«Сибирский текст» Ф.М. Достоевского: образ провинции

Фёдор Михайлович Достоевский (1821-1881)

Вопрос об аутентичности «сибирскому тексту» произведений, написанных Достоевским в сибирской ссылке

Понятие «сибирский текст» достаточно популярно в современных литературоведческих исследованиях, однако его содержание, наполнение, структура и семиотика еще недостаточно изучены и определены. Еще менее очерчено понятие «сибирский текст Достоевского» (см. [1. C. 62-68], [2. C. 101-108]).

Наметились два подхода к осмыслению феномена сибирского текста [3. C. 227]. Первый восходит к семиотической теории «текста» и её практической реализации в интерпретации «Петербургского текста русской литературы» В.Н. Топорова [4. C. 269-367] и к трактовке «сибирского текста», подобного любому «территориальному тексту» как политекстуальному единству, складывающемуся вокруг топонимов высокой культурной значимости – Петербург, Москва, Венеция, Кавказ, Сибирь, Урал, русский Север и т.п., как мегатекстового образования [5. C. 122]. Второй подход связан с пониманием «сибирского текста как аутентичного локальной словесности, катализатором которого служит территориальная идентичность» [6. C. 3].

Топоров В.Н. Петербург и «Петербургский текст русской литературы» (Введение в тему) / В.Н. Топоров // Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического: Избранное. М.: Изд. гр. «Прогресс» – «Культура», 1995.

Второй подход был положен в основу коллективного труда «Очерки русской литературы Сибири», изданного Институтом филологии СО РАН, в который была включена, например, глава, посвященная очеркам «Из Сибири» А.П. Чехова [7]. Но при этом обойденными вниманием оказались «Записки из Мертвого дома» Ф.М. Достоевского, произведение, по верному замечанию Е.А. Акелькиной, заложившее «основы самого плодотворного и перспективного в сибирской литературе очеркового жанра» [8. C. 63].

Проблематичным с позиций как первого, так и второго подходов является вопрос аутентичности «сибирскому тексту» произведений, написанных Достоевским во время его пребывания в Сибирской ссылке (военной службы в Седьмом Сибирском линейном батальоне), – повести «Дядюшкин сон» и романа «Село Степанчиково и его обитатели» (1859 г.), в которых писатель впервые обращается к изображению провинциальной жизни, толчком к чему послужило его вынужденное пребывание в «не столь отдаленных местах Сибири».

Образ сибирской провинции в творчестве Достоевского

Тема провинции в творчестве Достоевского неоднократно привлекала внимание исследователей, обращавшихся к вопросам топонимии и топографии провинциального города в романах «Бесы», «Братья Карамазовы» и его связям с реальными топосами [9. C. 51-57], [10. C. 9-21], [11. C. 258-266], провинциальный город рассматривался как часть национального Космоса [12. C. 110, 124]. К анализу провинциального текста применялся структурно-семиотический анализ, позволивший определить его границы и состав в рамках творчества Достоевского, а также интертекстуальный подход для осмысления оригинальной проблематики и отношения автора к предшествующей традиции и к творчеству его современников, творцов провинциального текста русской и зарубежной литературы [13].

Попытаемся реконструировать образ сибирской провинции в восприятии и изображении Достоевского, для чего необходимо обратиться к широкому кругу текстов: не только к «Запискам из Мертвого дома», но и к письмам Достоевского из Сибири и к тем, в которых писатель вспоминает о своем пребывании в Сибири, а также к «сибирским» произведениям Достоевского (в которых Сибирь не упоминается, но изображение провинциальной жизни в них отразило впечатления от сибирской провинции), и к романам, написанным после возвращения из ссылки, в которых отразились воспоминания о Сибири.

Сибирский провинциальный город в «Записках из Мёртвого дома»

Безусловно, главным текстом, в котором автор создает собирательный образ сибирской провинции, вобравший в себя впечатления и от города Омска, в котором находился каторжный острог, где Достоевский отбывал срок каторги, и от других провинциальных сибирских городов, в которых писатель бывал во время своей сибирской ссылки, является роман «Записки из Мертвого дома». Принято считать, что Достоевский описал в своем романе «о погибшем народе» Омский каторжный острог. Это, действительно, так, но следует уточнить, что в тексте «Записок из Мертвого дома» упоминаются два разных города: первый – это город, в котором жил на поселении после выхода из острого герой-рассказчик Александр Петрович Горянчиков (Введение), второй – город, в котором находился каторжный острог, описанный в «Сценах из Мёртвого дома» Горянчиковым (Части первая и вторая).

Записки из Мертвого дома

Типичный образ сибирского города

Начнем с развернутого описания сибирского провинциального города, которым открываются «Записки из Мертвого дома»: «В отдаленных краях Сибири, среди степей, гор или непроходимых лесов, попадаются изредка маленькие города, с одной, много с двумя тысячами жителей, деревянные, невзрачные, с двумя церквами – одной в городе, другой на кладбище, – города, похожие более на хорошее подмосковное село, чем на город» [14. Т. 4. C. 5]. Заметим, что таким образом даётся характеристика типичным городам Сибири, в одном из которых автор встретил Александра Петровича Горянчикова. К городу Омску, который в середине XIX в. являлся административным центром Западно-Сибирского генерал-губернаторства, насчитывал около 12 тыс. жителей и застроен был не только невзрачными деревянными, но и основательными каменными строениями [15. C. 22-40], это описание не имеет прямого отношения. Очевидно, речь в романе идет о городе другого, более мелкого масштаба. Город Омск и находящийся в нем острог, со всей очевидностью, упоминается в эпилоге романа «Преступление и наказание»: «Сибирь. На берегу широкой, пустынной реки стоит город, один из административных центров России; в городе крепость, в крепости острог» [14. Т. 6. C. 410]. В первой и второй частях «Записок из Мертвого дома» описана жизнь острога, находящегося в крепости на окраине большого города, стоящего на берегу Иртыша. Очевидно, в обоих случаях, прототипом сибирского города, в крепостном остроге которого отбывают срок каторжных работ Раскольников и Горянчиков, был Омск.

Казарма в Омске, где жил Ф.М. Достоевский

Заметим, что города, о которых идет речь в романе «Записки из Мертвого дома», не имеют имён, что является показателем их типичности. Как отмечает А.Ф. Белоусов, исследовавший «символику захолустья» в русской литературе, отсутствие имени («минус имя») – обычно «дурной знак»: это – знак провинциальности города: «Отсутствует имя, которое индивидуализирует город, делает его единичным и уникальным. Лишенный имени, он представляет некое множество однородных объектов» [16. C. 186].

Под вышеприведенное описание заштатного городка из Введения «Записок из Мертвого дома» по многим параметрам не подходят ни Семипалатинск (в котором Достоевский отбывал ссылку), ни Барнаул (в котором неоднократно бывал). Скорее всего, прототипом этого уездного сибирского города стал Кузнецк. Намек на название этого города содержится в буквенном обозначении – «городок К.», о Горянчикове сказано: «…смиренно и неслышно доживал свой век в городке К. поселенцем» [14. Т. 4. C. 6]. Достоевский впоследствии обращался к приему номинации города по его инициалу в ряде своих произведений. И хотя, как отмечал М.С. Альтман, «определить подлинное название города по его инициалу подчас не так легко» [9. C. 51], предположение, что под буквой К. скрывается именно Кузнецк, представляется оправданным [17].

Следующее рассуждение об условиях жизни и службы в сибирской провинции касается, очевидно, в первую очередь, таких городов, как Омск и Барнаул. «Вообще в Сибири, несмотря на холод, служить чрезвычайно тепло. Люди живут простые, нелиберальные; порядки старые, крепкие, веками освященные. Чиновники, по справедливости играющие роль сибирского дворянства, – или туземцы, закоренелые сибиряки, или наезжие из России, большею частью из столиц, прельщенные выдаваемым не в зачет окладом жалованья, двойными прогонами и соблазнительными надеждами в будущем» [14. Т. 4. C. 5].

Сибирь – «край новый и любопытный»

Известно, что Достоевский вынашивал планы поселиться в Барнауле по окончании срока ссылки, если ему не разрешено будет вернуться в центральную Россию. Для Достоевского Сибирь «край новый и любопытный» [14. Т. 28/I. C. 262], в котором для человека делового открывается много возможностей. В одном из писем из ссылки, предполагая остаться в Сибири надолго и успокаивая родных относительно своей судьбы и положения обретенной семьи (жены Марьи Дмитриевны и пасынка Паши, которых ему нужно содержать), Достоевский сообщает: «В Сибири такая нужда в людях честных и что-нибудь знающих, что им дают места (частные, например, у золотопромышленников) с огромными жалованиями» [14. Т. 28/I. C. 262]. Подобным образом характеризует условия жизни в Сибири Иван Петрович (герой-рассказчик романа «Униженные и оскорблённые»): «В Сибири совсем не так дурно, как кажется. <…> В Сибири можно найти порядочное частное место…» [14. Т. 3. C. 221].

Во Введении к роману издатель пишет: «В одном из таких веселых и довольных собою городков, с самым милейшим населением, воспоминание о котором останется неизгладимым в моем сердце, встретил я Александра Петровича Горянчикова» [14. Т. 4. C. 6]. В этой записи явно отразились впечатления самого Достоевского, для которого Сибирь стала не только местом наказания и страдания, но и знакомства с неизвестными для него ранее провинциальными нравами, бытом, и укладом жизни, которые были непривычны для московского и петербургского жителя, казались странными и «веселыми».

Контрастно выглядят строчки из письма к брату Михаилу, написанные по свежим впечатлениям от Омска (см. [14. Т. 28/I. C. 171]), и панегирик сибирской провинции во вступлении к роману «Записки из Мертвого дома»: «…не только с служебной, но даже и со многих точек зрения в Сибири можно блаженствовать. Климат превосходный; много чрезвычайно богатых и хлебосольных купцов; много чрезвычайно достаточных инородцев. Барышни цветут розами и нравственны до последней крайности. Дичь летает по улицам, и сама натыкается на охотника. Шампанского выпивается неестественно много. Икра удивительная. Урожай бывает в иных местах сам-пятнадцать. Вообще земля благословенная» [14. Т. 4. C. 5-6]. В описании Сибири как «благословенной земли» проявляется желание автора опровергнуть сложившиеся в сознании современников стереотипы о Сибири как о суровом крае, месте каторги и ссылки, и как о диком, не освоенном человеком пространстве. В авторском варианте сибирского мифа расхожее представление о сибирских городах, по улицам которых разгуливают медведи, подменяется другим, менее пугающим: «Дичь летает по улицам и сама натыкается на охотника» [14. Т. 4. C. 5].

Двуплановость повествования о Сибири

По замечанию Е.А. Акелькиной, «в интродукции о Сибири ощущается двуплановость повествования, как бы содержащего в себе две точки зрения: очевидца-провинциала, мыслящего общепринятыми штампами, и некоего безличного взгляда, сродни объективности стороннего наблюдателя» [18. C. 69]. На самом деле, как раз взгляд человека со стороны, не знакомого с жизнью далекой сибирской провинции, грешит штампами и стереотипами. Автор-издатель «Записок из Мертвого дома» позиционирует себя как провинциального жителя, называя город К. «наш городок», куда он возвращается после своей служебной поездки – «домой», однако к моменту написания Введения к «Запискам» Горянчикова их издатель, очевидно, покинул этот «благословенный город» (также, как сам Достоевский покинул Сибирь), что дает ему право заявить, что воспоминание о нем «останется неизгладимым» в его сердце. Вкладывая в уста бывшего провинциального жителя описание милого его сердцу городка К., Достоевский дает понять, что тот явно привирает, по пословице «Всяк кулик своё болото хвалит», приукрашивая в своих воспоминаниях жизнь в далекой сибирской провинции. Подобное настроение психологически объяснимо. Сам Достоевский после возвращения из ссылки испытывал состояние, близкое к ностальгии, когда писал А.Е. Врангелю: «Поговорим о старом, когда было так хорошо, об Сибири, которая мне теперь мила стала, когда я покинул ее…» [14. Т. 28/I. C. 337] – по пушкинской формуле: «Что пройдет, то будет мило».

Соседство сибирского города и каторжного острога

В «Записках из Мертвого дома», по контрасту с описанием жизни каторжан, за стенами острога автором рисуется «веселая» и безбедная, почти райская («земля благословенная») жизнь сибирской провинции. Наряду с этим в романе через систему упоминаний, намёков и беглых замечаний складывается реальный образ сибирского провинциального города, в соседстве с которым располагается каторжный острог, что не может не наложить свой отпечаток на его жизненный уклад. Так, во Введении упоминается, что «в сибирских городах часто встречаются учителя из ссыльных поселенцев; ими не брезгают» [14. Т. 4. C. 6]. Горянчиков, например, в качестве учителя вхож в дом «заслуженного и хлебосольного чиновника Ивана Ивановича Гвоздикова, у которого было пять дочерей, подававших прекрасные надежды» [14. Т. 4. C. 6], где и встретил его будущий издатель «Записок».

Между острогом и жителями города, в котором он находится, устанавливаются самые разнообразные, в том числе и коммерческие связи: «Тут были и сапожники, и башмачники, и портные, и столяры, и слесаря, и резчики, и золотильщики. Был один еврей, Исай Бурмштейн, ювелир, он же и ростовщик. Все они трудились и добывали копейку. Заказы работ добывались из города» [14. Т. 4. C. 17]. Были калашницы, которые приходили в острог со своим товаром, была развита контрабанда вином, проституция, как в стенах острога, так и за его пределами («за деньги и арестантом не брезгают» (Там же, 38)). Эту сторону влияния острога на жизнь в городе, очевидно, имел в виду Достоевский, когда писал брату об Омске: «Городишка грязный, военный и развратный в высшей степени. Я говорю про чёрный народ» [14. Т. 28/I. C. 17].

С другой стороны, соседство с «несчастными», как называли арестантов в народе, оказывало и другое влияние на городские обычаи, одним из которых были пожертвования и подаяния в пользу арестантов, регулярно поступавшие в острог от жителей города. «Высший класс нашего общества не имеет понятия, как заботятся о «несчастных» купцы, мещане и весь народ наш. Подаяние бывает почти беспрерывное и почти всегда хлебом, сайками, калачами, гораздо реже деньгами» [14. Т. 4. C. 18].

Еще об одной примете сибирских городов свидетельствуют «Записки из Мёртвого дома»: «Есть в Сибири, и почти всегда уже не переводится несколько лиц, которые, кажется, назначением жизни своей поставляют себе братский уход за «несчастными», сострадание и соболезнование о них, точно о родных детях, совершенно бескорыстное, святое» [14. Т. 4. C. 67]. Это замечание возникает в контексте упоминания о встрече с женами декабристов в Тобольске («которые тоже страдали в ссылке и считали время уже десятилетиями и которые во всяком несчастном привыкли видеть брата»). «В городе, в котором находился наш острог, жила одна дама, Настасья Ивановна, вдова», – повествует рассказчик, – <…> Было ли в семействе у ней какое-нибудь подобное же несчастье, или кто-нибудь из особенно дорогих и близких ее сердцу людей пострадал по такому же преступлению, но только она как будто за особое счастье почитала сделать для нас всё, что только могла» [14. Т. 4. C. 67]. Именно о таких встречах писал Достоевский брату: «Если б не нашёл здесь людей, я бы погиб совершенно» [14. Т. 28/I. C. 17]. В книге М.М. Громыко рассказывается о круге декабристов, их жен и близких к ним людей в Сибири, которые принимали участие в судьбе политических ссыльных и Достоевского, в частности [19. C. 51-106].

В городах, в которых находились остроги, поселялись приехавшие вслед за своими осужденными мужьями или женихами женщины, это еще одна примета сибирской провинции. Жены декабристов, очевидно, не были зачинательницами этой традиции, а поступили в духе православных, народных представлений, по пословице: «Куда иголка, туда и нитка» и евангельской истине, ибо «не муж создан для жены, но жена для мужа» (Кор 11:9). Достоевский помнит об этих женщинах, когда в эпилоге романа «Преступление и наказание» пишет о Соне, живущей в городе рядом с острогом, в котором заключён Раскольников. В романе «Братья Карамазовы» Грушенька собирается в Сибирь вслед за Дмитрием. Помимо этого, в романе «Преступление и наказание» сказано, что в планах сестры Раскольникова Дуни и её мужа Разумихина было поехать в Сибирь и поселиться рядом с острогом, чтобы поддерживать брата: «В молодой и горячей голове Разумихина твёрдо укрепился проект положить в будущие три-четыре года, по возможности, хоть начало будущего состояния, скопить хоть несколько денег и переехать в Сибирь, где почва богата во всех отношениях, а работников, людей и капиталов мало; там поселиться в том самом городе, где будет Родя, и… всем вместе начать новую жизнь»; «У них обоих поминутно составлялись планы будущего; оба твёрдо рассчитывали чрез пять лет наверное переселиться в Сибирь» [14. Т. 6. C. 413-414]. В упоминании о планах четы Разумихиных переехать в Сибирь и «начать новую жизнь» отразились, помимо прочего, почвеннические идеи Достоевского, в системе которых Сибирь («азиатская наша Россия»), рассматривается как «наш большой корень», способный «оздоровить» жизнь всей России, послужить «исходом многочисленным беспокойным умам, всем стосковавшимся, всем обленившимся, всем без дела уставшим» [14. Т 27. 4. C. 35-37] (см. подробнее [20. C. 17-22], [2. C. 86-98].

Таким образом, сибирская провинция, в изображении Достоевского, отличается особым укладом жизни, связанным с её отдалённостью от центральной России, с её природными и климатическими особенностями, а также с тем, что это край каторги и ссылки, с некоторыми сторонами жизни которого соприкоснулся писатель во время своего вынужденного пребывания в Сибири и впечатления от которого отразил в своем «сибирском тексте».

«Сибирские повести» Достоевского «Дядюшкин сон» и «Село Степанчиково и его обитатели»

Номинация «сибирские повести» (см. [14. Т 2. 4. C. 510]) Достоевского по отношению к произведениям, написанным Достоевским в ссылке («Дядюшкин сон» и «Село Степанчиково и его обитатели»), условна и обычно маркирует их по времени и месту создания, а не с точки зрения содержащегося в них метатекста, как это происходит с «петербургскими повестями» писателя.

«Село Степанчиково и его обитатели» Ф.М. Достоевский

Действительно, события в этих произведениях разворачиваются не в сибирском топосе. Об этом можно судить по тому, что реалии Сибири в этих произведениях не упоминаются, если не учитывать заснеженной дороги в город Мордасов («Дядюшкин сон»), по пути в который кучер опрокинул экипаж князя К. в сугроб, и описания ветхого, покривившегося и вросшего в землю домишки, обнесенного «сугробами снегу со всех сторон» в одной из самых бедных слободок Мордасова, в котором умирает бедный учитель – возлюбленный Зины Москалёвой. Помимо этого, в эпилоге говорится о главном городе «отдаленнейшего края», в который муж Зины был назначен генерал-губернатором, и в финале повести описывается типичный сибирский дорожный пейзаж (впрочем, как и вообще русский зимний пейзаж): «На бесконечном, пустынном пространстве лежал снег ослепительною пеленою. На краю, на самом склоне неба чернелись леса. <…> Рьяные кони мчались, взрывая снежный прах копытами» [14. Т 2. 4. C. 398] (см. [21. Т III. C. 129], [21. Т V. C. 99–100].

«Дядюшкин сон» Ф.М. Достоевский

Вопрос о правомерности рассмотрения произведений «Дядюшкин сон» и «Село Степанчиково и его обитатели» в ракурсе темы «Сибирский текст Достоевского» является спорным. По отношению к «сибирским повестям» наметилось несколько подходов: как к произведениям переходного периода творчества писателя, в которых особенно наглядно проявились черты новой творческой манеры [22. C. 277-281]; с точки зрения литературных влияний и традиции «провинциального текста» в русской и зарубежной литературе [23. C. 198-226], [24. C. 23-24], [25. C. 178-186], [13]; интерпретация этих произведений в контексте биографии писателя, чем традиционно занимаются литературоведы-краеведы (См., например: [26], [17]).

Второй и третий подходы, на первый взгляд, представляются конфликтными. «Литературоведы-краеведы, – писал В.А. Туниманов, – могут сколько угодно гадать, какой сибирский город послужил прототипом для Мордасова – Омск, Семипалатинск или Барнаул. Усилия их будут тщетны. Неопровержима только литературная родословная Мордасова» [24. С. 23-24]. Исследование «литературной родословной» Мордасова и села Степанчикова дополнилось недавно основательным «расследованием», по выражению его автора – С.А. Кибальника, в котором представлена генеалогия провинциального текста Достоевского, восходящего к Пушкину, Гоголю, Салтыкову-Щедрину а также, не в последнюю очередь, к «Сценам провинциальной жизни» Бальзака [13]. Признавая, что «в повести Достоевского “Дядюшкин сон” и романе “Село Степанчиково” отразились впечатления писателя от знакомства с жизнью провинциальной России», исследователь склонен считать, что в них «складывается скорее обобщенный, типический образ провинции», а «общепровинциальный стандартный колорит как раз во многом определяется не столько личными впечатлениями от российской провинции, сколько «литературной родословной» Мордасова и образа провинции Достоевского вообще» [13. С. 33]. Однако не следует при этом забывать, что «образ провинции Достоевского вообще» начал складываться в творчестве писателя именно с этих первых провинциальных текстов.

Очевидно, «Дядюшкин сон» и «Село Степанчиково и его обитатели» следует рассматривать с учётом их трансдискурсивной природы, вобравшей в себя как сложившиеся в литературе представления о провинции – «общепровинциальный стандартный колорит», так и жизненные впечатления писателя, вынужденного стать провинциальным жителем и на деле столкнувшегося с теми явлениями, о которых раньше он имел представление только из книг А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, А.Н. Островского, М.Е. Салтыкова-Щедрина и О. де Бальзака.

Комическое начало в описании провинциальной жизни в «сибирских повестях»=

Что касается комических черт в описании провинциальной жизни в «сибирских повестях», они, очевидно, связаны не только с литературной традицией, но и, не в последнюю очередь, с личными впечатлениями Достоевского. Отметим кстати, что способность видеть в грубых провинциальных нравах весёлое, смешное и комическое, подтолкнула ссыльного писателя к замыслу комедии, затем комического романа (вылившегося в комические провинциальные повести), что, очевидно, объясняется реакцией на трагическое мироощущение каторги и потребностью в очищении через смех. Комическое было реакцией на трагедию.

Упоминание во вводной главе к «Запискам из Мертвого дома» об одном из «веселых и довольных собою городков, с самым милейшим населением» получает развернутое воплощение в описании провинциальных нравов городков из «сибирских повестей» Достоевского. Письма ссыльного писателя из Семипалатинска изобилуют меткими замечаниями относительно уклада жизни и психологической обстановки в провинциальных городах (Семипалатинске, Барнауле и Кузнецке), по образу и подобию которых были созданы город Мордасов и городок N*, находящийся неподалёку от Села Степанчикова. Давно отмечено, что в самой ситуации сватовства и женитьбы, вокруг которых разворачивается действие в «сибирских повестях», просвечивает автобиографический подтекст – история отношений Ф.М. Достоевского с М.Д. Исаевой. В письмах Достоевского 1856 г есть информация об обстоятельствах жизни Марьи Дмитриевны Исаевой, будущей жены Достоевского, в провинциальном Кузнецке, изобилующая психологическими деталями, характеризующими атмосферу жизни в «диком уезде»: «окружена в своем городишке … людьми, которые смастерят что-нибудь очень недоброе: там есть женихи. Услужливые кумушки разрываются на части, чтоб склонить её выйти замуж, дать слово кому-то, имени которого еще я не знаю. В ожидании шпионят над ней, разведывают, от кого она получает письма?» [14. Т 2. 4. C. 211]; «Еще две почты назад она писала мне <…>, что кругом неё интригуют всякие гады, что всё это так грубо делается, без малейшего знания приличий, <…> пишет: «Приезжайте скорее, вместе посмеемся» <…> Конечно, посмеемся над проделками кумушек, давших себе слово выдать её замуж» [14. Т 28/1. C. 211]; «гадость кузнецкая её замучает» [14. Т 28/1. C. 231].

Таким образом, очевидно, что изображение атмосферы интриг и сплетен, царящих в Мордасове и Селе Степанчикове, восходит не только к литературным текстам, как это убедительно показано в нашем литературоведении, но и к жизненным впечатлениям, вынесенным автором в период пребывания в сибирской провинции, что получило отражение в письмах Достоевского этого периода.

Заключение

Создавая «обобщенный, типический образ провинции» в «Записках из Мертвого дома», «сибирских повестях» «Дядюшкин сон» и «Село Степанчиково и его обитатели», Достоевский воспроизводит не столько «общепровинциальный, стандартный колорит», сколько свои личные впечатления от сибирских провинциальных городов, которые, в конечном счете, во многом совпали с традиционным изображением провинции вообще. Очевидно, тема «Образ сибирской провинции в творчестве Достоевского» далеко еще не закрыта и требует своего дальнейшего изучения.

В.И. Габдуллина

Список литературы

1. Анисимов К.В. Сибирский текст в «Братьях Карамазовых» Ф.М. Достоевского / К.В. Анисимов // Сибирский текст в национальном сюжетном пространстве: колл. монография / отв. ред. К.В. Анисимов. 2-е изд. М.: ФЛИНТА, 2014. С. 62–68.
2. Габдуллина В.И. «Мотив «возрождение Сибирью» в эпистолярном, художественном и публицистическом дискурсе Достоевского // Алтайский текст в русской культуре: сб. статей / под ред. М.П. Гребневой. Барнаул: АлтГУ, 2015. Вып. 6. С. 86–98.
3. Янушкевич А.С. Сибирский текст: взгляд извне и изнутри / А.С. Янушкевич // Сибирь: взгляд извне и изнутри. Духовное измерение пространства. Иркутск: Изд-во Иркут. гос. ун-та, 2004. С. 227–235.
4. Топоров В.Н. Петербург и «Петербургский текст русской литературы» (Введение в тему) / В.Н. Топоров // Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического: Избранное. М.: Изд. гр. «Прогресс» – «Культура», 1995. С. 269–367.
5. Тюпа В.И. Мифопоэтика сопряжения художника и жизни / В.И. Тюпа // Новый филологический вестник. 2011. № 3 (18) С. 122–137.
6. Анисимов К.В. Сибирский текст в национальном сюжетном пространстве: коллективная монография // Отв. ред. Анисимов К.В. Красноярск: Сиб. Федеральный ун-т, 2010. 237 с.
7. Очерки русской литературы Сибири: В 2 т. Т. 2. Новосибирск: Наука, 1982. 606 с.
8. Акелькина Е.А. «Записки из Мёртвого дома» Ф.М. Достоевского: формирование поэтики очеркового повествования (1840– 1860-е годы) / Е. А. Акелькина. Омск: Изд-во НОУ ВПО «ОГИ», 2007. 140 с.
9. Альтман М.С. Топонимика Достоевского / М.С. Альтман //Достоевский. Материалы и исследования. Вып.2. Л.: Наука, 1976 С. 51–57.
10. Кирпотин В.Я. Скотопригоньевск: Мир в романе «Братья Карамазовы» / В.Я. Кирпотин // Филологические науки. – 1983. № 4. С. 9–21.
11. Реймус Л.М. О пейзаже. Скотопригоньевска Достоевский / Л.М. Реймус. // Материалы и исследования. Вып. 9. Л.: Наука, 1991. С. 258–266.
12. Гачёв Г.Д. Космос Достоевского // Проблемы поэтики к истории литературы. Саранск, 1973. С. 110–124.
13. Кибальник С.А. Проблемы интертекстуальной поэтики Достоевского / C.А. Кибальник. СПб.: ИД «Петрополис», 2013. 363 с.
14. Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений: В 30 т. / Ф.М. Достоевский. Л., СПб.: Наука, 1972–1990.
15. Кочедамов В.И. Омск. Как рос и строился город / В.И. Кочедамов. Омск: Омское книжное издательство, 1960. 113 с.
16. Белоусов А.Ф. Символика захолустья (обозначение российского провинциального города) / А.Ф. Белоусов // Геопанорама русской культуры: Провинция и ее локальные тексты / Моск. гос. ун-т; Ин-т мировой культуры; Пермский гос. ун-т; Евразийская ассоциация ун-тов; отв. ред. Л.О. Зайонц; сост. В.В. Абашев, А.Ф. Белоусов, Т.В. Цивьян. М.: Языки славянской культуры, 2004. C. 186–197.
17. Голуб О.С. Легенды о пребывании Достоевского в Кузнецке / О.С. Голуб // Ф.М. Достоевский и мировой литературный процесс. Материалы конференции 14–15 ноября 2006 г., посвящённой 185-летию со дня рождения писателя.
18. Акелькина Е.А. «Записки из Мёртвого дома» Ф.М. Достоевского: формирование поэтики очеркового повествования (1840–1860-е годы) / Е.А. Акелькина. Омск: Изд-во НОУ ВПО «ОГИ», 2007. 140 с.
19. Громыко М.М. Сибирские знакомые и друзья Ф.М. Достоевского. 1850–1854 / М.М. Громыко. Новосибирск: Наука, 1985. 167 с.
20. Габдуллина В.И. «Русская Америка»: Азия в почвеннической концепции Ф. М. Достоевского / В.И. Габдуллина // Сборник научных статей международной молодежной школы-семинара «Ломоносовские чтения на Алтае». Барнаул, 5–8 ноября, 2013: в 6 частях. Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2013. Ч. IV. С. 17–22.
21. Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: В 10 т. / А.С. Пушкин. Т. III. М.: Изд-во АН СССР, 1957. 558 с.; Т. V. М.: Изд-во АН СССР, 1957. 638 с.
22. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского / М.М. Бахтин. М.: Художественная литература, 1972. 450 с.
23. Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино / Ю.Н. Тынянов. М.: Наука, 1977. 576 с.
24. Туниманов В.А. Творчество Достоевского. 1854–1862 / В.А. Туниманов. Л.: Наука, 1980. С. 23–24.
25. Захаров В.Н. Имя автора – Достоевский. Очерк творчества / В.Н. Захаров. М.: Изд-во «Индгрик», 2013. 456 с.
26. Кушникова М. «Кузнецкий венец» Федора Достоевского в его романах, письмах и библиографических источниках минувшего века / М. Кушникова, К. Титло, В. Тогулев // Голоса Сибири. Выпуск 1,2. Кемерово: Кузбассвузиздат, 2005. С. 485–600.