Урал в художественной географии В.М. Шукшина

В.М. Шукшин (1929-1974)

Урал в художественном мире В.М. Шукшина

После окончания ВГИКа Шукшин получил распределение в Свердловск, но предпочел на свой страх и риск остаться в Москве. В письме к директору киностудии «Мосфильм» В.Н. Сурину (от 17.02.1961) он высказался по поводу распределения на Урал предельно жестко: «Но, в Свердловске, куда мне предлагают сейчас ехать, я все равно пропаду. И мне горько от этой мысли» [1. Т. 8, С. 244]. Этот биографический контекст во многом объясняет наличие устойчивого комплекса значений, связанных в художественном мире Шукшина с Уралом и его столицей. В текстах писателя Свердловск фигурирует как своего рода фильтрационный пункт на границе между европейской частью России и Сибирью. Шукшинский взгляд не оригинален: «Уральский хребет, издавна расценивавшийся как разграничительная линия “между Московскимъ и Сибирскимъ царстве”, был вместе с тем хорошо проницаем и служил скорее символом границы, чем границей как таковой. Именно символическая роль этого естественного природного рубежа, основной линии контакта с метрополией, была затребована формирующейся региональной словесностью в качестве важного фактора самоопределения, выделяя “себя” из пространства “иного”» [2. С. 29].

Даже в раннем рассказе Шукшина «Сельские жители» (1962) Урал – труднопреодолимый барьер при перемещении внутри вроде бы единого гомогенного советского пространства. Егор Лизунов, инструктируя бабку Маланью перед планируемой поездкой в Москву, сначала изображает путешествие как легко осуществимое, но потом почему-то считает нужным предупредить о промежуточной посадке самолета в Свердловске. Из ответов на уточняющие вопросы бабки Маланьи выясняется, что в Свердловске «сажают всех»:

 - В Свердловске, правда, сделаете посадку… 
 - Зачем? 
 - Надо. Там нас не спрашивают. Сажают и все.
 - Нам в Свердловске-то надо самим попроситься, чтоб посадили, или там всех сажают? 
 - Всех»  [1. Т. 1, С. 131].

Мироощущение в рассказе «Чудик»

В наброске «Только это не будет экономическая статья…» и в рассказе «Чудик» (оба текста датируются 1967 годом) посадка в Свердловском аэропорту уже смертельно опасна. Жесткое приземление на картофельном поле предваряет все остальные бедствия Чудика в его уральском вояже. О происшествии, ставшем источником этого эпизода рассказа, Шукшин вспоминает в набросках к статье, опубликованных уже после его смерти. «Один разок я имел удовольствие испытать нечто похожее на смертный испуг. Летел из Новосибирска в Москву, в Свердловске посадка на сорок минут. Снижаемся. Вот уж земля рядом, вот уж бетонная полоса летит назад… А толчка желанного все нет. Как потом объяснили знающие люди, пилот “промазал”. Наконец толчок, а потом нас начинает швырять из стороны в сторону так, что послышался зубовный стук и скрежет. Один храбрец, сосед мой, не пристегнулся ремнем, его бросило ко мне на колени, он боднул меня лысой головой, потом очутился у нас в ногах. Потом мы стали. Первые, кто опомнился, глянули в иллюминатор и обнаружили, что мы на картофельном поле. Страх схлынул, и наиболее неутомимые уже пробовали острить:

 - Мы что, и в Москве таким же образом приземляться будем?

 - Нет, в Москве желательно сразу к похоронному бюро подрулить»  [1. Т. 9, С. 32].

Весной 1967 г. редакция газеты «Правда» командировала Шукшина на Алтай для работы над статьей о причинах ухода молодежи из села. Писатель, конечно, не зря включил в черновик будущей статьи рассказ об аварийной посадке в свердловском аэропорту, подчеркнув при этом, что летел он тогда из Новосибирска в Москву (т. е. в направлении, обратном его нынешнему движению: Москва – Новосибирск – Бийск – Сростки). Как в статье, так и в рассказе «Чудик» мотив падения тесно увязывается с темой отрыва человека от почвы, от малой родины.

Маршрут путешествия Чудика в рассказе не конкретизирован, но можно со значительной долей уверенности предположить, что на Урал он приезжает с востока, из Сибири. В текст вкрапляются характерные диалектизмы «битюрь» и «рясный», а топоним «Раменское» отсылает к родине писателя – озеро Раменское было расположено рядом с домом матери Шукшина [3. С. 203].

Из аэропорта Чудик отправляет жене телеграмму: «Приземлились. Ветка сирени упала на грудь, милая Груша меня не забудь. Васятка» [1. Т. 3, С. 119]. Герой слегка перефразировал строчку из песни новосибирского композитора и гармониста Геннадия Заволокина («Ветка сирени упала на грудь. // Миленький мой, ты меня не забудь»). По требованию телеграфистки Чудик вынужден отказаться от неуместной цитаты, телеграмма становится менее игривой: «Приземлились. Все в порядке. Васятка». После чего уже сама телеграфистка исправляет текст:

 Стало: 
 - Долетели. Василий.
 - Приземлились. Вы что, космонавт, что ли?  [1. Т. 3, С. 119].

Слова, вычеркнутые телеграфисткой, как раз наиболее репрезентативны для мироощущения Чудика. В финале рассказа он «приземляется» в буквальном смысле слова, чувствуя необходимость дотронуться до родной земли: «Домой Чудик приехал, когда шел рясный парной дождик. Чудик вышел из автобуса, снял новые ботинки, побежал по теплой мокрой земле – в одной руке чемодан, в другой ботинки» [1. Т. 3, С. 122].

Урал как граница «своего» и «чужого»: «Там, вдали» и др.

За Уралом для сибиряка начинается «свой мир». Мечтающей о возвращении на родину героине повести «Там, вдали» (1966) Ольге Фонякиной именно Урал представляется границей, отделяющей «свое» пространство от «чужого»: «А потом поедем. Будут мелькать деревеньки, маленькие полустанки… Будут поля, леса… Урал проедем. Потом пойдет наша Сибирь…» [1. Т. 3, С. 240].

Роман Любавины Василия Шукшина

У жителя европейской части страны пересечение Уральского хребта, напротив, далеко не всегда вызывает радость. Наглядный пример есть во второй книге романа «Любавины». Учитель Юрий Александрович, оказавшийся по распределению в Сибири, задумывает повесть: «Называться она будет “Даешь Сибирь!” или “Дорогу осилит идущий (Записки учителя)”» [1. Т. 2, С. 421]. Степень оригинальности замысла, разумеется, видна уже в названии будущей книги, но Шукшин на этом не останавливается, окончательно дискредитируя героя: «Начнется книга с того, как героя – “я” – провожают в Сибирь. Потом размышления в купе, на верхней полке… А за окном поля и поля. Велика ты, матушка-Русь! Дорожные знакомства. Перевалили Урал… Когда проезжали столб “Европа – Азия”, крики “ура”, смех, шутки. А кто-то плачет (как потом выяснилось, девушка-десятиклассница, сбежавшая из дома в Сибирь: ей, видите ли, страшно стало)» [1. Т. 2, С. 421]. Рыдающая от страха перед неведомой Сибирью школьница – это столь же расхожий штамп, как упомянутые далее «скуластые сибиряки, ужасно темные и добрые», «дитя природы» бабка Акулина, которая «глаголет истину» и т.п. Шукшину, однако, важна как раз неистребимость в сознании европейца подобных стереотипов. По очень точному наблюдению А.Е. Кулумбетовой: «Функция хронотопа дороги как преодоления привычного значима в концепции В.М. Шукшина» [4. С. 479].

«За Уралом» как пространство опасности: «Алеша Бесконвойный» и др.

Конечно, Сибирь-матушка «шуток не понимает» [1. Т. 9, С. 33], но, тем не менее, настоящие опасности подстерегают сибиряка по ту сторону Уральских гор. В рассказе «Алеша Бесконвойный» (1973) героя, возвращающегося с войны, бессовестным обманом лишает всех завоеванных трофеев, «тыловая, довольно гладкая» женщина [1. Т. 6, С. 97]. Всё происходит «на одной какой-то маленькой станции, еще за Уралом» [1, т. 6, с. 96–97]. Вопреки обыкновению, «за Уралом» в рассказе Шукшина означает – не в азиатской, а в европейской части страны. Закономерность такого словоупотребления подтверждает другой шукшинский рассказ «Выбираю деревню на жительство» (1973), где один из персонажей вспоминает о свояке, который живет «за Уралом… Город Златоуст» [1. Т. 6, С. 169]. Для геопоэтики Шукшина существенно, что граница раздела частей света – Европы и Азии – проходит к востоку от этого города.

Сюжет киноповести «Печки-лавочки» (1969) полностью построен на истории путешествия алтайского механизатора Ивана Расторгуева и его жены к Черноморскому побережью Крыма. При этом реальная география в киноповести причудливо перемешана с фикциональной.

Фрагмент киноповести «Печки-лавочки» В.М. Шукшина

Попутчиком Ивана оказывается вор, представившийся «железнодорожным конструктором с авиационным уклоном». И хотя герои едут в одном вагоне, создается впечатление, что движутся они в противоположных направлениях: Расторгуевы с востока на запад, а вор с запада на восток. На станции Горск, которую сложно локализовать на карте страны, он сообщает милиционеру, что едет «в Новосибирский академгородок» [1. Т. 5, С. 267]. После его исчезновения вместе с украденным чемоданом, милиционеры предполагают, что он спрыгнул с поезда «на Верхотурском подъеме» [1. Т. 5, С. 269]. Поскольку станция Верхотурье расположена в Свердловской области, оказаться там по пути из Бийска в Новосибирск герой никак не мог. Примечательно, что в летописях XVII в. (заметим, что Шукшин был глубоким знатоком истории «бунташного века») Урал именуется «Верхотурским Камнем». О «Камени Верхотурском» как «границе между Московскимъ и Сибирскимъ царстве”» (цит. по: [2. С. 30]) писал, например, участник посольства в Китай (1682–1683), автор «Описание новыя земли, сиречь Сибирского царства» (ок. 1685) Никифор Венюков.

Сибирь и европейская часть России в художественной географии Шукшина

Сибирь – традиционное место каторги и ссылки, но в художественном мире Шукшина все наоборот. В качестве «мест не столь отдаленных» у него выступают Москва и Ленинград-Петербург, а вовсе не Сибирь, где «человеку энергичному, угловатому – вольнее, ибо всяких клеточек меньше…» [1. Т. 8, С. 77]. Столица же будучи топосом власти, контроля и подчинения, транслирует дух несвободы на всю страну. Когда в финале рассказа «Критики» (1964) участковый уводит разбуянившегося деда Тимофея в милицию, московская тетя (показательно, что именно она вызвала милиционера) уговаривает Петьку: «Что ты, Петенька? В отрезвитель ведь его повели-то в отрезвитель! Он же придет скоро. У нас в Москве знаешь сколько водят в отрезвитель!..» [1. Т. 1, С. 221]. Сержант Кибяков зло шутит: «Жалко дедушку-то? Сча-ас мы его в тюрьму посадим. Сча-ас...» [1. Т. 1, С. 221]. В этой шутке гораздо больше правды, чем представляется герою, это хорошо чувствует тринадцатилетний Петька, реагирующий на все утешения горьким плачем. Характерен другой пример: среди всех достопримечательностей Ленинграда едва ли не самое сильное впечатление на героев рассказа «Постскриптум» (1972) производит крепость, где «раньше сидели зеки» [1. Т. 6, С. 9]. Описание тюрьмы и пыток занимает центральное место в письме Михаила Демина из северной столицы.

Ю.М. Лотман (1922-1993)

Сюжетная схема русского романа XIX века, выявленная Ю.М. Лотманом, состоит из трех звеньев: «преступление (подлинное или мнимое) – ссылка в Сибирь – воскресение» [3. С. 102]. У Шукшина же преступления герои-сибиряки совершают вдали от дома, а их «просветление, преображение» приурочено вовсе не к тюремному заключению, хотя локально и связывается с Сибирью. Этап «воскресения» (чаще всего только потенциального – в этом пункте Шукшин сближается с «демифологизирующей», в терминологии Ю.М. Лотмана, линией русской литературы) шукшинский персонаж переживает после добровольного возвращения на родину, в качестве уже свободного человека: таков инвариант жизненных циклов Ивана Любавина («Любавины», кн. 2), Ольги Фонякиной («Там, вдали»), Егора Прокудина (Калина красная», 1973). Судьба «вора-конструктора» из «Печек-лавочек» в эту инвариантную схему никак не вписывается, поэтому Урал для него становится непреодолимой преградой. В Сибири ему места нет.

А.И. Куляпин

Библиографический список

1. Шукшин В.М. Собрание сочинений : в 9 т. / В.М. Шукшин. Барнаул: ИД «Барнаул», 2014.
2. Анисимов К.В. Проблемы поэтики литературы Сибири XIX – начала ХХ века: Особенности становления и развития региональной литературной традиции / К.В. Анисимов. Томск: Изд-во Томск. ун-та, 2005. 304 с.
3. Брагина Л.А. Изобразительная «шукшиниана» в творчестве сибирских художников / Л.А. Брагина // Известия Алтайского государственного университета. 2013. Вып. 2 (78). Т. 2. С. 202–205.
4. Кулумбетова А.Е. Функция хронотопа в системе рассказа «Двое на телеге» В М. Шукшина / А.Е. Кулумбетова // Художественное произведение: структура, дискурс, медиа : коллективная монография. Барнаул, 2016. С. 468–483.
5. Лотман Ю.М. Сюжетное пространство русского романа XIX столетия / Ю.М. Лотман // Избранные статьи : в 3 т. / Ю.М. Лотман. Таллинн, 1993. – Т. 3. – С. 91–106.