Горный Алтай как пространство производственной прозы
Содержание
Развитие мифопоэтики Горного Алтая в русской литературе в конце 1950-х–начале 1960 гг.
Исследование процесса вхождения Горного Алтая в число освоенных русской литературой имперских пространств и наделения локуса специфическим образным фондом – т.е. создания воображаемого (используя трактовку Ж. Старобинского) [1. С. 36] Горного Алтая позволило выявить интересный факт: художественное самосознание (отождествляемое в данном случае с патриотической позицией) в этом сибирском регионе начинает проявляться ровно через сто лет после первых выступлений сибирских областников [2. С. 13–27], т.е. в конце 1950-х – начале 1960 гг. Стоит отметить, что и сегодня актуальны поставленные областниками «вечные проблемы» сибирской культурной жизни, акцентированные К.В. Анисимовым при републикации одной из последних работ Г.Н. Потанина: реакция местного общества на политические инновации, приходящие из центра; роль региональной образовательной системы в создании и воспитании интеллектуального ресурса области; воспитание общерусского патриотизма только через развитие патриотизма местного [3. С. 300–301].
К указанному времени из Москвы в Горно-Алтайскую автономную область возвращаются первые алтайцы-выпускники столичных вузов, в т.ч. Литинститута им. Горького, ставшие первыми профессиональными писателями Горного Алтая (В. Адаров, Э. Палкин, Б. Укачин – «идеологическая доктрина страны предписывала административной машине физическую и духовную поддержку художников из малочисленных народов» [4. С. 15]). Внешний – и очень мощный – интерес к территории во всесоюзном масштабе возникает на волне кедроградского движения («Кедроград» – неофициальное название проекта студентов Ленинградской лесотехнической академии, основанного на идее комплексного использования богатств кедровой тайги без рубки; в 1959 г. в Горно-Алтайской автономной области было создано опытное хозяйство, под которое отведено 300 тыс. гектаров прителецкой тайги; романтический почин был поддержан всей страной – и бюрократически погублен).
Этим создается импульс для развития литературы, в которой образ Горного Алтая получит мифопоэтическую (прежде всего в местных публикациях) и экологическую составляющую. Собственно, с очерков и путевых дневников придумавшего само слово «Кедроград» В. Чивилихина, печатавшихся в «Комсомольской правде» в 1960 г. («Шуми, тайга, шуми»; «Месяц в Кедрограде») начнется то экологическое движение, вершинным проявлением гуманистического смысла которого станут идеи Д.С. Лихачева, писавшего: «экологию нельзя ограничивать только охраной окружающей среды, человек живет не только среди атмосферы и воды, но и в культурной среде. Эта среда необходима человеку, как воздух и вода. Таким образом, экология культуры представляет собой деятельность, направленную на охрану культурных ценностей, на пропаганду прошедшей <> и современной культуры» [5. С. 64].
Экологическая тема в творчестве С. Залыгина
Идеи Лихачева будут развиты С. Залыгиным. «Всё, что мы называем нынче общественной психологией, в значительной мере есть не что иное, как психология экологическая. Это та или иная степень приобщенности или отчужденности от природы» [6. С. 14]. Местом действия своего первого романа С. Залыгин не случайно сделает Горный Алтай («Тропы Алтая», 1966 г.). Позднее он напишет: «…в течение своей долгой жизни я несколько раз бывал в Горном Алтае и каждый раз (в 1929, 1938, 1961 годах) я видел уже совершенно другой Горный Алтай – обезображенный и все более убогий, все более и более бесприродный» [6. С. 10]. Писатель горько констатирует, что и литература тоже прошла путь отчуждения от природы. С ним солидаризируется известнейший эколог Ф. Штильмарк [7].
Горный Алтай как пространство производственного романа
Движение литературы к «бесприродному» Алтаю можно иллюстрировать примерами производственной прозы. «По сути, весь советский роман – производственный. От «Цемента» до «Не хлебом единым», от Днепрогэса до Братской ГЭС, от Маяковского до Евтушенко советская культура воспевала рождение вещей. Дело было превыше всего, потому что мир без него пуст, как не поднятая целина» [8. С. 220]. Е. Добренко отмечал, что многочисленные производственные романы (а их было написано тысячи и они породили «критический метод говорить о литературе обоймами писательских имен» [9. С. 240]) были одинаковы по уровню и «по концепции личности (она везде одна - это концепция безличности), но могли отличаться по обороту фабулы: меняется фон, несколько смещается общий план» [9. С. 241].
Географические образы Горного Алтая (высокогорья) – тот фон, на котором разворачиваются производственные сюжеты, в условиях высокогорья допустимые: чабаны борются за выполнение плана по сохранности молодняка и настригу шерсти, доярки – за надои, лесорубы – за кубометры древесины, ученые – за создание новых пород и сортов, лесоустроители – за точное исчисление объемов будущих вырубок, альпинисты – за массовые восхождения на вершины и т.п.
«В долине Урсула» Н. Дворцова и А. Сотникова
Одним из первых произведений, созданных на горно-алтайском «фоне», был очерк Н. Дворцова и А. Сотникова «В долине Урсула». На 44-х страницах подробно излагаются особенности ведения сельского хозяйства в условиях «капризного непостоянства природы» («капризное непостоянство» станет постоянным эпитетом в зрелой прозе Дворцова). Схема очерка традиционна: в село приезжает молодой коммунист, сменивший спивающегося руководителя, изучает состояние дел, советуется со стариками (Лыш Саднашев, Мааны Сельбиков), с передовыми чабанами, уже побывавшими в Москве на ВДНХ (Чма Амырова), активно вместе с парторгом пропагандирует решения очередного пленума ЦК КПСС, поддерживает отверженных коллективом (Бабах Белендин), привлекает на свою сторону сомневающихся (Тонго Монголов), совместно решают, что традиционные способы животноводства – тебеневка и подсос – сдерживают выполнение планов, празднуют День пастуха, дают советы ученым сельхозопытной станции, принимают реальный пятилетний план, советуются с районным и краевым начальством… И все заканчивается мудрой пословицей из уст мудрого старика: «Кто быстро шагает, тот через горы перевалит».
Алтайский именослов (он затем частично перекочует в роман «Дороги в горах»), упоминание о том, что парторг переводил на алтайский язык передовицу «Правды», несколько бытовых деталей и одна подробность историческая («Рассказывают, что когда-то паслись на этих просторах табуны породистых коней бая Аргымая Кульджина. Это он привел ко двору российского императора арабских рысаков сказочной красоты и резвости, за что был удостоен монаршей милости – возведен в звание майора» [10. С. 3] да «хмурые, одетые редколесьем горы, из-за которых гордо выглядывают искрящиеся под солнцем белки» - вот и вся фоновая информация.
«Дороги в горах» Н. Дворцова
Этот очерк стал подготовительным материалом для первого романа Н. Дворцова «Дороги в горах» (1959). Действие в нем разворачивается в вымышленном горном селе Шебавине, на берегу реки Катуни, в котором угадываются черты многих крупных сел области: и Чемала, и Шебалина, и Кош-Агача (яководство), в колхозе «Кызыл Черю» («Красная Армия»). Завязка – районное совещание по неотложным вопросам зимовки скота, доклад ретрограда предисполкома Грачева и смелая критика этого доклада новым предрайпотребсоюза Гвоздиным.
Дворцов выбирает тип молодого героя – Клава Арбаева (дочка бывших русской батрачки, ныне зав. МТФ, и батрака-алтайца), она зачитывается Тургеневым, свято верит в идеалы эпохи; трудолюбива, целеустремленна. Ей противопоставлен Игорь Гвоздин, избалованный горожанин; им предстоит прийти к своему «трудному счастью». Клаву любит Коля Белендин – настоящий житель гор, он и коня арканом из реки вытащит, и на медведя с перочинным ножом пойдет, и трактор отремонтирует. Его отец - старик Сенюш – алтаец-яковод («сарлычник»), отвыкший от дома и семьи, проводит всё свое время в горах с экзотическими животными. В редкие наезды в село он успевает дать всем мудрые советы, попутно критикуя старые устои и национальные обычаи и подтрунивая над незадачливыми односельчанами, настороженно встречающими блага цивилизации (электричество), осмысливает своим практическим умом, что «большая жизнь» уже подошла совсем близко, работает до последнего дыхания. Герой-идеолог Ковалев, бывший фронтовик, прямолинеен, напорист, он на острие «производственной линии», описанной в очерке «В долине Урсула» (смена руководителя, дающая производственный эффект). Оказавшись в Шебавине, он был поражен: чабаны и пастухи «в глуши, окруженные горами и лесом… месяцами не мылись в бане, не видели газет, не слушали радио и были довольны» (с. 188). За шесть лет романного времени ему предстоит поднять «горную целину» – научиться выращивать кукурузу, чтобы решить проблему кормовой базы (но так и не удосужиться решить свои семейные проблемы).
Пока мужчины ставят стратегические задачи в теплых райкомовских кабинетах, женщины доят коров, едва стоящих от бескормицы на ногах в холодных коровниках, на морозе ремонтируют полуразвалившиеся крыши, борются с волками, руководят переправой табунов через бурные реки – всё соответствует жанровому канону, которым Дворцов великолепно владеет. Этикетность подобной схемы по аналогии с «литературным этикетом» (Д.С. Лихачев) описана М. Чудаковой, отметившей совпадение собственной исследовательской позиции с работой американской славистки Катарины Кларк «Советский роман: История как ритуал», вышедшей в Америке в 1981 г. [11].
Но в тексте Н. Дворцова сказывается недостаточное владение, как говорили в ту эпоху, «местным материалом» - писатель только с 1947 года жил в Алтайском крае, в Горный Алтай выезжал в командировки, он не всегда точен в деталях, особенно фоновых: так, в горах у него цветут ландыши (для уроженца Саратова это нормально), маральник оказывается «летним цветком», кандык называется «красавицей сибирской лилией», а тюльпан растет круглый год. Зато медведей в романе оказывается ровно столько, чтобы у читателя сформировалось представление о том, что даже в таком медвежьем углу все идет так, как того требуют решения партии.
Романы Н. Дворцова и А. Демченко как литературные явления одного порядка рассмотрены Г. Ершовым. Дух времени и специфику производственной прозы передает бравурный пассаж критика: «Велик и многообразен Алтай! <…> На востоке края вздымаются горные кряжи, высоко в небо уходят «белки» - горные вершины, покрытые вечными снегами <…>. Есть здесь где развернуться народной трудовой инициативе. Широки просторы для познания жизни и приложения собственной энергии и труда, необъятны пути-дороги для проявления литературного дарования <…>. Есть еще настоящие «медвежьи углы», освоение которых требует много сил, труда, таланта и здоровья. Всюду нужны заботливые руки, самоотверженность в труде. Жизнь зовет! Повседневная, тесная связь с нашей боевой, кипучей жизнью не может не породить – и рождает! – в любом человеке-труженике нашей страны необоримую творческую силу, силу созидания, великую силу трудового примера» [12. С. 196].
«Над уровнем моря» В. Чивилихина
Оригинальный способ демонстрации связи литературы с «нашей бучей, боевой, кипучей» находит В. Чивилихин в повести «Над уровнем моря» [13]. Сюжетная линия – спасение сбившегося в горах с пути и жестоко покалечившегося таксатора (для Горного Алтая профессия экзотическая). Производственная линия – решение задач лесоустроительной партии. Место действия – прителецкая тайга, высокогорье. Текст состоит из 12 частей-медальонов, названных по имени и роду деятельности персонажа: 1. Симагин, начальник лесоустроительной партии; 2. Сонц, руководитель объекта; 3. Александр Жамин, рабочий экспедиции; 4. Виктор Легостаев, таксатор; 5. Санаш Торбогоев, охотник; 6. Котя, турист; 7. Андрей Крыленко, конструктор; 8. Иван Шевкунов, лесник; 9. Альберт Сбоев, радист; 10. Виталий Курочкин, пилот вертолета; 11. Геннадий Ясюченя, тракторист; 12. Савва Викентьевич Пиоттух, врач.
У каждого из них были свои причины оказаться в это время на берегу озера, каждый знает и выполняет свое дело (или приходит к мысли о необходимости такового). Наиболее соответствует жанру часть 7, где речь идет о технологических процессах создания нового автомобиля. Отправленный после психологического срыва мудрым партийным секретарем на отдых в прителецкую тайгу конструктор излечивается от мучивших его производственных проблем и находит верное техническое решение. За пределы производственной прозы выходит число персонажей и их попарная группировка, наводящая на мысль о библейском протосюжете – раненого спасли, потому что он был чист перед этой заповедной тайгой, он честно делал свое дело. Высокогорье выступает у Чивилихина в роли ковчега – это уже уровень экологической проблематики.
Заключение
Выполняя производственные планы, колхозники распахали высокогорную полупустыню и породили эрозию почвы; лесорубы свели на корню леса вдоль рек и на крутых склонах, бригады охотников выловили соболя и белку, руководители области получили за всё это заслуженные награды, а за спасением от результатов такой деятельности, только что активно воссоздаваемой в рассказах, очерках и романах, литературе пришлось обращаться к мифологическому Хозяину Алтая, вспомнив, что таковой где-то еще на задворках памяти скрывается.
Т.П. Шастина
Список литературы
- Старобинский Ж. К понятию воображения: вехи истории // НЛО. 1996. № 19.
- Потанин Г.Н. Областническая тенденция в Сибири. Томск, 1907.
- Потанин Г.Н. Возрождение России и министерство народного просвещения. Публикация и комментарий К.В. Анисимова // Вестник Томского гос. ун-та. 2004. № 282.
- Лагунова О.К. Феномен творчества русскоязычных писателей ненцев и хантов последней трети ХХ века (Е. Айпин, Ю. Вэлла, А. Неркаги) .Автореф. дисс. …д. филол. н. СПб., 2008.
- Неизвестный Д.С. Лихачев: Неопубликованные материалы из архива Российского Фонда Культуры. М., 2006.
- Залыгин С.П. Литература и природа // Новый мир. 1991. №1.
- Штильмарк Ф.Р. Эволюция представлений об охране природы в советской литературе
- Генис А. Вид из окна // Новый мир. 1992. № 8
- Добренко Е. Фундаментальный лексикон: Литература позднего сталинизма //Новый мир. 1990. №2.
- Дворцов Н., Сотников А. В долине Урсула. Ойрот-Тура, 1955.
- Чудакова М.О. Сквозь тернии к звездам. Смена литературных циклов // Новый мир. 1990. № 4.
- Ершов Г. В атмосфере творческого беспокойства: О современной прозе писателей Алтайского края // М., 1959. № 3.
- Чивилихин В. Сибирка: повести и путевые дневники. М., 1965. С. 155–366.
