Горный Алтай: литературное вхождение территории в состав имперских пространств

Горный Алтай

Литературное освоение Горного Алтая

Горный Алтай – принятое в науке название российской части горной системы Алтай. Тюркологи этимологию топонима связывают с понятиями «высокий», «могущественный», «золото», «обетованная земля» [1. C. 282–291]. В литературе XIX–XX вв. это пространство называется по-разному: Алтайские горы – Русский Алтай – Горный Алтай – Горный. Мена наименований, на наш взгляд, отражает смену идеологических парадигм, в контексте которых совершается включение в состав имперских пространств и адаптация в этом качестве исконно нерусских земель, располагавшихся за казачьей линией на юге Западной Сибири. Таковые могут быть определены как кросс-пространство, где оставили свои следы, прокатываясь через него, древнейшие цивилизации (скифы, гунны); где стыковались великие империи; пространство, с которым этническая память тюрков связывает мысль о прародине. Первые контакты территории с тобольскими и томскими воеводами относятся к ХVII веку. [2. C. 30–52]; процесс вхождения Горного Алтая в состав Российской Империи начинается в середине XVIII века и растягивается во времени более чем на сто лет [3. C. 104–177].

Природная и этнографическая экзотика этой территории обуславливает главенство жанра путешествия в литературном освоении (и присвоении) этой ориентальной территории с момента вхождения Горного Алтая в состав имперских пространств и до сего дня. Из травелога и путевого очерка в поэзию переходит представление о дикой экзотике места (куриозной местности), для обозначения которого используются названные нами топонимы. Приведем их в порядке появления в текстах (безотносительно к административно-территориальному именованию):

- Алтайские горы – период первичного изучения горной страны, нанесение на карту империи (XVIII в. – первая пол. XIX в.); идея колониального использования мифических богатств новоприобретенной территории;

- Русский Алтай – определение истинных запасов природных ископаемых и перспектив их разработки, изучение этнографии инородческого населения в свете идей областничества (шестидесятые годы XIX в. – начало ХХ в.); этнос vs регион;

- Горный Алтай – период нивелирования этнокультуры коренных народов, идея их ускоренного развития (20-е – 80-е гг. ХХ в.) в рамках национальной автономии; безжалостная эксплуатация природных богатств региона;

- Горный – усеченное именование локуса в литературе новейшего периода; создание рекреационного бренда как попытка затормозить процесс утраты национальной и региональной идентичности, эксплуатация образа последнего нетронутого уголка природы.

Рассмотрение рецепции и репрезентации Горного Алтая в исторической перспективе намечается рядом новейших гуманитарных исследований, посвященных вопросам российской провинциальной культуры и регионального самосознания. В них значительное внимание уделяется локальным текстам, в методологическом основании исследования которых «лежит представление о том, что «образ места (города)» или «локальный (городской) текст», существует и, соответственно, может быть описан в качестве меняющейся во времени системы ментальных, речевых, фольклорных, публицистических, иконографических и проч. стереотипов, воспроизводимых в контексте местной культурной традиции в устной, книжной и других формах» [4. C. 419–420]. Культурная функция локальных текстов, по определению В.Г. Щукина, «заключается в создании и распространении некоего семантического и идеологического компакта – простого для понимания и усвоения комплекса понятий и эмоций, призванных ассоциироваться с данным местом» [5. C. 239]. Наша задача состоит в изучении начального этапа формирования в литературе комплекса представлений, позиционирующих Горный Алтай как часть имперских пространств – русские горы, русское высокогорье.

Встраивание образа Горного Алтая в сибирский текст

Локус Горный Алтай встраивается в сибирский текст по принципу матрешки – через алтайский, что обусловлено ходом «стихийной колонизации» (Н.М. Ядринцев) – продвижением сначала каменщиков, затем русских крестьян-переселенцев в глубь горной страны, к водоразделам Оби и Иртыша, их столкновением с чужой и чуждой культурой местных (инородческих) племен, у которых было почерпнуто представление о мощном мифогенном потенциале высокогорья. Специфические смыслы такового совпадают в трактовке охранной функции, которой обладают горы – естественная граница Сибири, с рожденным в христианской среде топосом Беловодья.

Еще Н.М. Карамзин, анализируя первые сведения о Сибири, проиллюстрировал эту функцию библейским примером: «Сие неизмеримое пространство Северной Азии, огражденное Каменным Поясом, Ледовитым морем, Океаном восточным, цепию гор Альтайских и Саянских, – отечество малолюдных племен Монгольских, Татарских, Чудских (Финских), Американских – укрывалось от любопытства древних Космографов. Там, на главной высоте земного шара, было, как угадывал великий Линней, первобытное убежище Ноева семейства после гибельного, всемирного наводнения; там воображение Геродотовых современников искало грифов, стерегущих золото…» [6. стлб. 219]. Горный Алтай предельно концентрирует в себе все то, что историк относит к Сибири в целом: безопасность «для обитания», малолюдность, этнографическую пестроту, мифологическую насыщенность (ориентальная специфика которой во многом определяется тем, что здесь находится, по определению географов, «крыша» Центрально-Азиатского континента – гора Белуха, равноудаленная от трех океанов; она притягивает к себе ученых и путешественников и является источником вдохновения для поэтов, художников и музыкантов).

Художественная репрезентация Горного Алтая как части империи

Стихотворение «Киев» А.С. Хомякова: географические образы

Географические образы (см. [7]) лежат в основе художественной репрезентации Горного Алтая как части империи. Репрезентация начинается, на наш взгляд, со стихотворения «Киев» (1839) А.С. Хомякова. Из уст паломника под стенами Киево-Печерской Лавры прозвучит в нем фраза:

А.С. Хомяков (1804-1860)

 Дик и страшен верх Алтая,
 Вечен блеск его снегов:
 Там страна моя родная!»  [8. C. 66],

в которой будут объединены географические реалии с эмоциональной оценкой (см. [9. C. 117], [10. C. 117–120], [11]. В этом стихотворении «верх Алтая» – наиболее развернутый географический образ-вертикаль – является исключением в ряду названных поэтом горизонтальных ограничителей российских пространств (Дон, Енисей, Ладога, Нева, Кама, «теплый берег Эвксина» и берега северных морей).

Характеристическое определение «дикий», относящееся у упомянутого нами Е.П. Ковалевского ко всей Сибири (дума I «Праху Н»), Хомяков локализует в пределах Горного Алтая, хотя вряд ли можно допустить, что за время, разделяющее выход двух стихотворных книг, Сибирь в целом стала менее «дикой» (см. [12. С. 436]), чем Горный Алтай как её окраинная часть (см. [13. C. 627])). В стихотворении «Киев» слово «дикий» употреблено в его первом значении, через год у Хомякова в стихотворении «Россия» вновь возникнет упоминание об Алтае (что будет уже свидетельствовать о формировании устойчивого художественного представления):

 И нестерпим был огнь булата
В руках Алтайских дикарей  [8. C. 73]. 

Речь в нем идет о монголо-татарском нашествии, и образ восходит к представлению о трансграничности Алтая и к немногочисленным сведениями об его истории и географии, которые были опубликованы к моменту написания текста. Заметим, что повышение интереса к подобным сведениям было связано с завершением оконтуривания имперского пространства, в частности, закрепления границ Российского государства на юге Западной Сибири [14. C. 32]. И всё же практически до середины XIX в. «огромность Алтая, распространяющегося внутри Сибири, очень сбивчиво была понимаема» [15. C. 183–184].

В.Н. Татищев (1686-1750)

Источником исторической информации во время выхода сборников Ковалевского и Хомякова могла быть уже названная «История…» Карамзина (в которой как этнос упоминаются Турки Альтайские). Сведения об Алтайских горах содержались и в «Лексиконе российском историческом, географическом, политическом и гражданском» одного из первых исследователей Сибири В.Н. Татищева (составлен в 1754 г., опубликован в 1793 [16. C. 71], где ученый излагал существовавшую на тот момент и долго после точку зрения о непрерывности горной цепи, отделяющей Азию от Европы. «Алтай, горы, от Урала проходящие меж калмыцкого владения и Сибири, от запада на восток, около Иртыша. Оные звание калмыцкое<…>. Татара зовут Алтау, значит Шесть гор, и сие имя иногда пространно и сущее от вершины Яика до вершины Оби. Иногда разумеют токмо, что во владении калмыком по обе стороны Иртыша, а на востоке к вершине Оби, далее же Саян…» [17. C. 161]. Татищев довольно точно указывает расположение Бикатунского острога, называет реки Бию, Катунь, Лебедь и «озеро Телеут» в Кузнецком уезде, т.к. по его заданию в 1735 г. геодезист В. Шишков был послан в Томск и Красноярск для «описания тамошних мест и положения на ландкарту, а паче уведать, описать… которой в бытность свою тамо весьма ревностно описывал и куриозным местностям (курсив мой. – Т.Ш.) учинил чертежи» (Промемория от тайного советника Татищева в Императорскую Академию наук от 21 октября 1735 г. [18. C. 265]). Из обитателей Алтайских гор Татищев называет лишь калмыков [19. C. 54].

Журнальные публикации Г.И. Спасского: образ алтайцев, Алтайских гор

В конце XVIII – нач. XIX вв. калмыками (белыми калмыками) называли и алтайцев. В 1806 г. путешествие к алтайским калмыками совершил Г.И. Спасский – будущий издатель санкт-петербургского журнала «Сибирский Вестник», которому в русской литературе путешествий принадлежит роль первооткрывателя российских гор и создания горной топики. Его собственная серия описаний высокогорья (Алтайских гор) в журнальных публикациях, на наш взгляд, может рассматриваться как базовый фонд для создания образа пространства Горного Алтая в русской литературе, т.к., по Д.Н. Замятину, «…всевозможные порождения оригинальных локальных или региональных мифов во многом базируются именно на географическом воображении» [20. C. 16].

Журнал Сибирский Вестник, издаваемый Г.И. Спасским

Алтайские горы привлекали Спасского возможностью стать первопроходцем: «Места сии <…> не были посещаемы ни Гмелином, ни Палласом, ни другими известными Путешественниками» [21. 1823. Ч.3. С. 1]. Там путешественник оказывается один на один с нетронутой природой. Но всё же в пути у переправы через Чарыш Спасский встречается с первым профессиональным художником, снимавшим виды Горного Алтая – с В.П. Петровым. Работы Петрова - «прелестные, ужасные виды», «соперники видов Швейцарских» – служат прекрасной иллюстрацией к алтайским путешествиям Г. Спасского (четыре его гравюры опубликованы в приложении к первому тому «Сибирского Вестника» за 1818 г. без ссылки на автора» [22. C. 24]).

Структура обращений Спасского к Алтайскому высокогорью, его аксиологическая система свидетельствуют, что уже к концу первой четверти XIX в. специальной и популярной литературе сформировалось представление о том, что Алтайские горы – это весьма экзотическая составляющая имперских пространств, рай для художников и нетронутое поле исследований для ученых, где «юная Натура во всей целости своей и совершенстве» [21. 1818. Ч.1. С. 40] – что и соответствует девизу журнала «Сибирский Вестник»: «Norse patream postea viator eris» (Познай Отечество, потом сделаешься путешественником).

Восточный Алтай сквозь призму художника Е.Е. Мейера

Подобным же девизом мог вполне руководствоваться и художник Егор Егорович Мейер, сопровождавший экспедицию П. Чихачева, к тому времени уже исследователя с мировым именем, в Восточный Алтай. Его краткое описание алтайских путевых впечатлений, опубликованное в 1843 г. в «Отечественных записках», было отмечено в обозрении «Русская литература в 1843 г.» В.Г. Белинского [23. стлб. 167]: «В смеси «Отечественных записок», между переводными, много было и оригинальных, более или менее замечательных статей, каковы «Поездка в Китай» Дэ-мини (две статьи); «Два письма из Пекина» В. Горского; «Замечания и анекдоты о южно-американском льве» А. Бутакова, «Сцены из жизни бурят» А. Мордвинова; «Поездка на Алтай» Мейера» [23. стлб. 226]. Контекст приведенной цитаты позволяет русскому читателю рассматривать Алтай в ряду таких экзотических пространств, как Китай и Южная Америка [23. стлб. 227].

Е. Мейер Ciceri № 9 Поток Эланду. Литография.

Мейер начинает с вопроса: «Что мог представить себе о горах, об Алтае тот, кто не видал ничего кроме болот петербургских и маленьких горок около него? Я прочел путешествие Бунге (см. [24] и узнал, что Алтай – Швейцария, нет, более, гораздо более! Я думал увидеть весь Алтай, со всеми его горами, постепенно идущими все выше и выше, и наконец, теряющимися в своде голубого неба – а увидел чуть заметные, блестящие иззубренные ленточки, означающие далекие снежные горы, которые тянулись по всему горизонту» [25. С. 18].

С нетерпением ожидая встречи с высокогорьем, молодой художник, опьяненный весной, никак не мог смириться с тем, что горы приближаются очень медленно. И вот – горы: «Первую ночь в горах мы провели в деревне Черге. Рано утром поскакал оттуда, чтоб искать места, снять чудесный вид, который был перед нами. Взобравшись на гору, находящуюся на севере от деревни, я увидел перед собою истинно швейцарский вид. Горы, по которым ходили утренние облака, чудесная долина, в которой между богатых нив, полей и густых лесков, извивалась быстрая Черга, на берегу которой стоит чуть видная деревня. Вся картина освещалась восходящим солнцем. Это последние русские дома, которые увидим мы, думал я. И никогда сердце мое не билось так сильно по всем русском, как в эту минуту, когда я думал, что покидаю надолго, может быть, навсегда родину и все то, что могло напоминать мне её. Грустно простился я с чудной деревенькою Чергою, может быть единственною по всей России по своему местоположению» [25. С. 18]. Эмоциональный акцент на русскость описанного пейзажа, скорее всего, был сделан при подготовке дорожных записок к публикации - за ним следует описание миссионерской деревни Мыюта (в тексте Мыэта), населенной крещеными алтайцами; находясь в Черге, Мейер не мог и предположить, что его ждет впереди: «Ужас, удивление, отвращение, наконец, жалость овладели мной, когда я посмотрел на этих людей, которые по всей справедливости имеют право утверждать, что первый монгол произошел от обезьяны. Уродливее, грязнее ничего не может быть, думал я, и не верил, когда мне говорили, что это уже обрусевшие, которые живут очень чисто и хорошо в сравнении со своею прежней жизнью» [25. С. 18]. Горный Алтай потряс Мейера контрастом между природной роскошью и убожеством коренных жителей – дикарей с позиций европейца.

Вот вид, открывшийся с Семинского перевала, откуда начинаются те самые «швейцарские» горы, которые всё ждал путешественник: «Я увидел пред собой уступы гор, окружающих озеро Теньгу, а над ними голубые, зубчатые стены урсульского хребта. Он, будто усыпанный бриллиантами, блистал всеми цветами радуги и так резко, но вместе так легко, так нежно отделялся на светлом, утреннем небе, которое вместе с ним отражалось в зеркале озера. На первом плане тянулся редкий лес, перед которым разбросанный караван наш казался состоящим из лилипутов…» [25. С. 19]. Первая встреча с аборигенами отбила этнографическое любопытство, и художник сосредоточился на визуальных образах «дикой дали», «красивых форм», на собственных ощущениях опасности и восторга перед величественной мощью гор, вызывающих «страх и улыбку радости», «наполняющих душу какою-то грустью, в которой чувствуешь свое ничтожество…», голова и душа его отныне были заняты тем, как передать виденное.

Мейер упоминает о переправах через буйные реки, о головокружительных спусках и подъемах, на которых только умные алтайские лошади способны спасти всадника, о камнепадах, но все это меркнет перед картиной собственно высокогорья: «С трудом переводя дух, взобрался я на вершину – и задрожал от восторга!... передо мною целый мир в горах!...вдали, подобно океану, оледеневшему от бурь, блистали вечные льды, меж которых, теряясь в светлом голубоватом тоне неба, зубчатым великаном поднималась Катунья-Сайлан (Катунские столбы). В ущельях змеями вились туманы…но где слова, где краски, чтобы передать эту картину?! Напрасно ломаешь голову, напрасно ищешь в красках тоны!... Я посмотрел на все, потом на самого себя – что же я? Невидная точка в этом огромном лабиринте!... Я схватил альбом; но рука моя дрожала: мне казалось, я вижу живого Бога, со всею его силою, красотою; и мне стыдно стало, что я, бедный смертный, мечтаю передать Его образ!... [25. С.20].

Егор Егорович Мейер. Река Катунь

Неоднократно мысль о величии Творца и бессилии перед ним воображения смертного художника возникала у Мейера при виде «дико-величественных» картин: «Нет, воображение человека не может представить себе что-нибудь подобное! Сердце замирает, когда слышишь то страшный гул реки, повторяемый множеством эхо, то тихий, жалобный стон водопада. Это музыка природы! Кто передаст её?!... Где Бетховен. Моцарт? Кто передаст чудную гармонию этих скал, этих красок? Сальватор Роза! Зачем ты не был Русский! Может статься, тебе бы удалось передать его, а у меня… у меня кисть выпадает из рук!.. [25. С.21].

Оказавшись во время путешествия на китайской территории, Мейер рисует картины природы в мрачных красках – там не своя земля – там всё чужое. Но по мере приближения к русскому форпосту на Абакане образный строй описания возвращается к патетике описания Горного Алтая, правда, к традиционному набору деталей здесь добавляется традиционный для сибирского текста медведь, вернее, целое «стадо медведей». За время поездки горы стали Мейеру своими, художник проникся их духом, и потому при прощании с высокогорьем «сердце сжималось точно так же, как по выезде из Петербурга, разница в том только, что тут я прощался с людьми, которых люблю, а там с горами, с чудными горами Алтая!» [25. С.23].

Статья французского исследователя Катрфажа: взгляд европейца на Сибирь

Мы обратились к запискам Мейера, чтобы акцентировать, что именно благодаря его зарисовкам Европа нагляднее представила специфику этой неведомой и дикой (т. е незаселенной) горной страны. Громады скал, вершины, увенчанные ледниками, путешественники, пробирающиеся по отвесным бомам, горные озера, зажатые в скалистых берегах долины рек предстали на иллюстрациях Мейера к алтайской части описания путешествия Чихачева в парижском издании 1845 г. Своеобразной репрезентацией образа Горного Алтая стала статья французского ученого Катрфажа, опубликованная в «Отечественных записках». В редакционном пояснении она названа «довольно верным взглядом Европейца на нашу Сибирь, неведомую для иностранцев и – нечего греха таить – для многих и из русских читателей». «Статья Катрфажа, опирающаяся на фактах, представляемых книгою очевидца - г. Чихачева, и написанная языком доступным для всякого образованного читателя, может много содействовать распространению в образованном мире верных сведений об этой отдаленной части России» [26. С. 4].

В описательной манере Чихачева Катрфаж отмечает научную достоверность и великолепный стиль: «… не переставая быть серьезным, он представляется артистом (т.е. художником. – Т.Ш.), оценивает все, что проезжаемые им страны представляют ему поэтического, то игривого, то угрюмого; знакомит нас с нравами, посвящает в предания встречаемых им народов: слог его везде чист и одушевлен. <…> Впрочем, г. Чихачев не упустил из вида ничего, могущего возвысить цену его сочинения. Дорожные записки, веденные с необыкновенным тщанием, знакомят нас с малейшими подробностями его пути» [26. С. 3–4]. Французскому исследователю важно было показать отличие Алтая, о котором он сформировал представление на основе труда Чихачева, от других горных систем.

Т.У. Аткинсон (1799-1861)

Знакомство художника Т.У. Аткинсона с Горным Алтаем

Гора Белуха

Позднее английский художник Т.У. Аткинсон предпочел, так сказать, личное знакомство с Горным Алтаем и был восхищен его первозданностью и суровостью, сражен Белухой: «Самый очаровательный вид на окружность, открывшийся глазам нашего художника, служил наградою за претерпенные им бедствия и ужасы. На юго-востоке величавая Белуха возвышала свою двурогую вершину, ярко ослепительной белизны от покрывавшего её снега, несколько других горных цепей окружали её, как дети своего седовласого деда, представляя в свидетельство своего высокого происхождения множество белых пятен. А возле расстилалось целое озеро горных вершин и кряжей, разделенных между собою зияющими ущельями и черными долинами, изрытыми яростно пенящимися потоками. В некоторых из них скрывались запасы благородных металлов» [27. С. 271]. Англичанина более всего поразили природные богатства горной страны, по его замечанию, могущие составить благосостояние целого государства, а тут лежащие без употребления.

Заключение

Проведенный нами обзор литературных публикации до 1864 г. (года окончательного закрепления пограничной линии в горах Алтая, рассматриваемого современными историками как точка отсчета национальной и региональной идентичности) позволяет утверждать, что в число освоенных литературой имперских пространств Горный Алтай входит через травелог, откуда образ «дикого и грозного» Алтая уже как собственно художественный попадает в поэзию и закрепляется в ней как воображаемое пространство, где «…юная Натура во всей целости своей и совершенстве». Указанная нами верхняя граница рассматриваемого периода совпадает с начальным этапом сибирского областничества, идеологи которого в формуле «Горный Алтай – это романтическое дикое русские пространство, населенное экзотическими народами» стали разрабатывать социальный компонент, сосредоточив внимание на проблемах инородцев. Таким образом, 1864 г. можно считать концом эпохи превалирования географических образов Горного Алтая в русской литературе и началом эпохи образов этнографических (в ракурсе «этнос vs регион»).

Т.П. Шастина

Список литературы

1. Казагачева З.С. Алтайские героические сказания «Очи-Бала», «Кан-Алтын» (Аспекты текстологии и перевода). Горно-Алтайск, 2002.
2. Модоров Н.С. Россия и Горный Алтай: политические, социально-экономические и культурные отношения (XVII–XIX вв.). Горно-Алтайск, 1996.
3. Самаев Г.П. Горный Алтай в XVII – середине XIX в.: Проблемы политической истории и присоединения к России. Горно-Алтайск. 1991
4. Алексеевский М., Жердяева А., Лурье М., Сенькина А. Материалы к словарю локального текста Могилева-Подольского
5. Щукин В. Г. Как и почему рождается литературный локальный текст?// Диалог культур: поэтика локального текста. Горно-Алтайск. 2011.
6. Карамзин Н.М. История государства Российского: В 3 кн. Репринтное воспроизведение изд. 1842–1844 гг. Кн. 3 . М., 1989.
7. Замятин Д.Н. Метагеография: Пространство образов и образы пространства. М., 2004.
8. Хомяков А.С. Стихотворения. 2-е изд. М., 1868.
9. Ковалевский Егор. Сибирь. Думы // Сибирские огни. 2010. №8.
10. Левашова О.Г. Образ Алтая в русской литературе XIX века // Филология и человек. 2011. №4.
11. Шапошников Л.Е. А.С.Хомяков: человек и мыслитель. Н.Новгород, 2004.
12. Даль В.В. Толковый словарь живого великорусского языка. 2 изд. Т. 1. Репринтное воспроизведение издания1880 г. М., 1978.
13. Лотман Ю.М. Примечания // Карамзин Н.М. Письма русского путешественника. Л., 1984.
14. Краткая энциклопедия Республики Алтай. Новосибирск, 2010.
15. Словцов П.А. Историческое обозрение Сибири. Период 1-4. СПб, 1886.
16. Дейч Г.М. В.Н. Татищев. Свердловск, 1962.
17. Татищев В.Н. Избранные произведения. Л., 1979.
18. Татищев В.Н. Записки. Письма. 1717–1750 гг. М., 1990.
19. Лажечников И.И. Ледяной дом. М., 1970.
20. Замятин Д.Н. Стрела и шар: введение в метагеографию Зауралья// Сибирский текст в национальном сюжетном пространстве. Красноярск, 2010.
21. Сибирский вестник.
22. Степанская Т.М. «Желая быть в художниках истинных..» (к 200-летию приезда видописца В.П. Петрова на Алтай// Культурное наследие Cибири. Вып.4. Барнаул, 2002.
23. Белинский В.Г. Сочинения. В 4-х тт. Том 3.СПб., 1905.
24. Бунге А.А. Путешествие по восточной части Алтайских гор. Дневник путешествия по восточной части Алтайских гор летом 1826 года // Ледебур К.Ф. Путешествие по Алтайским горам и джунгарской Киргизской степи / К.Ф. Ледебур, А.А. Бунге, К.А. Мейер. Новосибирск,1993.
25. Мейер Е.Е. Поездка по Алтаю // Отечественные записки. 1843. №11.
26. Катрфаж. Алтай// Отечественные записки. 1845. №9.
27. Путешествия по Сибири и прилегающим к ней странам Центральной Азии по описаниям Т.У. Аткинсона, А.Т. Фон-Миддендорфа, Г. Раде и др. СПБ., 1865.