«Сказание о сибирском хане, старом Кучуме» Д.Н. Мамина-Сибиряка: тюркский мир русского писателя
.jpg)
Содержание
Восток в русской литературе и «Восточные легенды» Д.Н. Мамина-Сибиряка
Интерес к восточной тематике и образности характерен для русской литературы, начиная с самого раннего периода формирования и на всём протяжении её развития, что, очевидно, связано с особым положением России между европейским и азиатским миром. Русский менталитет соединил в себе приметы европейского и восточного мировосприятия, что неоднократно отмечено русской классической литературой и философией. Появление «Восточных легенд» Д.Н. Мамина-Сибиряка происходит на фоне общего для русской культуры рубежа XIX–XX вв. увлечения ориентализмом, проявившемся в литературе в обращении авторов к восточной мифологии, фольклору, философии, к изображению экзотических, по отношению к русской культуре, образов, мотивов, сюжетов, представлений о мире, свойственных восточному мировоззрению. В литературе популярны стали восточные сказки, легенды, притчи. При этом перед автором, изображающим инонациональный мир в традиционных для иной культуры жанровых формах, возникает опасность впасть в стилизацию и создать вторичные по отношению к оригиналам произведения. Как замечает О.В. Зырянов, стилизация «возникает в ситуации эстетической дистанции между современным автором и неким авторитетным «образцом» того или иного литературного жанра» [1. C. 71]. В случае с «Восточными легендами» Мамина-Сибиряка происходит перерастание стилизации, к которой, безусловно, прибегает автор, в креативный текст – индивидуально-авторскую вариацию жанровой формы.
«Восточные легенды» с позиции имагологического подхода
«Восточные легенды» Мамина-Сибиряка неоднократно привлекали внимание исследователей. Большой вклад в изучение творчества Мамина-Сибиряка в целом и, в том числе, его «Восточных легенд» внесли уральские литературоведы, занявшиеся сбором биографического материала о писателе-земляке, популяризацией его творчества, публикацией его произведений и их анализом. Особая роль в этом принадлежит И.А. Дергачеву, посвятившему исследованию творчества уральского писателя ряд статей и монографических исследований [2], [3]. Изучением фольклорной основы произведений писателя занимались в М.Г. Китайник [4] и Б.Д. Удинцев [5]. Историческую и этнографическую основу произведений Мамина-Сибиряка исследуют О.К. Лагунова [6] и Л.С. Соболева [7]. В работах Е.Е. Приказчиковой исследуется философское содержание и мифологическая символика «Восточных легенд» [8], [9]. В связи с изучений «Восточных легенд» Мамина-Сибиряка в литературоведении поднимался вопрос о жанровой природе вошедших в цикл произведений. С точки зрения В.А. Михнюкевича, писатель переходил в них от фольклорной стилизации к жанрово-стилевой ассимиляции народных преданий: «“Легенды” основаны на восточном фольклоре (татарском и киргизском), но при этом фольклорные образы и мотивы не включаются, а ассимилируются в литературный текст» [10]. Как пишет Е.Е. Приказчикова, у Мамина-Сибиряка был свой Восток, и «этот Восток был наполнен для писателя оригинальной мифологической символикой, позволяющей в значительной степени углубить наши представления об эстетическом значении восточных легенд в творчестве писателя» [8. C. 68].
Возможен и взгляд на «Восточные легенды» с позиции имагологического подхода, анализа особенностей авторской концепции Востока и принципов воссоздания образа жизни и менталитета тюркских народов. Имагология в литературоведении совмещает в себе филологическую и культурологическую методологию при изучении образа «чужой» культуры, национальных и этнических стереотипов, чужого менталитета, клише и мифов, зафиксированных в художественной литературе или в творчестве конкретного писателя. «Восточные легенды» Мамина-Сибиряка представляют интерес с точки зрения осмысления, художественного освоения и воплощения инонациональной культуры, фольклорно-мифологической и художественной образности в художественном тексте русского писателя.
Характеристика цикла «Восточных легенд»: предыстория, название и др.
В цикл «Восточных легенд» (1898 г.) Д.Н. Мамина-Сибиряка вошло пять произведений: «Баймаган», «Майя», «Лебедь Хантыгая», «Слезы царицы», «Сказание о сибирском хане, старом Кучуме». В качестве источников мотивов и сюжетов для автора послужили легенды, предания, сказки разных народов, населявших восточные земли Российской империи. В «Восточных легендах» упоминаются татары, киргизы (так в XIX в. называли казахов), племена ногаев, вогулов и остяков.
Называя свои легенды «восточными», Мамин-Сибиряк, безусловно, учитывает особенности этого жанра, характерные для восточной культуры и литературы. Сложность в том, что автор – носитель инонационального (русского) менталитета для реализации художественного замысла должен встать на позицию тюркоязычного сказителя, носителя иного сознания, иных представлений о мире. Задача писателя состоит в том, чтобы передать взгляд кочевника на легендарные и исторические события. Обращаясь к изображению жизни «другого народа», Мамин-Сибиряк стремится не только к точному воспроизведению исторических фактов и легендарных событий и образов, но и к положительной поэтической презентации ино-народного образа жизни, обычаев и традиций, что зачастую приходит в противоречие со сложившимися в русской культуре и сознании русских людей (к которым принадлежит и сам автор) стереотипами представлений о кочевниках.
«Сказание о сибирском хане, старом Кучуме» Д.Н. Маминя-Сибиряка
Источники сказания
Особое место занимает в «Восточных легендах» «Сказание о сибирском хане, старом Кучуме», которое замыкает цикл, находясь, таким образом, в сильной позиции с точки зрения проявления авторской интенции. В «Сказании…» наглядно проявляется стремление автора показать жизнь кочевых народов «изнутри», выйти за рамки сложившихся оценочных стереотипов относительно населяющих Сибирь народов, которые закрепились в сознании русских в период завоевания Сибири войсками русского царя под предводительством атамана Ермака. Об этом времени сохранилось множество устных и письменных свидетельств, которые передают отношение русского народа к событиям, связанным с завоеванием Сибири. Существуют летописные источники, представляющие официальную версию исторического события, которые опираются как на документы, так и на устные свидетельства и предания. Так, в тексте сибирской летописи, написанной дьяком Тобольского архиерейского дома Саввы Есипова (Есиповская летопись), отряд Ермака изображается как «орудие бога» в борьбе с «неверными»:
Посла бог очистити место святини и победити бесерменского царя Кучюма и разорити богомерзкая и нечестивая капища, но и еще быша возгнеждение зверем и водворение сирином [11. C. 82].
Народы, населяющие сибирское ханство именуются в летописи «погаными», «неверными» и «окаянными». О гибели Ермака сказано, как об «убиении атамана Ермака и казаков от поганых татар» [11. C. 95]. Смерть самого хана Кучума изображается как негероическая:
Царь же Кучюм бежал в Нагайскую землю и тамо убиен от нагайских людей. И тако скончася житие его [11. C. 97].
Специфика хронотопа
Действие «Сказания о сибирском хане, старом Кучуме» Мамина-Сибиряка разворачивается в особом хронотопе, который можно определить как «легендарный». Автор изображает «инонациональный» мир, вписывающийся в географическое пространство от киргизских (казахских) степей и берегов Иртыша и Оби до Уральских гор. Художественный хронотоп обладает определенными приметами. С одной стороны, он ориентирован на конкретное географическое пространство – в тексте сказания названы реальные топонимы: названия рек (Иртыш, Тобол, Урал, Обь), селений и городов (Москва, Камень, Бухара и др). С другой стороны, многие топонимы, которые звучат экзотически, очевидно, почерпнуты автором из сибирских легенд и преданий. Упоминаются названия городов (Епанчи, Искер, Цимги), рек, озёр, гор (Карача-Куль, Кара-Куль, Вагай, Тура, Чолпан-Тау и др.)
Художественное время в сказании соотносится с конкретным историческим временем – с началом освоения Сибири Русью, похода Ермака в Сибирь с целью завоевания Сибирского ханства и присоединения Сибири к России (1581 – 1585 гг.). Присутствие фантастических элементов, архетипов, сказочных формул делает художественный мир «Сказания…» мифологизированным.
Степь как ключевой образ в тюркском мире и «Восточных легендах»
Главным элементом пространственной картины мира «Восточных легенд» выступает степь, как место обитания кочевых народов. Описания степи входят во все произведения цикла. В киргизской сказке «Баймаган», открывающей цикл, описание степи становится своеобразным лейтмотивом, символизирующим красоту, вечность и неизменность природы:
Киргизская степь была так же хороша, как десять лет назад, также весной она покрывалась цветами и ковылём, тот же играл по ней степной ветер, а зимой волком завывали метели [11. C. 249].
В «Сказании о Кучуме» образ степи становится ключевым и приобретает постоянные коннотации, обусловленные не только его климатическими, топографическими, пейзажно-ландшафтными характеристиками. Степь – родное для героев пространство: cтепь вскормила и вспоила хана Кучюма» и он «не изменил матери-степи [12. Т.12. C. 266].
Природные силы степи включены в развитие событий как действующие лица, о чем свидетельствуют, например, это и подобные выражения автора-сказителя:
Обманули его [Карачу] свои собственные глаза, обманула неоглядная степь [12. Т.12. C. 261].
Анималистические образы в легендах Мамина-Сибиряка
Большое место отводится в легендах, переданных Маминым-Сибиряком, анималистическим образам как важнейшему элементу бытовой и ментальной картины мира кочевых народов. В «Сказание о сибирском хане, старом Кучуме» автор вводит предание о возникновении разных народов.
Три женщины мучились в родах: схватилась одна за землю – от неё произошли китайцы, другая схватилась за дерево – родились русские, за конскую гриву схватилась третья – и все ездящие на коне считают её своей матерью [12. Т.12. C. 252].
Так мотивируется роль и функции коня как тотемного животного, почитаемого в кочевых племенах. Наряду с конем в предании упоминается волк:
От волка зачала эта третья, и волчья кровь осталась в степи. Поэтому не боится сердце джигита ни волчьих глаз, ни волчьего воя, а в буран оно веселится, как на празднике [12. Т.12. C. 252].
Два этих тотема – конь и волк – постоянно упоминаются в текстах легенд при характеристике кочевых народов: татар и киргизов (казахов), ногаев (ногайцев).
Автор «Восточных легенд» объясняет образ жизни и менталитет разных народов, опираясь на это предание о трех женщинах – прародительницах. О китайцах сказано: У первой матери смирные дети – не любят войны» [12. Т.12. C. 252]. О русских: «у второй матери – дети бьют только чужих и чужое любят больше своего» [12. Т.12. C. 252].
Дети третьей матери [кочевые народы. – В.Г.] страшны для всех – не растёт трава, где они пройдут. Мир принадлежит им, ездящим на коне... Но волчья кровь не знает покоя: когда нет войны с чужими – бьются свои. Горько оплакивала эта третья мать и раненых, и убитых, и взятых в плен [12. Т.12. C. 252].
Анималистические образы коня и волка выполняют в произведениях Мамина-Сибиряка различные функции. Их символика восходит к древним мифам и фольклору. Образ коня – постоянный атрибут при описании мирного и боевого быта тюркских народов становится сквозным в «Восточных легендах». Наряду с символической, этот образ выполняет психологическую функцию. С его помощью автор передает психологическое состояние своих героев, для которых конь является атрибутом жизни, а его потеря – означает смерть. Так, например, описывается скачка от преследователей мурзы Карачи:
…загнал Карача уже двух лошадей, – осталась последняя, третья, и, если она не вынесет, – пропало всё. <…> Третья лошадь стала задыхаться – это пришёл конец хитрому Караче [12. Т.12. C. 257].
Не менее значим в легендах образ волка. Волк для тюркских народов связан с преданиями о родовом тотеме. Об этом пишет Лев Гумилев, приводя сходные мифы о происхождении разных тюркских родов. Следы почитания культа волка, как отмечает ученый, сохранились в ритуалах казахских шаманов: «Во время сеанса камлания шаман призывал на помощь поочередно волчицу-прародительницу, вскормившую голубогривого волка-вожака, могучего шестисаженного волка и молодого волка, клыкастого и лютого» [13]. С волком в «Сказании о сибирском хане, старом Кучуме» сравниваются герои, наделенные недюжинной силой, смелостью и мудростью. «Смелее голодного волка мурза Карача» [12. Т.12. C. 263]; Махмедкул «…волком ходил на Камень» [12. Т.12. C. 253] ; «Как волк в камышах сидит Кучюм под Чувашьей горой» [12. Т.12. C. 246] ; «Не видят ничего слепые глаза старого Кучюма, но всё слышит его волчье ухо...» [12. Т.12. C. 263]. ; «Не умрет волчья кровь слепого хана Кучюма» [12. Т.12. C. 265]. Даже враги Кучума – ногаи, искусные наездники, уважительно сравниваются с волчьей стаей: Пройдёт в степи тысяча ногаев, а след как от десяти всадников, – так ездят ногаи, заклятые враги слепого хана Кучюма, точно волчья стая»; «Зорки глаза у ногаев как у ястребов, волчье чутьё у них [12. Т.12. C. 259].
Унизительным сравнением с собаками наделяются в повествовании враги Кучума из враждебного степного племени:
Но нет примирения между костью Тайбуги и костью Ибака как между волком и собакой, и только кровь их льётся вместе [12. Т.12. C. 215].
Волчьему племени степняков противопоставляется в сказании войско Ермака. О поединке между татарами и русскими говорится:
Вот что видели столетние глаза Кукджу: каждую ночь, на Иртыше с татарской стороны выходит белый волк, а с московской чёрная собака и дерутся они до белого света [12. Т.12. C. 254].
Особое место в ряду анималистических образов отводится автором медведю, с которым сравниваются Ермак и его соратники: «…он [Кучюм] запер Ермака в Искере, как медведя в каменной берлоге» [12. Т.12. C. 255] ; «Мещеряк рыщет кругом как поднятый из берлоги медведь» [[#Литература | [12. Т.12. C. 262]]. Во время осады города, занятого войском Ермака, мурза Карача советует Кучуму: «Нужно выманить московского медведя из берлоги» [12. Т.12. C. 259].
Сравнение русских с медведем, к которому прибегает автор, мотивировано славянской мифологической и фольклорной традицией, в которой, как известно, медведь выступает в качестве тотемного животного. Вместе с тем, медведь – представляет собой высший пантеон тотемных животных, почитаемых народами Сибири. Таким образом, сравнение русских с медведем, с одной стороны, является признанием мощи войска русского царя, с другой стороны, сильный, но неповоротливый медведь противопоставляется кровожадному, сильному и неуловимому степному волку.
Анималистические образы и мотивы позволили автору передать дух изображаемой эпохи, создать колоритные образы персонажей, носителей мифологических представлений о мире.
Мотивы женитьбы и продолжения рода в «Восточных легендах»
Важное место в эпосе народов мира занимает комплекс мотивов, связанных с женитьбой героя и продолжением рода. В киргизской сказке «Баймаган», которой открывается цикл «Восточных легенд» изображается традиционная форма сватовства. Богатый Хайбибула готов отдать свою дочь за «калым»:
Кто даст калым в сто лошадей и пятьсот рублей деньгами, тому и отдам Гольдзейн, – хвастается Хайбибула, когда с гостями напьется кумыса. – Будь хоть без головы жених, мне все равно… Сто лошадей и пятьсот рублей деньгами [12. Т.12. C. 200].
Сам Хайбибула мечтает выгнать старую жену и жениться на молодой:
Вот получу калым за Гольдзейн и прямо с деньгами поеду под Семипалатинск: там в кошах живут два брата, Кошгильда и Яшгильда, богатые киргизы, и у обоих по молоденькой дочери. Которую хочу, ту и возьму, а тебе, старой кляче, пора отдохнуть [12. Т.12. C. 200].
Таким образом, автор отражает в сказке «Баймаган» сложившиеся у тюркских народов формы брака и сватовства. Обычай многоженства или повторной женитьбы знатного человека преклонных лет на молодой невесте с целью рождения детей связан с кочевым образом жизни, междоусобными войнами, в которых гибли молодые джигиты, потребностью пополнения своего племени молодыми силами. О подобной форме брака идет речь и в «Сказании о сибирском хане, старом Кучуме». Старая ханша Лелипак-Каныш упрекала своего мужа, хана Кучюма:
Ты брал наложниц – я молчала, ты привёл вторую жену Симбулу – я молчала; ещё четырёх жён взял – я тоже молчала; последнюю жену, красавицу Сузгэ, привёл – я молчала; всю жизнь провела в молчании [12. Т.12. C. 241].
В конце сказания, когда иссяк род старого Кучума, а Лелипак-Каныш не могла уже подарить ему новых сыновей, старая жена сама уговаривает молодую красавицу Сайхан-Доланьгэ стать женой Кучума, чтобы «продолжилась его волчья кость». Именно молодой ханше Сайхан-Доланьгэ отводится роль спасительницы Кучума и его войска, она подарила ему молодых «Кучюмовичей» и новых ратников. Автор прибегает к сказочному приему, соединив силы Степи и материнство молодой ханши. Степная трава волшебным образом превращается в воинов, взамен погибших, сама Степь встает на защиту сибирского хана Кучума.
Свершилось великое чудо на глазах посла: зашевелилась сорванная ханшей трава как живая… Где-то ударили в большой бубен – и вышли большие люди; ударили в малые бубны – вышли простые джигиты. Сколько сорвано было ханшей травы, столько вышло в поле и джигитов. Весело развеваются конские хвосты на высоких копьях, ржут кони, бьют бубны, а войско всё прибывает… Насколько хватал глаз – везде из земли выходили джигиты [12. Т.12. C. 265-266].
Сравнение воинских рядов с густой травой является общим для эпоса разных народов. Для примера можно привести фрагмент из Есиповской летописи, в котором описывается сражение войска Ермака с татарами «у реки Иртыша на брегу под Чювашевым»:
И насеявшася множество их, яко травы селнии (селнии – с греч.: – полевые ). И бысть с ними бой велик октября в 23 день, и жняше православное воинство нечестивых божею помощию, яко же класы (класы – с церк.-слав.: колосья) [11. C. 90].
Уподобление битвы жатве характерно для русской поэтической традиции. Однако нетрудно заметить, что в «Сказании о сибирском хане, старом Кучуме» Мамина-Сибиряка этот вегетативный образ другого культурного происхождения: мифическое войско Кучума уподобляется степной траве, которую не сеют и не жнут, сорванная трава дает жизнь новым воинам, и войско Кучума также безбрежно, как сама Степь.
Заключение
Опираясь на жанровые формы восточных преданий, легенд, сказаний писатель создаёт легендарный хронотоп, в который вписывает события своих произведений. Главными приметами хронотопа «Сказания о сибирском хане, старом Кучуме» становятся традиционные для тюркского эпоса мотивы Степи и битвы, передающие состояние и картину мира кочевников. Трагические события, связанные с борьбой за Сибирь, изображаются автором не с позиции русских завоевателей, а с точки зрения народа, для которого Степь – родное пространство, и этим оправдываются все приносимые жертвы. В финале автор-сказитель воспевает хана Кучума, красавицу ханшу и их сыновей:
Неправда это: жив старый хан Кучюм и сейчас, он бродит по степи с невидимым войском. Где он прошёл – там лежит трава, сорванная ханшею Доланьгэ. Один он остался, потому что один не изменил своей матери-степи и искал честной смерти в открытом бою с врагом. Вот почему, где будет в степи стоять кош и где будет куриться живой огонёк, там будет петься и слава старому хану Кучюму, красавице-ханше Сайхан-Доланьгэ и грозным Кучюмовичам! [12. Т.12. C. 266].
Автору «Восточных легенд» удалось встать на позицию тюрко-язычного сказителя, отразить образ мыслей, переживаний, отношения к миру инонационального героя. Исследование «Восточных легенд» Д.Н. Мамина-Сибиряка с позиций культурно-исторического, имагологического и мотивного подходов представляется перспективным с точки зрения исследования формы и содержания «тюркского текста» русской литературы.
В.И. Габдуллина Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ и Правительства Алтайского края в рамках научного проекта № 16-14-22002 или «The reported study was funded by RFBR and Government of the Altai region according to the research project № 16-14-22002».
Список литературы
- Зырянов О.В. Историческое развитие жанров в контексте литературы регионов // Эволюция жанров в литературе Урала XVII–XX веков. Екатеринбург: УрО РАН, 2010. С. 62–90.
- Дергачев И.А. Д.Н. Мамин-Сибиряк. Личность и творчество. Свердловск: Средне-Уральское книжное издательство, 1981. 303 с.
- Дергачев И.А. Жанр легенды в творчестве Д.Н. Мамина-Сибиряка и пути развития русской литературы в девяностые годы // Русская литература 1870–1890 гг. Сб.5. Свердловск. 1973. С. 95–118.
- Китайник М.Г. Д.Н. Мамин-Сибиряк и народное творчество. Свердловск: Свердловское книжное изд-во, 1955. 168 с.
- Удинцев Б.Д. Фольклор в записных книжках Д.Н. Мамина-Сибиряка. Свердловск: Средне-Уральское книжное издательство, 1966. 82 с.
- Лагунова О.К. Страницы истории Сибири в творчестве Д.Н. Мамина-Сибиряка. Тюмень: Типография уприздата, 1975. С. 302–308.
- Соболева Л.С. Образы «Слова о полку Игореве» в легенде Д.Н. Мамина-Сибиряка «Сказание о сибирском хане, старом Кучуме» // Модификации художественных форм в литературном процессе. Д.Н. Мамин-Сибиряк –художник: Сб. науч. тр. Свердловск: УрГУ, 1989. С. 56–65.
- Приказчикова Е.Е. Мифологическая символика «Восточных легенд» Д.Н. Мамина-Сибиряка и ее связь с проблематикой цикла // Филологический класс. 2012. – № 4 (30). – С. 26-36.
- Приказчикова Е.Е. Философский контекст и мифологическая символика «восточных легенд» Д.Н. Мамина-Сибиряка // Известия Уральского государственного университета. 2002. № 24. С. 65–86.
- Михнюкевич В.А. Стилевое течение «поэтизирующего этнографизма» в прозе уральских писателей на рубеже XIX–XX веков // Вестник Челябинского государственного университета. 1997. Вып.1. Т. 2. С. 60–66.
- Полное собрание русских летописей. Том 36. Сибирские летописи. Часть 1. Группа Есиповской летописи. М: Наука, 1987. 382 с.
- Мамин-Сибиряк Д.Н. Полное собрание сочинений: в 12 т. СПб: Изд. А.Ф. Маркса, 1917. Т. 12. 548 с.
- Гумилев Л. Культ волка в мифологии древних тюрок.
