Георгий Гребенщиков как Лев Толстой: «толстовский текст» жизнестроительства Г.Д. Гребенщикова

Материал из НБ ТГУ
Перейти к: навигация, поиск
Г.Д. Гребенщиков (1884-1964)

Конструирование литературной преемственности крестьянами-писателями

Начавшееся в 1860-х гг. движение дворян и разночинной интеллигенции в народ совпало с попытками встречного перемещения крестьян в ряды интеллигенции. Народ, который до середины XIX столетия являлся в России «безмолвствующим большинством», примерно с 1860-х гг. начал обретать «голос» и оказывать влияние на культурную элиту, вышедшее за рамки экзотической привлекательности Другого, которым народ традиционно являлся для интеллигенции и интеллектуалов см. [1, с. 61]. Если оперировать неомарксистской терминологией П. Бурдье, то можно сказать, что прежде закрытое для крестьянина «поле литературы» см. [2] утрачивает свою непроницаемость: появляется немыслимая до этого фигура крестьянина-писателя [3 с. 279],см. [4], [5], [6]. Такая диффузия «дворян» и «крестьян» в литературе, как кажется, достигает максимального напряжения к началу XX века. Пересечение этих взаимонаправленных векторов создало высокий потенциал для жизнестроительных стратегий как тех, так и других. В плане писательских стратегий это ярче всего проявилось, пожалуй, в процессе автоканонизации писателей «из народа» путем конструирования топики наследования «классикам», либо, напротив, с помощью проблематизации классического канона, т.е. по определению Бориса Дубина, «национального корпуса классиков <…> вместе со стандартами их истолкования» [7, с. 67].

Л. Н. Толстой (1828-1910)

Одна из основных социальных функций идеи «классики» состоит в следующем: «апелляция к образцам и авторитетам “прошлого”, с которыми устанавливались отношения “наследования”, представила собой эффективное средство самоопределения специфических по своему составу и содержательным интересам групп в условиях интенсивной социальной мобильности и, соответственно, демократизации престижей» [8], [9, с. 10].

При этом, «притязая на всеохватность, классика фактически образует не целое литературы, а лишь ее внутреннюю, маркированную, сакральную часть» [10, с. 32]. В подобной перспективе становится ясно, что конструирование преемственности по отношению к «классике» может приобретать характер насущной потребности для начинающего автора, тем более если он является представителем социальных низов и не обладает весомым наследственным «символическим капиталом». Как известно, литературным «авторитетом назначают, <…> его конструируют» [11, с. 324] – для создания классики «необходима санкция публичной власти» [12, с. 134]. Автоканонизация в таком случае представляет собой совокупность усилий писателя, направленных на самостоятельное вхождение в литературный пантеон, т.е. своего рода узурпация статуса «культового писателя» или писателя-«классика».

Конструирование Г.Д. Гребенщиковым идентичности «писателя из народа» (рецепция толстовского жизнетекста)

Одним из наиболее ярких и репрезентативных примеров пересечения в поле литературы писателей-«дворян» и писателей «из народа» является рецепция толстовского жизнетекста (и ориентация на художественное творчество) автором, на протяжении всей своей литературной деятельности конструировавшим идентичность «писателя из народа» – Георгием Дмитриевичем Гребенщиковым.

Вопрос об ориентации начинающего сибирского литератора на писателя-классика уже оказывался в фокусе внимания исследователей. Т.Г. Черняева рассматривает посещение Гребенщиковым Толстого как «важный эпизод становления “писателя из народа”», отмечая, что отношение Гребенщикова к Толстому, «было одновременно притяжением и отталкиванием, подражанием и попыткой соперничества» [1, л. 1][13, с. 60; ср.: 14]. Факт рецепции толстовского поведенческого сценария в жизнестроительной практике Гребенщикова отмечен в работе О.А. Толстоноженко [15].

Ниже рассматривается «толстовский текст» жизнестроительства Г. Гребенщикова, реализовавшийся на разных его уровнях, а также жизнетворческие жесты писателя (строительство Чураевки, способы организации литературного быта и т.д.).

В марте 1909 г., после травматичного опыта критики омской премьеры дебютной пьесы «Сын народа» Гребенщиков предпринял в достаточной мере радикальный шаг – поездку в Ясную Поляну, которую сам он описывал как «литературное паломничество» [16, с. 418-425]. Символическая цель этого паломничества состояла в легитимации писательского статуса, и она была достигнута [13], [14, с. 14–15], [17, с. 9–10]. В статье «У Льва Толстого» (1925) Гребенщиков приводит свой внутренний монолог (вызванный «собственноручно сделанными Толстым простыми вещами», которые начинающий литератор наблюдал в недавно открытом музее имени Толстого): «Больше не писать ни строчки для печати! <…> Поеду к самому Толстому, ему покаюсь в своих литературных прегрешениях и дам ему слово – что больше заниматься этим делом никогда не буду» [18, с. 299, 300]. Но «Толстой, – как позднее писал Гребенщиков, – вопреки ожиданиям, драму <…> похвалил и благословил на писательство».

Многочисленные (до навязчивости) описания «паломничества» к Толстому варьируют «ритуальную ситуациию “передачи лиры” – посещения неофитом Поэта» [19, с. 194]. Подобное решение ситуации «передачи лиры» (потенциальный отказ «неофита» от лиры с последующим принятием ее) работает на провиденциальную составляющую гребенщиковского мифа о «писателе из народа», показывая, что Гребенщиков является писателем как бы не по своей воле, а по благословению классика.

Все это позволяло Гребенщикову отводить Толстому в своем персональном мифе целый набор ролей: литературного «духовника», легитимировавшего статус «крестьянского писателя»; литературного «отца» (или «дедушки»), возле которого «когда-то обогрелся» «сын» («внук»), пробирающийся из «тьмы» и невежества к «свету» культуры [15], [21, с. 68–69]; мудрого классика-наставника, «принявшего и обласкавшего» молодого провинциала, «сибирского медвежонка» [20, л. 2].

Чураевка Г.Д.Гребенщикова как модель Ясной Поляны Л.Н. Толстого

Деревня Чураевка

Фигура Толстого была важна для писателя и в другом отношении. Переехав в 1924 г. в Америку, Гребенщиков год спустя приобрел землю в штате Коннектикут и «на треть своими руками» построил на берегу реки Помпераг русскую деревню под названием Чураевка [22]. В плане литературного быта Чураевка была устроена по модели Ясной Поляны. В одной из поздних работ Б.М. Эйхенбаум, обсуждая литературные стратегии Толстого, отмечал, что «уход Толстого <…> от журналов, с их редакционной суетой и полемикой» позволил ему сохранить писательскую власть.

Толстой «сделал свою Ясную Поляну неприступной литературной крепостью, а себя – литературным магнатом, не зависящим от редакторов, издателей, книжного рынка и пр.» [23, с. 113].

«Литературной крепостью», подобной Ясной Поляне, была для Гребенщикова Чураевка с работавшим в ней издательством «Алатас» [24], [25]. «Литературным магнатом» Гребенщиков не был (издательство работало в убыток и привело семью к экономическому краху), но «Алатас» обеспечивал автономность и независимость от издательской конъюнктуры и цензуры. Самостоятельно издавая и распространяя учительные публицистические тексты типа книги «Гонец. Письма с Помперага» (1928), Гребенщиков получал возможность печатной проповеди, адресаты которой находились в разных странах мира.

Подобный способ литературного существования был по определению антииституциональным. «Ясная Поляна противостояла редакциям как особая, враждебная и архаистическая форма литературного быта и производства» [23, с. 111]. Еще более архаичным было устройство Чураевки: Гребенщиков строил типографию, самостоятельно добывая материалы. Функции ближайшего сотрудника Гребенщикова выполняла его супруга Татьяна Денисовна, которая, подобно Софье Андреевне Толстой, была переписчицей, секретарем и издателем книг мужа (супруги совместно печатали книги на линотипе) и помогала вести его литературные дела, что делает совпадения литературной стратегии и сопутствующего ей литературного быта еще более разительными.

В отношении архаичного устройства Чураевки Гребенщиков максимально претворил в реальность толстовские идею «опрощения» и проповедь необходимости труда, связав воедино его «крестьянскую» и «аристократическую» разновидности. Глубокая аналогия между Толстым и Гребенщиковым состояла также в том, что оба разрабатывали анти-«интеллигентские» проекты, целью которых было уже не бытовое, а культурное, интеллектуальное «опрощение». По воспоминаниям чураевцев, кроме собственных книг и трудов своих единомышленников, Гребенщиков, как и Толстой, печатал в своей типографии «Азбуку». По точному замечанию Б.М. Эйхенбаума, «Азбука» Толстого «скрывала в себе систему лечения от всевозможных вредных “интеллигентских” идей: общественных, естественнонаучных, исторических и пр.» [26, с. 36]. Гребенщиков, которого «мироустроительные проекты Л.Н. Толстого» интересовали «не меньше, чем его художественное наследие» [23, с. 113], [27, с. 127], также использовал органицистскую метафорику, описывая литературные методы и течения как «здоровые» («органичные») или «больные» («чуждые», насажденные извне). В обоих случаях «Азбука» играла важную идеологическую роль. По справедливому замечанию Н. Осиповой, «любая азбука становится идеологическим продуктом в силу того, что это первая книга, первый опыт получения информации о мире в печатном виде. Носителем новой идеологии толстовскую “Азбуку” делают, во-первых, ориентация на максимально широкий круг читателей, во-вторых, упрощение и “обнуление” социальной лестницы» [28, с. 344]. То же можно сказать и об «Азбуке» Гребенщикова. Татьяна Чистякова, в детстве жившая с родителями в Чураевке, вспоминает, что в гребенщиковской типографии печаталась «Азбука с начальными молитвами по обычному переводу», по которой она училась читать [29]. Так, пятнадцатью годами после смерти Толстого, его алтайский «ученик» решал задачу быть «властителем дум» теми же средствами, что и «учитель».

То, что Чураевка строилась как реплика Ясной Поляны, не только прочитывалось на уровне организации быта, но было эксплицировано: одна из чураевских улиц была названа Tolstoy lane [30, с. 240], а большая площадка, находившаяся посреди деревни, именовалась «Ясной Поляной» [24], [29]. Дополнительная символическая связь Чураевки с Ясной Поляной обеспечивалась тем фактом, что Гребенщиков приобрел землю у сына Толстого – Ильи Львовича, который в одном из документов назван «пионером Чураевки [31, л. 1].

Место и роль «Войны и мира» Л.Н. Толстого в работе Г.Н. Гребенщикова над романом «Чураевы»

Улица Tolstoy Lane в Чураевке

Следующий уровень рецепции касался непосредственно литературного творчества. Работа над главным художественным текстом Гребенщикова – романом «Чураевы» – шла в перспективе постоянного сопоставления с романом «Война и мир» [27, с. 59]. Так, например, в феврале 1918 г. Гребенщиков писал Горькому: «я испытываю такую любовь к земле и солнцу, к животным и растениям, что, кажется, сумею написать “Войну и мир” – лучше Толстого – вот до чего доходит дерзость после или в момент отчаяния!..». Если учесть отношение Гребенщикова к роману Толстого как к сакральному тексту, «”Святая Святых” нашей отечественной классической литературы» [20, л. 1], полное риторическое отождествление своего романа с толстовским в цитированном фрагменте, а также тот факт, что в письмах Гребенщикова содержатся полемические установки на создание «крестьянской» эпопеи, «крестьянского» аналога романа Толстого, то необходимо сделать вывод, что написание «Войны и мира» «лучше Толстого» было важнейшим актом процесса автоканонизации в статусе «писателя из народа». Любопытно, что, артикулируя собственную версию классического канона русской литературы, Гребенщиков включал в него исключительно «реалистических» (по его мнению) писателей и поэтов – А.С. Пушкина, И.С. Тургенева, Л.Н. Толстого и М. Горького, всячески акцентируя момент «учебы» у этих авторов и их благотворного влияния, т.е. включая механизм автоканонизации за счет конструирования отношений преемственности с классиками.

Спустя сорок лет, по-видимому, считая процесс автоканонизации либо завершенным, либо неактуальным, а задачу написать «народную» эпопею – выполненной, Гребенщиков ослабит идентификацию своего романа с толстовским, но в то же время продолжит тематизировать «параллелизм» двух произведений. В марте 1957 г. он пишет своему сибирскому другу И.Г. Савченко: «перечитываю “Войну и мир” и как я горд, что и сам написал восемь томов нечто вроде “Войны и мира”, – только не о высшем свете Москвы и Петербурга, а о простом народе, и не об одном Каратаеве, а о сотнях их, и эта параллель когда-то будущим нашей литературы БУДЕТ исторической летописью, хотя не такого размаха, как Льва Толстого» [32, с. 151–152]. Примерно через месяц (в письме от 11 апреля 1957 г.) Гребенщиков уже противопоставляет «Чураевых» роману Толстого (при этом характерное желание переименовать всю эпопею по «толстовской» модели соседствует с декларативным отрицанием сходства названий), оповещая того же адресата, что на присланном им военном автобиографическом очерке планирует «построить самый конец ДЕВЯТОГО тома, т.е. самый эпилог и АПОФЕОЗ эпопеи, <…> которую быть может я назову ВОЙНА И БУНТ, чтобы это никак не было похоже на “Войну и мир”. Хотя у меня и действующие лица ничем не похожи на высший класс Толстого, и народ мой, мой Платон Каратаев, не похож на толстовский народ» [32, с. 163].

В американский период идентичность Гребенщикова как «писателя из народа», писателя-труженика долгое время продолжала формироваться с помощью механизма негативной идентификации [33, с. 271], традиционного для его автомифотворческой стратегии в целом. Помимо цитированной декларации антагонизма своего и толстовского романов (в пользу собственного как более «народного»), это проявилось в раздраженном отталкивании от квази-крестьянского (с точки зрения Гребенщикова) жизнетекста Л. Толстого. Так, в сентябре 1938 г. Гребенщиков пишет бывшему секретарю Толстого Валентину Булгакову о том, что «стал плотником и каменщиком буквально ради хлеба насущного, а литература – что останется. Это не то, что Лев Николаевич, после работы на земле, выбирает повкуснее грибки и проч… Наше дело – закон борьбы “взаболь”, а не от избытка философского величия» [32, с. 75–76].

Отношение Гребенщикова к Толстому было амбивалентным. Он мог одновременно риторически «сводить счеты» с Толстым и моделировать свой жизнетекст по толстовскому образцу. Критика Толстого давала Гребенщикову возможность дополнительной легитимации в статусе «писателя из народа», автора «народной» эпопеи, написанной по «лекалам» «Войны и мира».

Жизнетекст Толстого vs жизнетекст Гребенщикова

При внешнем, фабульном сходстве, тексты биографий Толстого и Гребенщикова довольно серьезно различаются. Если использовать семиотическую терминологию, то можно сказать, что при совпадении синтактики, их жизнестроительные проекты имели различную прагматику и подчас полярно противоположную семантику. Гребенщиков инвертировал один из центральных сюжетов толстовского жизнетекста. В отличие от писателя-графа, пытавшегося «опроститься», стать «мужиком», «мужик», крестьянин Гребенщиков предпринял максимальные усилия для того, чтобы стать писателем, т.е. достигнуть традиционно «дворянского» статуса [15]. Иначе говоря, если поздний Толстой шел по пути «опрощения», то Гребенщиков, напротив, выбрал траекторию «усложнения» (до полного преодоления) репертуара традиционных жизненных сценариев крестьянства. Любопытно при этом, что Толстой в короткой дневниковой записи от 20 марта 1909 г. определил молодого прозаика как народника: «Интеллигент-калмык, литератор, возвращающийся к земле» [34, с. 40]. Толстой невольно упростил случай Гребенщикова, описывая его в рамках классической парадигмы, внутри которой «возвращаться к земле» может только «интеллигент» (по траектории культура – природа) и не может «крестьянин». Тогда как в неклассической парадигме (см. выше) крестьянин, не имевший прежде возможности для перемещения по полю культуры, начинает (пусть и ограниченно) двигаться в оба направления по траектории природа – культура – природа.

Заключение

Толстовский текст стал важнейшим субстратом жизнетекста Георгия Гребенщикова. Гребенщиков ориентировался на классика, работая над художественными текстами, а также выстраивая собственный биографический текст и литературный быт по толстовской модели: от написания романа-эпопеи «Чураевы», полемически соотнесенного с толстовской эпопеей, до строительства в США русской деревни Чураевки по образцу Ясной Поляны, позволившей ему выключить себя из привычных форм литературного процесса, самостоятельно издавать собственные книги и реализовывать модель поведения учителя и проповедника. Жизнестроительный сценарий Гребенщикова включал в себя как следование толстовской модели, так и полемику с ней или даже негативную идентификацию по отношению к классику, дававшую «писателю из народа» энергию для формирования оригинального текста биографии.

А.Ю. Горбенко

Литература

  1. Эткинд А. Хлыст: Секты, литература и революция. М., 2013. 644 с.
  2. Бурдье П. Поле литературы // Новое литературное обозрение. 2000. № 45. С. 22–87.
  3. Коцонис Я. Как крестьян делали отсталыми: Сельскохозяйственные кооперативы и аграрный вопрос в России 1861–1914. М., 2006. 320 с.
  4. Brooks J. When Russia Learned to Read. Literacy and Popular Literature, 1861–1917. Evanston, 2003. 450 p.
  5. Рейтблат А.И. От Бовы к Бальмонту и другие работы по исторической социологии русской литературы. М., 2009. 448 с.
  6. Рейтблат А.И. Русская литература как социальный институт // Рейтблат А.И. Писать поперек: Статьи по биографике, социологии и истории литературы. М., 2014. С. 11–32.
  7. Дубин Б. К проблеме литературного канона в нынешней России // Дубин Б. Классика, после и рядом: Социологические очерки о литературе и культуре. М, 2010. С. 66–75.
  8. Разувалова А. Писатели-«деревенщики»: литература и консервативная идеология 1970-х годов. М., 2015. 616 с.
  9. Дубин Б. Классика, после и рядом: Социологические очерки о литературе и культуре. М, 2010. С. 9–42.
  10. Зенкин С. «Классика» и «современность» // Литературный пантеон: национальный и зарубежный. М., 1999. С. 32–44.
  11. Дубин Б.В. Классик – звезда – модное имя – культовая фигура: О стратегиях легитимации культурного авторитета // Культ как феномен литературного процесса: Автор, текст, читатель. М., 2011. С. 324–330.
  12. Зенкин С.Н. От текста к культу // Культ как феномен литературного процесса: Автор, текст, читатель. М., 2011. С. 133–140.
  13. Черняева Т.Г. Гребенщиков о Льве Толстом // Алтайский текст в русской культуре. Вып. 2. Барнаул, 2004. С. 60–74.
  14. Черняева Т.Г. Творчество Г.Д. Гребенщикова: сибирский период: учебное пособие. Барнаул, 2007. 47 с.
  15. Толстоноженко О.А. Карьерная траектория писателя-автодидакта на рубеже XIX–XX веков: Георгий Гребенщиков // Молодежь и наука: сборник материалов. Красноярск, 2014.
  16. Горбенко А.Ю. Чураевка как текст: строительство и жизнестроительство Георгия Гребенщикова «Чураевы» // Вестник КГПУ им. В.П. Астафьева. 2014. № 4 (30). С. 217–219.
  17. Черняева Т.Г. «Обнимаю Вас как преданный сын Ваш»: Георгий Гребенщиков и Григорий Николаевич Потанин // Г.Д. Гребенщиков и Г.Н. Потанин: диалог поколений (письма, статьи, воспоминания, рецензии) / составитель, автор вступ. статьи, примеч. Т.Г. Черняева. Барнаул, 2008. С. 5–44.
  18. Георгий Гребенщиков. Из эпистолярного наследия (1924–1957) / Сост. Корниенко В.К. Барнаул, 2008.
  19. Лотман Ю.М. Литературный быт // Литературный энциклопедический словарь / Под общ. ред. В.М. Кожевникова и др. М., 1987. С. 194–195.
  20. Гребенщиков Г.Д. «Волнуемся как море-океан… по поводу все того же фильма “Война и мир” Толстого», 1956 // ГМИЛИКА. ОФ. Ед. хр. 56739/144. 3 л.
  21. Г.Д. Гребенщиков и Г.Н. Потанин: диалог поколений (письма, статьи, воспоминания, рецензии) / составитель, автор вступ. статьи, примеч. Т.Г. Черняева. Барнаул, 2008. 212 с.
  22. Санникова А.А. Чураевка как идеал русской общины (культурно–просветительская деятельность Г.Д. Гребенщикова) // Алтайский текст в русской культуре: Материалы третьей региональной научно-практической конференции. Барнаул, 2006. Вып. 3. С. 18–27.
  23. Эйхенбаум Б.М. Мой временник. Маршрут в бессмертие. М., 2001. 384 с.
  24. Росов В.А. Книгоиздательство «Алатас» // Рерихи. Восток – Запад / Составители: Д.Н. Попов, В.А. Росов. М., 2006. С. 33–39.
  25. Тушине Е. Белый камень Алтая (Гребенщиков и Рерих) // Рериховский вестник. Публикации – сообщения – исследования. Вып. 4 (1991, январь–декабрь). СПб.; Извара; Барнаул; Горно-Алтайск, 1992. С. 57–58.
  26. Эйхенбаум Б.М. Лев Толстой. Семидесятые годы. Л., 1974. 360 с.
  27. Царегородцева С.С. Роман Г.Д. Гребенщикова «Чураевы» в социокультурном контексте эпохи: дисс. … канд. филол. наук. Томск, 2005. 182 с.
  28. Осипова Н. Азбука Л.Н. Толстого как идеологический проект // Лотмановский сборник. 4. / Редакторы Л.Н. Киселева, Т.Н. Степанищева. М., 2914 С. 335–348.
  29. «Толкай телегу к звездам…» / реж. А. Гурьянов. М., 2011
  30. Чистяков В.Д. Русская деревня Чураевка в 1999 году / Публикация, вступительное слово и примечания В.М. Крюкова // Вестник ТГУ. 2003. № (277). С. 239–241.
  31. Гребенщиков Г.Д. Список лиц, купивших земельные участки в Чураевке, составленный Г.Д. Гребенщиковым, 1920-е // ГМИЛИКА. ОФ. Ед. хр. 685/80. 1 л.
  32. Гребенщиков Г.Д. Чураевы: Лобзание змия. Роман. Радонега. Статьи. Воспоминания. Барнаул, 2007. 352 с.
  33. Гудков Л. К проблеме негативной идентификации // Гудков Л. Негативная идентичность. Статьи 1997–2002 годов. М., 2004. С. 262–299.
  34. Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений. М., 1935–1958.
Источник — «http://wiki.lib.tsu.ru/index.php?title=Георгий_Гребенщиков_как_Лев_Толстой:_«толстовский_текст»_жизнестроительства_Г.Д._Гребенщикова&oldid=94744»