Новые виды вооружения у тюркских народов в конце I – начале II тыс. н.э.

История возникновения названий вооружения у тюркских народов

Этимологический анализ названий вооружения у тюркских народов позволяет проследить историю их возникновения. Для пратюркского языка восстанавливаются следующие виды вооружения: *Kɨlɨ̄č ‘меч, сабля’, *Kɨ̄n ‘ножны, чехол’ *kerki ‘топорик, тесло’, *süŋgü ‘копье, пика’, *jā(j) ‘лук’, *Kɨrɨl’ / *kiril’ ‘тетива’, *ok ‘стрела’, *ūč ‘наконечник’, *qalqan ‘щит’. В общетюркском комплексе появляются как некоторые новые разновидности уже существовавших видов вооружения: наконечники стрел, так и принципиально новые оружия, уточнить реконструкцию их значения удалось путем сопоставления с данными археологии: *byčVq ‘боевой нож’, *baltu ‘боевой топор’, *Kel ‘колчан с карманом или с щитком, сделнный из бересты’, в конце общетюркского периода появляется второй тип колчана *Kurug-luk, изготовленный из тонких плашек, обернутых берестой, *salma / *salŋu ‘праща’. Кроме обычных стрел *ok, которые были у пратюрок, появляются стрелы-свистунки *sAg(u)n. У стрелы были разные виды наконечников: костяные *ūč, реконструируемые и для пратюркского периода, и *Kol-luk железные, появившиеся в общетюркский период. Интересно. что в этот период появляются сразу три новых слова, обозначающие защитные доспехи: ОТю *küpe ‘кольчуга’, *jaryq ‘панцирь, доспехи’, *Kunak ‘латы’. После распада общетюркского языка в конце I-начале II тыс. н.э. у носителей дочерних праязыков возникает значительное количество новых названий, большинство из которых имеют заимствованный характер. Анализ этих данных и выявление источников заимствования позволяет проследить каким образом складывались комлпексы вооружения кыпчаков, огузов, карлуков и других носителей тюркских языков.

Опыт лингвистического и археологического описания вооружения тюрок

Надо отметить, что лингвистическое и археологическое описание вооружения тюрок являются весьма разработанными областями. Но, насколько нам известно, эти две области исследований не были в полной мере сведены воедино.

С точки зрения лингвистики богатый материал по названиям вооружения в отдельных тюркских языках собран в работах [1], [2], [3], [4] посвященных названиям вооружения в азербайджанском, башкирском, казахском, туркменском языках. Хочется специально отметить интересные работы по реконструкции названий пратюркского вооружения – Т.В. Лосевой-Бахтияровой [5] и К.М. Мусаева. Однако в этих работах не отслежены подробно уровни реконструкции, то есть специально не отмечается, какие предметы вооружения восстанавливаются для пратюркского, общетюркского и более поздних языковых уровней, также различие между сходными предметами вооружения, например, различными видами панцирей и т.д. восстанавливается лишь на основе фольклорных данных без привлечения материалов археологии.

С точки зрения археологии впервые богатый и разнообразный материал по средневековому вооружению получил В. Радлов в 60-е гг. XIX в. в результате раскопок на Алтае и Среднем Енисее. Анализ серийных категорий предметов позволил ему описать три типа палашей, копья, пять типов наконечников стрел, панцири. Судя по описанию, Радлов при выделении типов не учитывал различий в таких признаках, как, например, ширина клинка, форма перекрестья или навершия, сечение или форма пера наконечника стрелы. С именем Радлова связаны первые опыты этнической идентификации комплексов средневекового оружия, которые, по мнению ученого, принадлежали известным по письменным источникам тюркам, уйгурам, кыргызам. Для анализа он привлек изобразительные источники, попытался определить функциональное назначение различных форм стрел. Результаты его работы заложили основу для изучения военного дела кочевников Южной Сибири. Благодаря усилиям Н. Бичурина, В. Шотта и др. в научный оборот был введен широкий круг письменных источников.

Во второй половине XIX в. наблюдается значительное оживление археологических изысканий, поисков древних и средневековых памятников. Активно ведутся сборы подъемного материала и раскопки отдельных объектов. Обнаруженные в результате этих работ предметы вооружения из раскопок и сборов, проводившихся по согласованию с археологическими учреждениями, пополняют фонды музеев Москвы, Петербурга, Томска, Минусинска. Необходимость систематизации накапливающихся коллекций вызвала появление первых развернутых классификаций предметов вооружения из хранилищ сибирских музеев. Заслуживающие внимания находки средневековых предметов вооружения были получены в 80–90-е гг. XIX в. С.К. Кузнецовым на р. Томь, А.В. Андриановым – в Минусинской котловине, Ю.Д. Талько-Грынцевичем – в Забайкалье. Памятники изобразительного искусства и монументальной скульптуры средневековых кочевников Южной Сибири наиболее полно зафиксированы экспедицией И.Р. Аспелина. Исследования монументальных и фортификационных сооружений средневековых кочевников Центральной Азии проводились Н.М. Ядринцевым, В.В. Радловым, Д.А. Клеменцом, Г. Рамстедтом, И.Г. Гранэ. В результате интенсивных археологических изысканий к началу XX в. в научный оборот был введен обширный разнообразный материал. Предпринимались попытки его интерпретации на основании анализа сведений письменных источников. Расшифровка древнетюркских рунических надписей из Монголии и Южной Сибири позволила с большой долей вероятности идентифицировать отдельные группы памятников с этнообразованиями средневековых кочевников: тюрок и кыргызов. Подтвердилось предположение Ю.Д. Талько-Грынцевича о принадлежности памятников Забайкалья хуннам. В первые десятилетия XX в. продолжалось исследование хуннских памятников Забайкалья. В бассейне Томи и Чулыма были обнаружены своеобразные «оружейные клады», содержащие многочисленные предметы вооружения. С.Р. Минцлов и А.В. Адрианов начали изучение средневековых памятников Тувы, Н.С. Гуляевым были открыты комплексы Верхнего Приобья. В этот период А.М. Талльгреном публикуются отдельные находки средневекового оружия.

За истекшие годы проблематика сибирского и центрально-азиатского оружиеведения существенно расширилась тематически, хронологически и территориально. В статьях и обстоятельных разделах на оружиеведческую тему в монографиях ныне рассматриваются культуры энеолита, бронзового и раннего железного века, средневековья Западной Сибири, Казахстана, Приобья, Алтая, Минусинской котловины, Тувы, Монголии, Прибайкалья, Забайкалья, Дальнего Востока. Важно, что изучение оружиеведческих проблем, в частности, на материалах средневековья в Сибири и Центральной Азии ведется коллективами специалистов. В этой связи необходимо упомянуть работы последних лет Деревянко [6]; Медведев [7]; Семениченко [8]; Галактионов [9]; Васильев [10]; Хорев, Шавкунов [11] по оружию средневекового населения Дальнего Востока; Коновалов [12] – по вооружению хуннов Забайкалья; Ковычев [13]; Немеров [14]; Крылов [15]; Худяков [16]; Худяков [17] – по вооружению средневековых кочевников Забайкалья; Овчинникова [18], Худяков [19] – по вооружению средневековых кочевников Тувы; Савинов [20], Нестеров [21], Худяков [22], Худяков [23] – по вооружению средневековых кочевников Алтая и Южной Сибири в целом; Чиндина [24]; Чиндина [25]; Коников [26]; Худяков [19]; Коников, Худяков [23]; Плотников [27] – по вооружению населения Западной Сибири; Плотников [28], [29]; Плотников [30]; Плотников [31] по вооружению средневековых кочевников Восточного Казахстана; Горелика [32], [33], Худяков [34] – по вооружению средневековых кочевников Монголии; Худяков [35] – по Минусе.

Соотнесем материалы, собранные в лингвистических и археологических работах. Ниже приводятся те названия, которые возникли уже после распада общетюркского языка в I тыс. н.э., и археологические данные об этих предметах у тюркских народов в конце I – начале II тыс. н.э.

Реконструкция новых видов вооружения у тюркских народов

Кинжал

– перс. xanžar ‘кинжал’ > *kanžar: чаг. xan¾ar; тур. hančer ‘кинжал’; аз. xənčər; турк. xanžar ‘кинжал’; тат. xən¾ər; башк. xänjär; ккалп. qanžar; каз., кирг. qanžar; узб. xanžar 'кинжал'; уйг. xän¾är; [15. С. 282]. Это предположительно довольно позднее заимствование из арабского языка, через персидский. Согдийское xangar заимствован в арабский как xandžar, из арабского в персидский язык, а оттуда по тюркским языкам.

– рус. кинжал > хак., тув. kinžal, як. kynčl, чув. kinžal.

– перс. qam ‘кинжал’> кбалк., ног. qama, тур. kama ‘клин, кинжал, нож’, аз. gämä, турк. gama.

Данные об эволюции кинжалов в кочевом мире в изучаемый период ограничены. У киданей и монголов преобладали однолезвийные кинжалы. Они известны у кыпчаков, уйгуров, племен ундугунской культуры, кочевников Саяно-Алтая.

Среди находок оружия ближнего боя, обнаруженных в древних тувинских памятниках, представлены кинжалы с однолезвийным клинком, относящиеся к одной группе.

Рис.1. Оружие кочевников Тувы: 1–3, 6 – наконечники стрел; 4 – кинжал; 5 – копье

 Группа L Трехгранные представлена 2 типами:

Тип 1. Прямые, без перекрестья. Включает 2 экземпляра. Длина клинка – 13 см, ширина – 3 см, длина черешка – 5 см, Однолезвийные прямые клинки с остроугольным острием, прямой спинкой, без перекрестья.

Тип 2. Слабоизогнутые, без перекрестья. Включает 2 экземпляра. Длина клинка – 14,5 см, ширина – 15 см, длина черешка – 5 см. Однолезвийные клинки с остроугольным, отогнутым к спинке острием, без перекрестья. У одного экземпляра острие обломано (рис. 1: 4). Кинжалы, обнаруженные в уйгурских памятниках, относятся к группе трехгранных, представленной двумя типами.

Тип 1. Прямолезвийные без перекрестья. Включает 6 экземпляров. Длина клинка – 12 см, ширина – 2 см, высота рукояти – 4 см. Однолезвийные прямые клинки с прямой рукоятью (рис. 2: 2, 3).

Рис. 2. Оружие центральноазиатских уйгуров: 1–4 – тесла; 2, 3, 5, 6 – кинжалы

Тип 2. Прямолезвийные с обоймой-упором. Включает 2 экземпляр. Длина клинка – 11 см, ширина – 2 см, высота рукояти – 3 см. Однолезвийные прямые клинки, с прямой рукоятью и обоймой-упором для крепления обкладки рукояти (рис. 3: 3).

Рис. 3. Оружие центральноазиатских уйгуров: 1, 2 – панцирные пластины; З – кинжалы; 4, 5 – наконечники стрел.

Однолезвийные клинки могли применяться универсально для рукопашного боя, для бытовых и хозяйственных нужд. Аналогичные кинжалы широко распространены в памятниках кочевников I–II тыс. н.э.

Находки кинжалов в памятниках восточных кыпчаков немногочисленны. По сечению клинка они относятся к одной группе – трехгранные, которая представлена 1 типом.

Тип 1. Удлиненно-треугольные без перекрестья. Включает 3 экземпляра из памятников: Жартас; Тасмола IV, к. 2; Королевка в Казахстане. Длина клинка – 26 см, ширина клинка – 4 см, длина черешка – 12 см. Однолезвийные, прямые клинки с лезвием, скошенным к спинке. У одного экземпляра сохранилась обойма при переходе к черешку, у другого – пластинчатое навершие (рис. 4: 2–4).

В конце VII в. у хазар распространяется неизвестный ранее в Европе центрально-азиатский тюркский тип кинжалов с сильным наклоном рукояти к лезвию. Со второй пол. VIII в. кинжалы салтовским населением не использовались. Вместо этого в погребениях воинов часто попадаются ножи, по размерам и форме совершенно неотличимые от бытовых. По мнению Р.С. Минасяна, такие ножи могли применяться и как метательное оружие.

Рис. 4. Кыпчакское вооружение ближнего боя и защиты: 1 – сабля; 2–4 – кинжалы.

Археологические данные демонстрируют сосуществование нескольких разных разновидностей кинжалов у разных тюркских этносов, что соответствуют и лингвистическим материалам, по которым видно, что происходило сепаратное заимствование названий кинжалов в отдельные языковые группы.

Меч

– араб. zülfakär ‘меч, сабля Али 4-ого халифа’ > турк. zülpükär ‘сабля Али 4-го халифа’, каз. zulpyqar ‘нож с двумя лезвиями’; кирг. zulpyqor ‘острый разящий меч, эпитет меча халифа Али’; тат. zölfekar ‘легендарная сабля Али’; башк. zölfäkär; узб. zulfiqor; [15. С. 116].

– монг. seleme ‘меч’> каз., кирг. selebe ‘меч, сабля’, тув. selebe ‘древний вид оружия, длина которого около метра, а ширина лезвия 5, оно прямой формы, острие немного загнуто’, [115. С. 117].

– араб. saif ‘меч’ > башк. säjäf, кирг. sap.

– перс. šamšir ‘меч, сабля, шашка, шпага, рапира’ > тур. šimšir ‘сабля’, турк. šemšyr ‘клинок, меч, сабля, шпага’, узб. šamšir ‘клинок, меч, сабля’, уйг. šämšär, кирг. šamšar ‘меч, сабля’, каз., ккалп. semser.

Сабли были на вооружении у кыпчаков, племен Алтая. По-видимому, они были в большей степени характерны для западных районов евразийского пояса степей. У кыргызов Енисея в монгольскую эпоху обнаружены только палаши, но, вероятно, они пользовались и саблями, поскольку последние были у них на вооружении с конца I тыс. н.э.

В памятниках уйгуров обнаружены мечи, относящиеся к группе ромбических в сечении.

Тип 1. Без перекрестья. Включает 1 экз. из цитадели III Шагонарского городища (Тува). Длина сохранившейся части клинка – 18 см, ширина – 4, высота рукояти – 8 см. Сохранился в обломках. Двулезвийный прямой клинок с сильно сточенным с одной стороны лезвием и обломанным клинком. Перекрестье отсутствует. Черен рукояти прямой, уплощенный.

По имеющимся данным судить о роли рубяще-колющего оружия в комплексе наступательных средств ближнего боя уйгуров довольно сложно. Если учесть, что у исторических противников уйгуров (тюрки, кыргызы и другие кочевники) были широко распространены палаши, то вряд ли правомерным может быть вывод об ограниченности уйгурского набора рубяще-колющего оружия двулезвийными мечами.

Кимаки

Важной особенностью рубяще-колющего оружия кимаков являются его относительно широкая распространенность и типологическое разнообразие. В конце I тыс. н.э. у кимаков были на вооружении все виды рубяще-колющего оружия: мечи, палаши, сабли. Причем мечи характерны преимущественно для северной периферии Кимакского каганата, в то время как в Верхнем Прииртышье, Степном Алтае и южных районах Приобья применялись прямые палаши и сабли. На юге Приобья зафиксированы также отдельные экземпляры сабель с заметно изогнутым клинком. Наличие в составе синхронного комплекса весьма различных по видовому, групповому и типологическому составу предметов рубяще-колющего оружия свидетельствует о его усиленной технологической разработке. Ввиду относительно небольшого числа находок для каждого из типов выделить ведущие формы пока не представляется возможным. Можно отметить, что для данного региона в целом были характерны прямые однолезвийные клинки с прямой или изогнутой рукоятью (рис. 5).

Ведущая роль рубяще-колющего оружия в комплексе наступательных средств ближнего боя кимаков представляется бесспорной. С учетом новых материалов их мечи, палаши и сабли значительно превосходят в количественном отношении все остальные виды оружия предназначенные для поражения противника в ближнем и рукопашном бою. Данный набор выглядит наиболее развитым на фоне синхронных комплексов сопредельных территорий.

Лингвистические материалы подтверждают археологические выводы. Для северо-восточных языков не найдено новых названий меча, сабли. Наоборот, в кыпчакских, огузских и карлукских языках они весьма разнообразны.

Рис. 5. Классификация кимакского рубяще-колющего оружия (IX–Х вв. н. э.)

Копье, пика, штык

– п.-монг. ida ‘копье, дротик‘ > чаг., алт. žyda, турк. yda, хак., тув. čyda.

– рус. копье > кум., кбалк. kopjo.

– перс. najza ‘пика, копье’ > чаг., турк. najza ‘штык’, аз. nizä, узб. najza, уйг. näjzä ‘пика, штык’, каз., кирг., ккалп., башк. najza.

– рус. штык > узб., ктат., ног., кум., тат., башк., чув. štyk.

Копья, обнаруженные в захоронениях уйгуров по сечению пера копье относится к группе круглых, по форме – к одному типу.

Тип 1. Удлиненно-треугольные. Включает 1 экземпляр. Длина пера – 8 см, ширина – 1,5, высота втулки – 4 см. Сохранился в обломках. Наконечник с остроугольным, трехгранно-трехлопастным в сечении наконечником. У кыргызов и кочевников Саяно-Алтая были распространены копья с длинным, узким, ромбическим, четырехгранным в сечении пером удлиненно-треугольных очертаний. Отличаются от монгольских и уйгурские копья. По-видимому, подобное разнообразие связано с тем, что данный вид оружия не оказал столь заметного влияния на вооружение подвластных монголам центральноазиатских кочевников.

В кимакских памятниках обнаружено небольшое количество наконечников копий. По сечению пера они распадаются на три группы.

Рис. 6. Кимакские копья.

 Группа I. Ромбические, один тип.
 Тип 1. Удлиненно-ромбические. Включает 3 экземпляра. Длина пера – 13 см, ширина – 3, высота втулки – 11 см. Наконечники с остроугольным острием, узким или широким пером, удлиненными ударными гранями, покатыми плечиками, длинной несомкнутой втулкой с отверстием или выступом для крепления к древку. У одного из экземпляров втулка обломана (рис. 6).

 Группа II. Линзовидные, один тип.
 Тип 1. Удлиненно-ромбические. Включает 2 экземпляров. Длина пера – 9 см, ширина – 2, высота втулки – 12 см. Наконечники с остроугольным острием, узким или широким пером, удлиненными ударными гранями, покатыми плечиками, длинной несомкнутой втулкой (рис. 6).

 Группа III. Трехлопастные, один тип.
 Тип 1. Удлиненно-ромбические. Включает 1 экземпляр. Длина пера – 13 см, ширина – 2, высота втулки – 8 см. Наконечник с остроугольным острием, удлиненными ударными гранями, образующими три выступающих ребра-лопасти, покатыми плечиками, длинной несомкнутой втулкой.

Копья на длинных древках изображены на бронзовых бляшках, изредка встречающихся на территории расселения кимаков и подвластных им племен.

В кыргызских курганах монгольского времени копий не найдено. Среди предметов в коллекции В. Радлова, полученных в результате раскопок и сборов на Абакане, в Минусе имеются находки, которые можно отнести к XIII–XIV вв. н.э. По сечению пера они относятся к одной группе.

Рис. 7. Кыргызские наконечники

 Группа I. Четырехгранные наконечники. Насчитывает 2 типа.
 Тип 1. Удлиненно-ромбические. Включает 1 экземпляр. Длина пера – 10 см, ширина – 1,6 см, длина втулки – 11,5 см. Наконечник с остроугольным острием, узким пером, покатыми плечиками, длинной втулкой. На втулке два отверстия для крепления к древку (рис. 7).
 Тип 2. Удлиненно-треугольные. Включает 1 экземпляр. Длина пера – 9 см, ширина – 1 см, длина втулки – 4 см. Наконечник с остроугольным острием, длинным узким пером, конической короткой втулкой с несомкнутым швом (рис.7).

Как лингвистические, так и археологические данные свидетельствуют в пользу разноообразных типов копий у более западных этносов: кыпчаков, огузов и карлуков. У уйгуров, кимаков найдены несколько разные виды копий. Возможно, это и обуславливало необходимость заимствования их названий из разных источников.

Топор

– п.-монг. sµke ‘топор’ > *süge: як. süge, тув., тоф. süge, [15. С. 279].

– кирг. čot ‘чет (топорик с лезвием, насаженным поперек топорища)’, каз. šot ‘топор с лезвием, насаженным поперек туловища’.

Боевые топоры в комплексах центральноазиатских кочевников встречаются редко. Проушные топоры с высоким обухом известны у монголов. Подобные топоры в предшествующий период раннего средневековья были характерны для кыргызов, тюрок и кимаков.

Своеобразны черешковые топоры, зафиксированные у монголов. Вероятнее всего, они восприняты у чжурчжэней, для которых были характерны. У кочевников Тувы имелись на вооружении вислообушные топоры.

Как можно видеть, топоры в отличие от колюще-режущего оружия были более характерны для северо-восточных этносов. Это и обусловило появление нового слова именно в этой группе. Вероятно, что топоры такого типа были заимствованы у монголов.

Булава, дубина

– *čoqmar ‘дубина, палица, булава’ (образовано от *čoq- ‘бить’): чаг. čoqmar; турк. čomaq ‘пень’; тур. čomak ‘палка, дубина, палица, булава’; аз. čoqmar; узб. čoqmor; каз. šoqpar; кар. čoxmar; ног. šoqpar; кум. čoqmar; тат. čuqmar ‘булава, палица, кистень’ (> чув. čuqmar); башк. suqmar; [15. С. 274].

– ир. gurze ‘булава’ > *kürzi: чаг. gürz; тур. gürz ‘железная палица, булава’; аз. gürz; узб. gurzi ‘палица, булава’; уйг. gurzu; каз. kürzi; кирг. kürsü ‘палица, булава’; тат. görzi; башк. görzöj; [15. С. 274]. В XV в. в речи верующих казаков обозначало мифический инструмент, огненный прут, используемый для наказания грешного мусульманина в аду. Согласно тюркским памятникам на утолщенном конце имелось, как правило, шесть выступающих зубцов. Такая дубинка получила в военной литературе специальное название шестопер. [15. С. 88].

– тат., башк. *küsäk (> чув.), [15. С. 274].

– узб. sojyl; уйг. sojla; каз. sojyl; кирг. sojul ‘дубина, палица’; ккалп. sojyl; тув. sujul; вероятно, образовано от ПТю *soj- ‘cдирать, наружный слой, резать, бить, убивать, закалывать’, [36. С. 284]; [15. С. 274].

– перс. topuz ‘дубина, дубинка, булава’ > тур. topuz ‘палица, булава, дубина’, аз., гаг. topuz.

– узб., уйг. kaltak ‘палка, дубинка’, кирг., ккалп. keltek ‘палица, дубинка’.

Находки булав в памятниках центральноазиатских кочевников развитого средневековья единичны. Они зафиксированы в монгольских комплексах. Судить о развитии данного вида оружия преждевременно.

Хотя практически нет археологических данных о различных типах булав и дубинок у тюрок в средневековье. Мы видим, что по материалам лингвистической реконструкции это оружие было весьма популярно у всех этносов, кроме северо-восточных.

Молот

– перс. čakoš ‘молот’> *čEküč ‘молот’: čeküč (IM); тур. čekič; тат. čükeč; чаг. čeküč, čöküč (Abush., Sangl.); узб. čokič ‘hack’; аз. čäküč; турк. čekič; ног. šökiš; баш. sükeš; балк. čögüč; гаг. čekič; кар. cokuc, cekic, čöküč; кум. čöküč; [37. P. 103], [38. P. 415].

– *basu- ‘молот, колотушка’: крх.-уйг. basu (MK); тур. pasak ‘с коротким топором’; узб. baska; тув. masqa; шор. masqa; хак. pasxa; алт. masqa; [37. P. 64]. ПА *pesa ( -o) ‘ручка, рукоятка’: ПТю.: *basu-; ПМонг.: *hesi; ПТунг.: *pesin; Яп.: *pasu-I; [39. P, 1751].

– *boŋ ‘1) молоток, колотушка, 2) дубина’: тув. moŋ ; тоф. moŋ 1; СИГТЯ 1997, 383. ПА *monŋo ‘мять, жать, гладить’: ПТю. *boŋ; ПМонг.: *mun-; ПТунг.: *monŋi-; KOR: *man-či-; Яп.: *məm- ( -ua-); [39. P. 1346].

– *bAlka ‘молоток’: тат. balγa (Sib.); тур. balyoz или balga ‘кувалда, молот’; балк. balqa; баш. balqa; ккалп. balqa; каз. balqa; уйг. balqa; [37. P. 61], [[#Литература | [36. Т. 2. С. 57-58]]. тюрк. > монг. balγu, balig (KW 31). ПА *paluk`V ‘молоток’: ПТю. *bAlka; ПМонг.: *haluka; ПТунг.: *paluka; [39. P. 1617].

Молоты в тюркских захоронениях, насколько нам известно, отсутствуют. Возможно, в данном случае речь идет о молоте, не как об отдельном орудии, а как о дополнительном элементе на обухе топора, такого рода обухи-молоты встречаются у древних и средневековых тюрок весьма часто. В частности, в кургане № 9 в Джолине найден топор с коротким обухом в виде молоточка.

Колчан

– *Kurug-luk ‘футляр для лука, колчан’: крх.-уйг. quruγluq (MK); хак. xurlux; алт. qurluq; шор. qurluq; [38. P. 657;660], [36. Т. 6. С. 163-164].

Как было сказано выше, у тюркских средневековых этносов в конце I – начале II тыс. до н.э. стали использоваться практически исключительно открытые колчаны с карманом (ср. [40]). Возможно, это и обусловило появление нового слова *Kurug-luk для их обозначения только в этот период.

– среднемонголький язык, ср. монг. saγadaq ‘колчан’ > тув. saаdaq ‘колчан; охотничья сумка’; хак. sa:daх ‘колчан’; кбалк. sadaq ‘стрела для стрельбы из лука’; ккалп. sadaq ‘колчан; лук’; каз. sadaq ‘лук’; кирг. saаdaq ‘колчан’; алт. sааdaq ‘лук со всеми принадлежностями’; турк. sagdak ‘колчан’, кар. К saγdaq, sadaq ‘колчан’, уйг. saγdaq ‘колчан’; тур. sadak ‘колчан’, кум. sadaq ‘колчан для лука и стрел’, ног. sadaq ‘колчан’; [36. Т. 7. С. 140].

Саадаки известны в основном по рисункам киданьских и монгольских воинов. Они имеют принципиально другую конструкцию, чем колчаны. Единичный саадак с моделью лука и стрел обнаружен при раскопках в могильнике Оглахты VI, м. 412. Судя по рисункам, саадаки по форме отличались от колчанов в следующем: они имели прямое дно с обручем или пластиной с внешней стороны, на которой иногда был геометрический орнамент, и расширяющийся к горловине приемник. Внешняя поверхность приемника также иногда украшалась геометрическим орнаментом. Луки в саадаках носили как с натянутой, так и со снятой тетивой. Характерно, что в саадаках изображены только луки, относимые к типу 2. Основное отличие от колчана, заключается в том, что лук и стрелы помешались в саадках наконечниками вниз (стрелы в колчанах с карманом хранились наконечниками вверх) (ср. [41]).

Лук

– перс. kamn ‘лук’ > чаг. kamn ‘лук’, турк. keman ‘лук, рогатка’, тур. keman ‘скрипка, лук’, аз. kaman ‘лук’, узб. kamon ‘изогнутые брови, имеющий изогнутые брови’, [37. P. 251].

В начале II тыс. н.э. в большинстве южносибирских и центральноазиатских кочевых культур произошел переход к новым формам лука. Наиболее распространенным типом лука становятся луки с одной "веслообразной" срединной фронтальной накладкой. Нередко такие луки именуются "монгольскими", а их распространение связывается с влиянием монголов. А.А. Гаврилова считает появление подобных луков результатом длительного технологического усовершенствования кибити, выразившегося в постепенном уменьшении количества накладок.

Не вполне ясно в данном случае, чем объясняется расхождение между лингвистическими (заимствование нового названия лука из персидского языка) и археологическими данными (заимствование формы лука у монголов).

Праща

–*sapan: тур. sapan ‘праща, рогатка’; аз. sapan ‘рогатка’; турк. sapan ‘праща’; тат. ист., уйг. sapkan ‘праща’; башк. apqan; ккалп. sapqan; кум. sarpan; каз. saqpan ‘длинный щелк. ремень у пастуха’; [36. T. VII. C. 198]; [15. C. 247].

Как уже было сказано, пращи в тюркских захоронениях не представлены. Возможные объяснения этого факта см. выше во II разделе.

Стрела

– перс. tir ‘стрела’ > чаг., аз., узб. tir ‘стрела’.

– монг. zebe ‘стрела’ > каз., кирг., ккалп. žebe ‘стрела’.

Наконечник

– турк. demren, тур. temren ‘наконечник стрелы, пики’, [36. T. 3. C. 188], вероятно, образован от ПТю *tẹmir ‘железо’,.

– крх.-уйг., чаг. bašaq ‘железный наконечник’; тоф. bаъš; башк. baš; уйг. bšaq; [36. T. 2. C. 90] образован от ПТю *baš- ‘голова’.

Развитие форм железных наконечников стрел основной функциональной группы, предназначенных для поражения незащищенного панцирем противника, в период развитого средневековья происходило по направлению отбора наиболее оптимальных типов, соответствующих интенсивному конному бою. Практически повсеместно на рубеже II тыс. н.э. в центральноазиатском регионе наиболее распространенная группа наконечников трехлопастного сечения вытесняется стрелами с уплощенным пером.

Панцирь

– чаг. sаvut; турк. sovut ‘кольчуга’; узб. sovut ‘кольчуга, панцирь’; уйг. sаvut; каз., ккалп. sауut; кирг. sōt ‘панцирь’; ног. sabyt; кбалк. sa³t; тат. savyt; башк. hauyt; [15. C. 291].

– монг. xürää ‘круг, кружок, кайма’ > каз. kireuke, кирг. küröökö ‘панцирь, халат из золототканной шелковой ткани с каймой, узорами, который надевали почетные гости на аудиенции у хана, султана’.

– перс. badan ‘тело, кольчуга’ > тадж. badana > башк., каз., кирг. badana ‘панцирь, кольчуга, арх. туловище’.

– перс. čarajne ‘латы, металлические доспехи’ > кирг. čаrajnа ‘латы’; каз. šаrajnа; башк. hаrajtа ‘латы из четырех круглых пластин, закрывающих грудь, спину, бока, носили обычно под основным панцирем’.

– перс. zereh ‘броня, панцирь’ > тур. zyrh ‘броня’; гаг. zirh; аз. zyreh; узб zirh ‘броня’;

Кимаки:

Рис. 8. Кимакский панцирь (реконструкция).

По форме пластин и способу крепления известные находки конца I тыс. н.э. в Степном Алтае могут быть отнесены к одному типу.

Тип 1. Чешуйчатые. Включает 1 экз. из памятника Троицкое. Форма и размеры пластин, количество и местоположение отверстий на них существенно различны. Преобладают прямоугольные пластины и с округлым нижним краем с отверстиями по краям, площадью – 5×3 см (8 шт.). В наборе присутствуют также прямоугольные и трапециевидные пластины с различным количеством отверстий, площадью от 5×3 до 7×3 см (10 шт.). Одна пластина имеет вид узкой изогнутой полосы площадью 8×2,5 см. Если все пластины относятся к одному панцирному набору, то среди них можно выделить три группы, различающиеся по способу крепления, форме и вероятному местоположению. Одну из них составляют прямоугольные и трапециевидные пластины с малым числом отверстий, расположенных по краям, рассчитанные на жесткое крепление к подкладке. Вторую – пластины со скругленным нижним краем, рассчитанные на крепление по принципу чешуи.

Вероятно, такими же, но больших размеров были представленные в обломках широкие прямоугольные пластины с большим числом отверстий, которые можно отнести к третьей группе. С известной долей вероятности первую группу пластин можно связать с частью панциря, предохраняющей корпус воина, вторую – с рукавами, а третью – с подолом доспеха (рис. 8).

Внешний вид панциря хорошо различим на бронзовой бляшке из памятника Кулундинского, на которой изображен пеший воин, стреляющий из лука. На нем длиннополая катафракта, прикрывающая тело от груди до колен, плечи и руки незащищены.

Рис. 9. Кимакские панцирные пластины.

Кыргызы:

Рис. 10. Реконструкции кыргызских панцирей: 1, 2 – Абаза, Монголия, пластинчатые куяки; 3 – Абаза, панцирь-халат

Защитное вооружение представлено в комплексах кыргызской культуры монгольского времени отдельными деталями доспеха. По форме пластин и способу их крепления они относятся к панцирям двух типов.

Тип 1. Ламеллярные. Включает 2 экземпляра. Обе пластины сохранились не полностью. Длина пластин – 4,5 см, ширина – 2 см. На одном из обломкон сохранились округлые отверстия. Вероятнее всего, эти пластины могли входить в состав доспеха ламеллярного типа и крепились вертикально, с частичным наложением друг на друга (рис. 9: 8).

Тип 2. Пластинчатые. Включает 7 экземпляров. Длина пластин – 8 см, ширина – 5,5 см. Вдоль края некоторых пластин имеется ободок. На пластинах встречается по одному или по шесть округлых отверстий вдоль одной из сторон. На некоторых пластинах имеются бронзовые заклепки со сферическими шляпками или следы от них (рис. 9: 3–7).

Подобные пластины известны на Енисее в комплексах Абазы, Под-синего, Белого Яра, Покровского клада. Я.И. Сунчугашев на основании находки котла "монгольского типа" в Абазе отнес их к XIII–XIV вв. С ним согласился М.В. Горелик, который считает подобные панцири монольскими. Однако, вполне возможно, что такие панцири начали изготавливаться на Енисее еще в период самостоятельного существования кыргызских княжеств в предмонгольскую эпоху. Они продолжали применяться в Минусе до XVIII в. На пластинах из Монголии, отнесенных в экспозиции Центрального Музея к кыргызскому государству, имеются типологически поздние признаки: ободок по краю и бронзовые заклепки. Подобные пластины крепились к мягкому покрытию с внутренней стороны так, что снаружи виднелись только заклепки. Предложены разные реконструкции пластинчатого панциря: одна – в виде куяка, другая – в виде панциря-халата. Не отрицая, в принципе, реконструкции панциря в виде халата, необходимо отметить, что она составлена без учета реального количества и размеров пластин, их различий по числу отверстий. В реконструкции панциря-халата функционально обоснованы три формы пластин, предохраняющих плечи, верхнюю полу и всего остального. Однако в абазинском наборе таких различий больше, поэтому реконструкция в виде куяка представляется предпочтительней. Ориентируясь на нее, можно отнести пластины с одним отверстием и двумя заклепками к центральной части нагрудника, пластины с шестью отверстиями и заклепками – к рукавам, пластины с двумя заклепками – к правой стороне нагрудника. Для пластины с одним отверстием трудно определить местоположение в составе панциря. Вероятно, она должна относиться к центральной части нагрудника (рис. 10).

Тува:

Среди находок защитного вооружения выделяются два панцирных набора, обнаруженные в тайнике на горе Ийи-Кулак. М.В. Горелик, исследовавший данную находку, выделил два панцирных набора, каждый из которых включает по 172 и 193 пластины разных форм. По форме пластин и способу их крепления оба панциря относятся к одному типу.

Рис. 11. Пластины панциря кочевников Тувы

Тип 1. Пластинчатые куяки. Включает два экземпляра из памятника Ийи-Кулак в Туве. Форма и размеры пластин в составе каждого набора различны. А.Д. Грач относил все пластины к одному доспеху, выделив две формы пластин, отметив на некоторых из них пряжки и украшения, M.B. Горелик выделил в общей массе находок два набора.

Первый набор включает 172 пластины подквадратной, прямоугольной, трапециевидной форм с бортиком по периметру. На пластинах по два или три отверстия, В некоторых сохранились заклепки (рис. 11: 1–6).

В реконструированном виде этот панцирь представляет собой панцирный жилет со съемными наплечниками. M.B. Горелик называет предложенную реконструкцию разновидностью усиленного панциря "хатангу дегель", который в специальной литературе именуется "куяк". К сожалению, из описания неясно, сколько пластин в составе набора относится к той или иной форме, и какое место они должны занимать в составе доспеха. Судя по всему, прямоугольные пластины должны относиться к жилету, а трапециевидные – к наплечникам.

Значительно подробнее рассмотрен М.Б. Гореликом второй панцирный набор из Ийи-Кулака, В его составе 193 пластины. Из них 129 прямоугольных пластин с бортиком с двух сторон, на каждой по три отверстия с заклепками. Некоторые пластины имеют пряжки. Следовательно, нагрудная и наспинная части стягивались ремешками и застегивались на пряжки. На спине было 5 пластин, изогнутых желобком по длине и центральной части. Восемнадцать пластин со скошенными углами отнесены к вороту и проймам. Все эти пластины крепились к матерчатой или кожаной основе изнутри так, что снаружи были видны только заклепки. С наружной стороны, на груди размещались две пластины с латунной чеканной накладкой. На плечах помещались полуцилиндрические оплечья с латунными чеканными накладками. Руки до локтя прикрывались узкими, крепившимися горизонтально, прямоугольными пластинами предплечья, частично перекрывавшими друг друга. Судя по реконструкции, пластины на плечах и руках крепились к основе снаружи (рис. 11: 7–9).

Как можно видеть технология изготовления панцирей в тюркском мире не была единообразной. Возможно, это и обуславливало появление разнообразных названий для его обозначения.

Щит

– перс. separ ‘щит’ > тур. siper ‘окоп, бруствер, щит, маркиза’; аз., уйг. sipƒr, узб. sipar ‘щит, броня’; [15. C. 149].

Насколько нам известно, в средневековых тюркских захоронениях щиты практически не встречены. Вероятно, это связано с тем, что они изготавливались из различных сортов дерева, которые плохо сохраняются.

Шлем

– монг. daγulγa ‘шлем’ > *dabulγa: чаг. dubulγa (позднее заим.); аз. däbilgä; узб. dubulγa (позднее заим.); уйг. tuγluγa; каз. dulyγa (позднее заим.); кирг. t³lγa ‘шлем, шашка, шишак’; ккалп. dulyγa; хак. tuγluγa; як. dulaγ-; [[#Литература | [36. T. 3. C. 293]]; [15. C. 292].

– рус. шлем > ног., кбалк., кум., тат., башк., чув. šlem, [15. C. 148].

Находки шлемов в кочевнических древностях очень редки. Шлемы найдены в памятниках киданей, кыргызов, кочевников Тувы, монголов в Восточном Туркестане. Все они имели сфероконический купол, составленный из четырех или шести пластин, с обручем и навершием, иногда с накладными фестончатыми пластинами и бармицей. Поскольку все находки относятся к периоду развитого средневековья, судить об этапах эволюции защитного наголовья в кочевом мире Центральной Азии пока не представляется возможным.

Выводы

Как можно видеть из этого краткого анализа появления инновационных названий, большинство из них заимствования из 1) персидского, 2) монгольского, 3) арабского и 4) русского языков. (В работе Т.В. Лосевой-Бахтияровой [5] см. полный анализ заимствования в названиях оружия в тюркских языках).

Но в ряде случаев мы имеем дело со словами, источник заимствования которых неясен или они имеют алтайскую этимологию, то есть не являются заимствованиями. Просто на общетюркском уровне она, вероятно, не обозначали видов вооружения, а затем в них произошло изменение значения. Именно эти случаи нам бы и хотелось рассмотреть несколько подробнее. Понятно, что когда речь идет о заимствованиях, то время их распространения приблизительно известно (II тыс. н.э.). Зато анализ совместного изменения значения, затронувший несколько семей, может быть важен при изучении инноваций в комплексе вооружения отдельных этносов.

Наибольшее количество совместных инноваций произошло в группе «огузы – кыпчаки – карлуки»:

 – *bAlka ‘молоток’: тат. balγa (Sib.); тур. balyoz или balga ‘молот’; балк. balqa; башк. balqa; ккалп. balqa; каз. balqa; уйг. balqa;  [37. P 61],  [36. T. 2. C. 57-58].

 – *sapan ‘праща’: тур. sapan ‘рогатка’; аз. sapan ‘рогатка’; турк. sapan ‘праща’; тат. ист., уйг. sapkan; башк. apqan; ккалп. sapqan; кум. sarpan; каз. saqpan ‘длинный ремень у пастуха’;  [36. T. VII. C. 198];  [15. C. 247].

 – *sovut ‘панцирь’: чаг. sаvut; турк. sovut; узб. sovut ‘кольчуга, панцирь, сосуд, сосудина’; уйг. sаvut; каз., ккалп. sауut; кирг. sЎt панцирь; ног. sabyt; кбалк. sa³t; тат. savyt ‘панцирь, кольчуга, латы’; башк. hauyt;  [15. C. 291].

Это доказывает, что после отщепления северо-восточных языков, этнос «огузов-кыпчаков-карлуков» имел какое-то, возможно, весьма продолжительное время (судя по совокупности инноваций) совместный комплекс вооружения. Другие группы языков («огузы-карлуки», «огузы-кыпчаки» и т.д.) практически не имеют совместных инноваций.

Интересно также отметить, что в северо-восточных языках в отличие от всех остальных тюркских языков присутствует минимальное количество заимствований в названиях оружия. Возможно, это говорит о том, что этот этнос не испытывал серьезного влияния извне на создание своего комплекса вооружения. Наоборот, в огузских, кыпчакских, карлукских языках присутствует весьма представительное количество заимствований особенно из иранских языков.

Ю.В. Норманская (ИЯз РАН, ИСП РАН). Работа выполнена при поддержке гранта РНФ № 20-18-00403

Список литературы

1. Багышов Д.Г. Военная терминология азербайджанского языка. Баку, 1990.
2. Ягафарова Г.Н. Военная лексика башкирского языка. Уфа, 2003.
3. Байжанов Т. Военная лексика в казахском языке. Алма-Ата, 1991.
4. Багаутдинов Т.Н. Традиционная военная лексика башкирского языка. Диссертации на соискание ученой степени кандидат филологических наук. Уфа, 2001.
5. Лосева-Бахтиярова Т.В. Военная лексика тюркских языков: Названия вооружения : Дис. ...канд. филол. наук. М., 2005.
6. Деревянко Е.И. К вопросу о вооружении мохэякого воина // В кн.: Археология Северной и Центральной Азии. Новосибирск, 1975. С. 192–203.
7. Медведев В.Е. О шлеме средневекового амурского воина (тайник с остатками доспеха в Корсаковском могильнике) // Военное дело древних племен Сибири и Центральной Азии. Новосибирск, 1981. С. 172–184.
8. Семениченко Л.Е. Характеристика наконечников Приморья в VIII–X вв. // Новейшие археологические исследования на Дальнем Востоке СССР. Владивосток, 1976. С. 98–111.
9. Галактионов О.С. Характеристика средневеко¬вых наконечников копий Приморья // Археологические материалы по древней истории Дальнего Востока СССР. Владивосток, 1978. С. 99–103.
10. Васильев Ю.М. Наконечники стрел из могильника Луданникова сопка // Археологические материалы по древней истории Дальнего Востока СССР. Владивосток, 1978. С. 118–126.
11. Хорев В.А., Шавкунов В.Э. Наконечники стрел Ананьевского городища // Материалы по археологии Дальнего Востока СССР. Владивосток, 1981. С. 111–117.
12. Коновалов П.Б. По следам Ю.Д. Талько-Грынцевича. (Археологическая разведка хуннских погребений в Южном Забайкалье) // Тр. БИОН, 1969. Сер. вост. Вып. 12.
13. Ковычев Е.В. Лук и стрелы восточно-забайкальских племен I тысячелетия н. э. // Военное дело древних племен Сибири и Центральной Азии. Новосибирск, 1981. С. 97–110.
14. Немеров В.Ф. Наконечники стрел ундугунской культуры // Археология Северной Азии. Новосибирск, 1982, с. 168– 177.
15. Крылов Д.А. Вооружение забайкальского воина X–XIV вв. (По материалам могильников Восточного Забайкалья) // Материалы XIX Всесоюзной научной студенческой конференции (история). Новосибирск, 1981. С. 71–74.
16. Худяков Ю.С. Коллекция железных наконечников стрел Читинского музея // Археология Северной Азии. Новосибирск, 1982. С. 135–148.
17. Худяков Ю.С. Коллекция железных наконечников стрел из Тункинской долины в фондах Иркутского музея // По следам древних культур Забайкалья. Новосибирск, 1983. С. 138–149.
18. Овчинникова Б.Б. К вопросу о вооружении кочевников средневековой Тувы // Военное дело древних племен Сибири и Центральной Азии. Новосибирск, 1981. С. 132–146.
19. Худяков Ю.С. Наконечники копий из памятников IX–XII вв. в Туве // Новейшие исследования по археологии Тувы и этногенезу тувинцев. Кызыл, 1980. С. 95–101.
20. Савинов Д.Г. Новые материалы по истории сложного лука // Военное дело древних племен Сибири и Центральной Азии. Новосибирск, 1981. С. 146–162.
21. Нестеров С.П. Тесла древнетюркского времени в Южной Сибири // Военное дело древних племен Сибири и Центральной Азии. Новосибирск, 1981. С. 168–172.
22. Худяков Ю.С. Вооружение кочевников Приалтайских степей в IX–X вв // Военное дело древних племен Сибири и Центральной Азии. Новосибирск, 1981. С. 115–132.
23. Худяков Ю.С. Кыргызские наконечники стрел из Омского краеведческого музея // Этнокультурные процессы в Западной Сибири. Томск, 1983. С. 90–93.
24. Чиндина Л.А. Изображения воинов из Среднего Приобья // Военное дело древних племен Сибири и Центральной Азии. Новосибирск, 1981. С. 87–97.
25. Чиндина Л.А. Могильник Релка на средней Оби // Томск, 1977. С. 27–34.
26. Коников Б.А. Материалы к характеристике вооружения среднеиртышского населения в эпоху раннего средневековья // Археология Прииртышья. Томск, 1980. С. 68–78.
27. Плотников Ю.А. Развитие рубяще-колющего оружия в I тыс. н. э. // Материалы XIX ВНСК. История. Новосибирск, 1981. С. 63–66.
28. Плотников Ю.А. Наконечники стрел из могильника Кызыл-Ту // Военное дело древних племен Сибири и Центральной Азии. Новосибирск, 1981. С. 110–115.
29. Плотников Ю.А. Рубящее оружие прииртышских кимаков // Военное дело древних племен Сибири и Центральной Азии. Новосибирск, 1981. С. 162–167.
30. Плотников Ю.А. Военная организация кимаков VIII–XI вв. по данным арабских источников // Материалы XVIII Всесоюзной научной студенческой конференции (история). Новосибирск, 1980. С. 17–21.
31. Плотников Ю.А. О предназначении литых фигур, изображающих всадников // Материалы XX Всесоюзной научной студенческой конференции (история). Новосибирск, 1982. С. 55–59.
32. Горелик М.В. Татаро-монгольское оборонительное вооружение // Древние культуры Монголии. Новосибирск, 1985. С. 244–269.
33. Горелик М.В. Средневековый монгольский доспех // Древние культуры Монголии. Новосибирск, 1985. С. 90–101.
34. Худяков Ю.С. Железные наконечники стрел из Монголии // Древние культуры Монголии. Новосибирск, 1985.
35. Худяков Ю.С. Кыргызские наконечники стрел из Омского краеведческого музея // Этнокультурные процессы в Западной Сибири. Томск, 1983. С. 90–93.
36. Севортян Э.В. Этимологический словарь тюркских языков. М., 1974–1980. Т. I–III; Этимологический словарь тюркских языков: Общетюркские и межтюркские основы на буквы «Җ», «Ж», «Й» / Авт. сл. статей Э.В. Севортян, Л.С. Левитская. М., 1989 [T. IV]; Этимологический словарь тюркских языков: Общетюркские и межтюркские основы на буквы «К», «Қ» / Авт. сл. статей Л.С. Левитская, А.В. Дыбо, В.И. Рассадин. М., 1997 [T. V]; Этимологический словарь тюркских языков: Общетюркские и межтюркские основы на букву «Қ / Авт. сл. статей Л.С. Левитская, А.В. Дыбо, В.И. Рассадин. М., 2000 [T. VI]; Этимологический словарь тюркских языков: Общетюркские и межтюркские основы на буквы «Л», «М», «Н», «П», «С» / Авт. сл. статей Л.С. Левитская, Г.Ф. Благова, А.В.Дыбо, Д.М. Насилов, Е.А. Поцелуевский. М., 2003 [VII].
37. Räsänen M. Versuch eines etymologisches Wörterbuchs der Türksprachen. Helsinki, 1969.
38. Clauson G. An Etymological Dictionary of Pre-Thirteenth-Century ТУР. Oxford, 1972.
39. S.A.Starostin, A.V. Dybo, O.A. Mudrak. An Etymological Dictionary of Altaic Languages. Leiden, 2003.
40. Худяков Ю.С. Вооружение средневековых кочевников Южной Сибири и Центральной Азии. Новосибирск, 1995.
41. Худяков Ю.С., Мякинников В.В. Колчаны древних тюрок Среднего Енисея // Проблемы средневековой археологии Южной Сибири и сопредельных территорий. Новосибирск, 1991.