского ун-та. Новая серия. Серия История. Международные отношения. 2017. Т. 17. № 2. С. 187–191.
9. Дорошева О.А. Школьное образование на Южном Урале в годы Великой Отечественной войны: 1941-1945 гг. Автореферат дис. ... кандидата исторических наук : 07.00.02 / Оренбург. гос. пед. ун-т. Оренбург, 2003. 26 с.
10. Жизнь, опалённая войной (воспоминания тружеников тыла и детей войны) / сост. Т.И. Царегородцева, Г.К. Нечаева. Омск: Изд-во «Амфора», 2015. 120 с.
11. Березина Т.Ю. Мы были…: воспоминания о войне / Т.Ю. Березина, Я.А. Лугина. Омск, 2015. 206 с.
12. Nelson K. Emergrnce of Autobiographical Memory at Age 4, Human Development. 1992. 338 p.
13. Freud S. Childhood memories and screen memories. The complete psychological works of Sigmund Freud. Ed. & Trans. J. Strachey. XXIII v. London, Hogarth, 1960, vol. VI, pp. 43–52.
14. Kirschenbaum L. Small Comrades. Revolutionizing Childhood in Soviet Russia, 1917-1932. N.Y., L., 2001. 362 p.
15. Трайнин А.А. Преступность города и деревни в России // Русская мысль. 1909. № 7. 29–42.
16. Детство, опалённое войной. Воспоминания ветеранов – детей войны. Книга вторая // сост. Павлова Г.П., Браун Л.Н., Синчило О.Г., Мартынова В.Ф. Новосибирск. Сибирское книжное издательство. 2011.
17. Нуркова В.В. Методы исследований автобиографической памяти в психологии // Вестник Университета Российской Академии образования. 1999. № 2. С. 11–17.
18. Щеглова Т.К. Экология жилища и традиции собирательства топлива русским сельским населением юга Западной Сибири в годы войны 1941-1945 гг.: по полевым исследованиям // Вестник Томского государственного университета. № 435. 2018. С. 167–176.
19. Чуркин М.К. Воспоминания «детей войны» в коммеморативных практиках российского общества: «место памяти» или «место забвения»? // Вестник Омского государственного педагогического университета. Гуманитарные исследования. 2016. № 2 (11). С. 86–91.