Образ Алтая в рассказе В. Бианки «Она»

Виталий Валентинович Бианки (1894-1959)

Гендерный аспект как специфика локального текста

Хрестоматийным примером определения специфики локального текста через гендерную идентификация стала гоголевская фраза из статьи «Петербургские записки 1836 года»: «Москва женского рода, Петербург мужеского» [1. С. 172]. «Москва – она, это чувствует всякий человек, который чувствует ее. Париж, Берлин, Лондон, в особенности Петербург – он», – вторит Гоголю автор «Войны и мира» [2. С. 443 (курсив Толстого)].

Стремление охарактеризовать индивидуальные особенности геопоэтики того или иного региона в терминах пола, вероятно, вполне оправданно. Э. Кассирер убедительно доказал существование пространственно-физического соответствия между миром и человеком: «Тело служит как бы моделью построения мира; в нем человек обладает изначальной системой координат, точкой отсчета» [3. С. 127-128]. Немецкий философ ссылается на повсеместно распространенную практику выражения пространственных отношений через слова, «относящиеся к отдельным частям человеческого тела. Внутреннее и внешнее, находящееся впереди и сзади, сверху и снизу, именуется через соотнесение с определенным чувственным субстратом в целом человеческого тела» [4. С. 140].

Дом Бианки в Бийске

Разумно предположить, что гендерный аспект телесности в процессе такого рода моделирования пространства играет не последнюю роль. Конечно, картина далеко не всегда столь проста, как в случае с Москвой и Петербургом. Например, проблему гендерной идентичности Алтая можно решать по-разному.

Проблема гендерной идентичности Алтая

Мужской облик

Хан-Алтай

Мужской облик Алтая генетически связан с древнейшим культом гор. Хан-Алтай «заведует всеми вершинами Алтая. Обитает в пещерах, на ледниках, он посылает в зимнее время ветер, бури, ненастье, разносит юрты, уничтожает скот, насылает волков, охотников лишает добычи, замораживает их насмерть» [5. С. 165]. Другой исток подобных представлений – бурханизм. «Духом Алтая» бурханисты объявляют свое верховное божество – «Хозяин Алтая, могущественный Бурхан» [6. С. 93].

Указанная архаическая топика позже найдет отражение в творчестве Г.И. Чорос-Гуркина, который поставил перед собой цель «быть изобразителем красоты твоей, великий Хан Алтай» (Цит. по: [7]).Программное произведение Гуркина так и называется – «Хан Алтай» (1907–1910). Это пейзажное полотно обладает ярко выраженной национально-специфической символикой: «Восприятие очеловеченного кедра, могучего орла и верховного духа идет от визуально-достоверных изображений к своим мифопоэтическим образам. Так, облик Хан-Алтая не имеет явных видимых очертаний и узнается с помощью поэтической метафоры, которая широко известна в народной лирике» [8. С. 20].

Не без влияния Г. Гуркина, с которым познакомился еще в 1925 г. [9. С. 79, 234], к алтайской теме обратился И. Ефремов. В рассказе «Озеро Горных Духов» среди самых значительных полотен художника Чоросова упоминается и «Хан-Алтай». Тайны Алтая в рассказе Ефремова, как и в художественном мире Гуркина, охраняют «горные духи» и духи Дены-Дерь, вызывающие у пришельца «чувство гнетущего страха» [10. С. 70].

Женский облик

Альтернатива суровому маскулинизированному образу края была предложена зачинателем природоведческой прозы Алтая А.А. Черкасовым, который противопоставил «Западную Сибирь Восточной, прибегая к архаичному тождеству “страна-женщина”» [11. С. 28]. Серия очерков «На Алтае» открывается развернутым сравнением двух сестер – Западной и Восточной Сибири: «Переселяясь на Алтай <…> я воображал, что Западная Сибирь так же богата и красива, как и ее родная сестрица – Восточная. Но – увы! – в них хоть и есть родственное сходство, но есть и большая разница: одна – как красивая брюнетка, а другая – как только миловидная блондинка. В одной огонь, энергия, капризы и страсти Востока, в другой мягкость, ровность, какая-то пухлость и точно малокровие. Даже в одежде заметна немалая разница: одна – как кокетка, одета в более яркие цвета с разными буфами, оборками и коками в роскошной шевелюре, другая – в более мягких одноцветных красках, с небольшими воланами, складками и хотя с взбитой челкой, но как бы с тонкими секущимися волосами и даже не прочь подстричься хоть под гребенку. Что же касается богатства, то одна неприхотлива и одевается большею частью в свои собственные произведения – прелестную мерлушку, белку, лисицу и нередко дорогого соболя, украшая себя местными драгоценными камнями и золотом; другая же таскает преимущественно завозные меха и рядится большею частью в покупные ожерелья» [12. С. 377–378].

Лишь на Юго-Востоке и Юге Алтая природа преображается: «Тут белорусая сестрица северного плоскогорья Алтая словно перерождается в забайкальскую красавицу брюнетку, и как бы поджидает своего суженого, дескать, пожалуйте, не робейте, а я давно уже созрела и полна той кипучей жизнью, очаровательной красотой, которых ты не встретишь в других местах всей Западной Сибири!..» [12. С. 395].

Образ Алтая в рассказе В.Бианки «Она»

В. Бианки, точно так же, как Черкасов, предпочитает феминизировать образ Алтая.

Рассказ «Она» строится на сюжетной схеме, инвариантной для алтайского текста: «Ученый, от лица которого ведется рассказ, в ходе научной экспедиции на Алтай вступает в контакт с представителем коренного народа. Возникающий во время общения когнитивный диссонанс приводит, в конечном счете, к радикальным изменениям мировоззрения героя-рассказчика». Характерно, что в 1944 г., когда Бианки заканчивал работу над своим рассказом, И. Ефремов опубликовал рассказ «Озеро Горных Духов», построенный по той же модели [10. С. 63-79]. Герой Бианки – зоолог, причем молодой. Писатель дважды подчеркивает это обстоятельство: подзаголовком «Рассказ молодого ученого» и автохарактеристикой персонажа: «Молод я был и самонадеян» [13. С. 383]. Погружению в мистический мир Алтая предшествует встреча героя с «вещей девушкой-ойроткой» [13. С. 388].

«Природа Алтая, особенно Горного Алтая, всегда казалась ему несравненной», – вспоминает дочь Виталия Бианки Елена [14. С. 371]. В конце жизни в одном их писем В. Бианки признается: «…Могу только в нескольких словах рассказать, какой уголок страны больше всего понравился, пришелся по душе мне… Это Алтай. В жизни не видел ничего более прекрасного. Я жил там в юности четыре года – и до сих пор (а мне седьмой десяток) вспоминаю это время, как чудный сон…» (Цит. по: [15. С. 15]). Несмотря на столь восторженные оценки, Алтай в рассказе «Она» скорее ужасает, чем восхищает. Тревожную тональность задает уже эпиграф рассказа, позаимствованный из стихотворения А.С. Хомякова «Киев» (1839):

 Дик и страшен верх Алтая,
 Вечен блеск его снегов.

Бианки не без умысла вынес в название своего произведения личное местоимение женского рода. Грозное атмосферное явление, описанное в рассказе, по-научному именуется «фёном», в просторечии «верховкой», но рассказчик, как и автор, явно предпочитает неопределенно-загадочное обозначение – «Она» [13. С. 389].

Табу как элемент мифологического мышления в рассказе «Она»

Всех, кто проникся природой Алтая, Бианки наделяет чертами мифологического мышления. Известно, что слово в рамках этого типа сознания тождественно событию. Отсюда запрет на произнесение тех слов, которые отсылают к чему-то недоброму. «Так, например, называние болезни (вслух) может осмысляться именно как призывание ее: болезнь может прийти, услышав свое имя (ср. в этой связи обиходные выражения типа “накликать беду, болезнь” и т.п.» [16. С. 61] (разрядка авторов. – А.К.). Наряду с другими примерами Ю.М. Лотман и Б.А. Успенский анализируют «табуистическое использование местоимений (“он”, “тот” и т. п.), которое наблюдается в различных этнографических ареалах при именовании черта, лешего, домового, <…>– когда местоимение фактически функционирует как собственное имя» [16. С. 65]. Конечно, не зря в рассказе Бианки все собеседники молодого ученого так строго соблюдают табу: «Но все мои попытки добиться толком, что же такое на самом деле эта “Она”, каждый раз кончались ничем: рассказчик сейчас же многозначительно замолкал или круто переводил разговор на другое, не удостаивая меня ответом на такой бестактный вопрос» [13. С. 383].

На первой же странице рассказа «Она» встречается необоснованное смешение грамматической категории рода. Косноязычный начальник экспедиции словно бы путается при определении рода существительного «сумка»: «Там ее – это, как его? – и найдете – на кедре» [13. С. 381]. В отношении названия смертоносного вихря смешение, напротив, вполне обоснованно, так как его обозначают существительными как мужского, так и женского рода. Следовательно, заменой табуированного слова на равных основаниях с местоимением «Она» могло бы стать местоимение «Он».

Противопоставление мужского и женского в рассказе В. Бианки

В русском языке категория рода в большинстве случаев не имеет никакого отношения к семантике биологического пола, но в тексте Бианки мы встречаемся с редким исключением. Писатель четко разделяет акт номинации по гендерному принципу: «Ученый начальник наш назвал это явление “фёном” <…> Дева Алтая назвала таинственно: “Она”» [13. С. 389]. Разница лексикона эксплицирует разницу ментальности – мужской рационализм контрастно оттеняется в рассказе интуиционистской логикой женщины.

Противоположна и сюжетная функция персонажей. В рискованное путешествие герой-рассказчик вынужден отправиться из-за «ученой рассеянности» гидрометеоролога, а девушка-ойротка пытается его остановить. «Нельзя. Не ходи», – предупреждает она об опасности [13. С. 382].

Заостряя свою мысль, Бианки делает начальника экспедиции поразительно похожим на измерительный прибор: «Приделай одному из его длинных стеклянных термометров очки да бороду – точь-в-точь будет он сам. Такой же прямой, жесткий, холодный» [13. С. 381]. В финале рассказчик вновь воспользуется этим сравнением, но уже с неприкрытой иронией: «Многомудрый наш гидролог-метеоролог, холодный, как термометр»; «мудрый, как термометр, гидролог-метеоролог» [13. С. 389].

Бесстрастная и неподвижная девушка-проводник сначала названа «каменной девой» – «фигура алтайки казалась изваянной из камня, на котором она сидела» [13. С. 382–383]. Однако в конце она, в отличие от гидролога-метеоролога, оживает. Героя удивляет, ему кажется чудом, «что казавшиеся каменными щеки могут розоветь!» [13. С. 389].

Вещая дева не только «предчувствует взрыв стихии всем своим телом», она – «сама стихия» [13. С. 389]. Полнота слияния героини с природным миром достигается за счет того, что воздушная стихия, в свою очередь, обретает телесность: «Даже у ветра откуда-то взялась невидимая плоть», воздух, «упав вниз, в долину, сжался, стал плотным, телесным» [13. С. 388-389].

Сделавшись телесным ветер, естественно, обзаводится признаками пола. В мужском обличье он не так уж и страшен:

 Пережитое ночью казалось сном. Я готов был смеяться над собой: и чего испугался, как маленький! Просто внезапный сильный порыв ветра, шквал этак баллов на десять-двенадцать. 
 Что ему стоит сдуть стог сена и сбросить дерево со скалы? Ураган, бывает, крыши с домов срывает и уносит, дома валит  [13. С. 387–388].

В женской ипостаси стихия порождает «безотчетный ужас» [13. С. 385], её мощь не измерить баллами, ведь «Она» способна не только крыши с домов срывать, но всех людей «уничтожить, сдуть с земного шара, как пушинки» [13. С. 386].

Могущество урагана ничто по сравнению с «Её» разрушительным потенциалом, и если последствия урагана легко предугадать и просчитать на основе научных данных, то для «Неё» нет закона. «Она», как капризная красавица, не подчиняясь логике, губит и милует без всякой рациональной мотивировки. Наделавши немало бед, «Она» почему-то необычайно благожелательна по отношению к молодому ученому. Возникает ощущение, что вся жутковатая сумятица затеяна с одной целью – избавить рассказчика от утомительного и опасного путешествия. Забытая гидрометеорологом сумка волшебным образом переносится к месту его ночлега:

 Это была наша сумка. Все препаровочные инструменты были в ней целы.
 Такой сюрприз плохо укладывался у меня в голове: уж не брежу ли я? Но это был очень приятный сюрприз: ведь мне не надо было больше никуда ехать, можно было отдохнуть и возвращаться к своим.
 С доставкой на дом! – подумал я весело. – По отношению ко мне “Она”, во всяком случае, изумительно любезна. Но какова силушка: вырвать из земли столетний кедр и швырнуть его на добрый километр – через тайгу – под гору!  [13. С. 387].
 Внезапный румянец девушки-ойротки при встрече с героем свидетельствует о чувстве более глубоком, чем просто симпатия: «Увидев меня, она покраснела. И как это показалось мне удивительно, чудесно, что казавшиеся каменными щеки могут розоветь!»  [13. С. 389]. 

Благосклонность стихии по отношению к молодому ученому также выходит за рамки обыденного. Появляется еще один повод для отождествления «Её» и «каменной девы».

Уральский эпос: образы духов гор

В уральском горно-рабочем фольклоре, в сказах П. Бажова, Каменную девку, Хозяйку Медной горы, Малахитницу, Золотую бабу и других духов гор, по наблюдению М. Липовецкого, окружают «отчетливые сексуальные мотивы»: «Как правило, все эти волшебные существа, несмотря на связь с миром камня, маркированы мотивами света, тепла и огня, что опять-таки оправдывает сексуальные обертоны. <…> Хозяйка и другие магические героини сказов воплощают Эрос Урала» [17. С. 219–220].

В охотничьих легендах различных племен Алтая «хозяева гор» тоже нередко выступают в образе людей. «Они часто посещают охотников в тайге во время промысла. Обычно они являлись охотникам в образе молодой женщины или девицы (у кумандинцев чаще всего рыжей), голой, с большими грудями, закинутыми за плечи или заложенными под мышки. Горные “хозяйки” охотно вступали в половую связь, особенно с холостыми охотниками, делая их за это удачливыми в промысле» [18].

Сказочно-мифологический сюжет рассказа «Она»

Бианки создает свой индивидуальный миф явно с оглядкой как на алтайский, так и на уральский контекст, воплотив в своей «каменной деве» Эрос Алтая – влекущий и пугающий одновременно.

Красота алтайской природы таит множество опасностей, восторг героя-рассказчика тут же сменяется страхом:

река Коргон

 Прекрасны были горы, окутанные легкой разноцветной дымкой заката. Прекрасен был Чарыш, синий и прозрачный до дна. Дикой силой, несказанной красотой дышала вокруг меня первобытная природа, рождая в душе тысячу мыслей, видений и безотчетных чувств. <…>
 Реку Коргон – бурный приток Чарыша – мне пришлось переезжать уже при луне. Брод здесь серьезный: сильный поток тащит по дну “булки” – камни, обточенные водой и трением о грунт. Может ударить “булкой” коня по ногам. А стоит коню оступиться – стремнина подхватит его, закрутит вместе с всадником и выкинет два размозженных о камни трупа в глубокий Чарыш  [13. С. 384–385].

река Чарыш

 «Все они тут живут в сказке, как дети, – и ойроты, и русские старожилы. Очевидно, первобытная природа так на них действует. Населяют ее какими-то таинственными существами. Вот как эта “Она”», – думает молодой ученый в начале рассказа  [13. С. 383]. Пережив ряд потрясений, он в итоге признает: «Сказочное окончательно спуталось в моем мозгу с реальным» [[#Литература | [13. С. 388]]’.

Сам того не замечая, герой, действительно, оказывается в сказке. Даже имя его коня «Воронко» – сказочное. Волшебный конь «Сивко-бурко, вещий воронко» фигурирует, например, в сказке «Сивко-бурко» из сборника А.Н. Афанасьева [19. С. 5-7]. Воронко Бианки вещий не в метафорическом, а самом прямом смысле слова. Подобно «вещей девушке-ойротке» он предчувствует «взрыв стихии»: «Вдруг Воронко как-то дико подпрыгнул всеми четырьмя ногами, вырвал у меня из рук повод и в карьер помчался через елань в тайгу» [13. С. 385].

Путь героя рассказа пролегает не в пространстве, а во времени. В выветрившихся камнях скалистого хребта ему последовательно мерещатся химеры собора Парижской божией матери, крылатые львы-грифоны из учебников по истории Древней Греции, пещеры-убежища первобытных людей [13. С. 383–385]. Углубляясь все дальше и дальше в историю, молодой ученый в конце концов попадает в мир вечности – в эпиграфе блеск снегов Алтая недаром охарактеризован словом «вечен».

Усть Канская пещера

Высокомерие героя, воображающего себя человеком науки, ослепляет его. Пусть и запоздало он осознает, что «не умел в шелухе суеверий находить зерно точного наблюдения, проверенного многими поколениями, хотя и не объясненного ими. Думал – любое явление природы могу сразу понять, объяснить себе его сущность и тем убить в себе всякий суеверный страх перед неведомым. И все, что непонятно, казалось мне суеверием» [13. С. 383].

Рецепция рассказа «Она»

Рассказ «Она» писатель закончил летом 1944 г., но только два года спустя посылает его на радио и читает в редакции журнала «Костер». Однако рассказ вызвал возражения. В частном письме Бианки негодует: «…как ничего я не могу делать против своей совести, так ничего я не боюсь за сделанное на совесть,<…> ну, как же я могу испугаться обвинений в какой-то “мистике”, когда мистикой в моих рассказах и не пахнет, неоткуда мне ее взять» [13. С. 427].

Показательно, что это было не первое обвинение Бианки в «мистике». За два десятилетия до инцидента с рассказом «Она» разгорелся похожий конфликт в связи с еще одним «алтайским» рассказом – «Бун». Комиссия Государственного ученого совета в этом рассказе также усмотрела мистику и предложила писателю изменить начало. Бианки отреагировал жестко: «В мистике не повинен ни сном, ни духом и ни на какие переделки не пойду» [13. С. 422].

В искренности Бианки сомневаться не приходится, в мистике он, действительно, не повинен – в ней повинен Алтай. Мистика Алтая, может быть даже вопреки намерениям писателя, придает его текстам особый колорит.

Скептически настроенный молодой ученый-зоолог, не получив объяснений, кто такая «Она» решает, что «это – мистика, чепуха, сказочный какой-то персонаж вроде бабы-яги, разъезжающей по воздуху в ступе с помелом в руках» [13. С. 383]. Но его скепсис быстро улетучивается и в самих очертаниях гор он «невольно угадывает формы <…> то ведьмы верхом на помеле из лиственницы, то крючконосый профиль колдуна» [13. С. 383]. Герой старается избавиться от наваждения, остановить поток фантазий: «Черт знает что! – выругался я про себя. – Вот, кажется, уж и мне начинает невесть что чудиться, как нашей ойротке» [13. С. 384].

Впрочем, это уже не спасает, поскольку ограниченность научного рационализма слишком очевидна.

Перед мистикой Алтая пасует не только герой рассказа «Она», но и сам автор – такой же молодой ученый-зоолог. Бианки в начале 1920-х гг. принимает твердое решение «стать чем-нибудь в чем-нибудь»: «Прежде всего мне необходимо хотя бы в одной сравнительно узкой области углубить свои познания, во всем весьма <…> поверхностные. Областью этой я намерен избрать узко – орнитологию <…>, широко – биологию. В зависимости от этого определяется и моя жизненная программа» ( Цит. по: [15. С. 11]). Вскоре, однако, «планы переработать орнитологическую коллекцию и дневники о птицах Алтая в научный труд трансформировались в создание художественных произведений», Бианки «обнаружил свое истинное призвание – быть не ученым, как отец и братья, а писателем-натуралистом» [20. С. 98]. Соответственно кардинальным образом поменялась и жизненная программа в целом: «Боюсь поверить себе, но, наверное, я все-таки поэт. Влюбленный в этот прекрасный (и страшный) мир, но я хочу проникнуть во все его тайны» (Цит. по: [15. С. 14]).

Алтай – это, конечно, и есть эталонное воплощение того прекрасного и страшного мира, в который влюблен и в тайны которого мечтает проникнуть Бианки.

А.И. Куляпин

Список литературы

1. Гоголь Н.В. Петербургские записки 1836 года // Гоголь Н.В. Собрание сочинений: в 7 т. Т. 6. М., 1978.
2. Толстой Л.Н. Война и мир. Том третий // Толстой Л.Н. Собрание сочинений: в 22 т. Т. 6. М., 1980.
3. Свасьян К.А. Философия символических форм Э. Кассирера: Критический анализ. Ереван, 1989.
4. Кассирер Э. Философия символических форм. Том 1. Язык. М.; СПб., 2002.
5. Каруновская Л.Э. Представления алтайцев о Вселенной // Советская этнография. 1935. № 4–5.
6. Данилин А.Г. Бурханизм. Горно-Алтайск, 1993.
7. Вяткина Г.В. О влиянии русской духовной культуры на становление художника // Макарьевские чтения. Горно-Алтайск, 2002.
8. Маточкин Е.П. Визуальные образы фольклора в творчестве художников Горного Алтая // Сибирский филологический журнал. 2009. № 4.
9. Ерёмина О.А., Смирнов Н.Н. Иван Ефремов. М., 2013.
10. Ефремов И.А. Озеро Горных Духов // Ефремов И.А. Собрание сочинений: в 5 т. Т. 1. М., 1986.
11. Богумил Т.А. Региональная литература: Сибирь, Алтай, Барнаул. Барнаул, 2017.
12. Черкасов А.А. Из записок сибирского охотника. М., 1994.
13. Бианки В.В. Собрание сочинений: в 4 т. Т. 2. Повести и рассказы. Л., 1973.
14. Бианки Е. Краткая биография Виталия Валентиновича Бианки // Бианки В.В. Собрание сочинений: в 4 т. Т. 4. Л., 1975.
15. Бианки Е. «Я бы выбрал Алтай…» // Бианки В.В. Удивительные тайны: Повести, рассказы. Барнаул, 1984.
16. Лотман Ю.М., Успенский Б.А. Миф – имя – культура // Лотман Ю.М. Избранные статьи: в 3 т. Т. 1. Статьи по семиотике и типологии культуры. Таллинн, 1992.
17. Липовецкий М. Зловещее в сказах Бажова // Quaestio Rossica. 2014. № 2.
18. Потапов Л.П. Культ гор на Алтае // Советская этнография. 1946. № 2.
19. Народные русские сказки А.Н. Афанасьева: в 3 т. Т. 2. М., 1985.
20. Богумил Т.А. Виталий Валентинович Бианки // Литературно-туристический Алтай: топосы – мифы – имена. Барнаул, 2018.