Г.И. Успенский о сибирских переселенцах

Подготовка к поездке в Сибирь

Г.И. Успенский, портрет Н.А. Ярошенко

Решение о поездке в Сибирь, результатом которой стал цикл очерков «Поездки к переселенцам», печатавшийся сначала в газетах (с июня 1888 г., под заглавием «Письма с дороги»), а затем вошедший в прижизненное собрание сочинений писателя 1891 г., вызревало у Г.И. Успенского несколько лет в контексте размышлений о судьбе России, о своей собственной судьбе. Характерно, что идея поездки возникла в 1884 г., вскоре после закрытия «Отечественных записок», разгрома народовольцев, одним словом, событий, в связи с которыми, как известно, положение Успенского, да и многих других писателей демократического направления очень осложнилось. Пространством, которое могло бы дать ответы на важнейшие социально-исторические, философско-этические и творческие проблемы времени и самого Успенского, и представляется ему Сибирь. Однако путешествие в Сибирь, предпринятое летом 1884 г., закончилось на Урале, в Екатеринбурге. Домашние обстоятельства заставили писателя вернуться назад. Но эта неудачная попытка побывать в сибирской стороне еще больше укрепила Успенского в его решении: «Я непременно уеду в Сибирь <…> Я умру, если не уеду», – пишет он беллетристке Е.П. Летковой 8 декабря 1884 г. [3, т. 13, c. 400]. Первое сибирское путешествие писателя, оборвавшееся на полпути, прояснило ему необходимость и значимость поездки, ее цели. Личное желание навестить своих друзей, сибирских политссыльных прямо в дороге перерастает у Успенского в потребность познать далекую, суровую страну вольных и невольных переселенцев, издавна принимающую в себя «все наше из нутра русской земли» [3, т. 13, c. 380]. Уже в сентябре 1884 г. писатель просит редактора «Русских ведомостей» В.М. Соболевского послать его в Бийский округ к переселенцам, чтобы пожить возле них зиму, понаблюдать за их жизнью. В письме от начала декабря 1884 г. писательнице Л.Ф. Ломовской он пишет, что весной обязательно поедет в Сибирь «служить» [3, т. 13, c. 399]. Но Успенскому понадобилось еще четыре года, чтобы собраться в путь. Всё это указывает на ситуацию выбора, в которой находился Успенский, и тем самым лишь подчеркивают принципиальность принятого твердого, этически, гражданственно насыщенного решения: «Еду в Сибирь» [3, т. 13, c. 399]. Факт биографии писателя, таким образом, оказывается важнейшей характеристикой, с одной стороны, личности Успенского и его произведений о Сибири, а с другой – места и роли Сибири в решении важнейших социально-исторических, нравственно-этических, философских вопросов времени.

Маршрут Успенского и его отражение в цикле «Поездки к переселенцам»

Маршрут Успенского в Сибирь сложился так: около 10 июня 1888 г. он выехал на пароходе из Казани в Пермь. Из Перми по горнозаводской железной дороге приехал в Тюмень (16–17 июня). Здесь писатель провел примерно две недели и на пароходе отправился в Томск. Плавание по Тоболу и Оби заняло восемь суток, в Тобольске пришлось шестнадцать часов ожидать парохода. 13 июля Успенский прибыл в Томск. Об этом было сообщено в «Сибирской газете»: «В Томске гостит с 13 июля наш известный беллетрист Глеб Иванович Успенский. Отсюда общий любимец-художник отправится назад за Урал, но уже сухим путем [1]. Реальный путь Успенского по Сибири (Томск стал в этом пути его точкой возврата назад, в центральную Россию) был отражен в цикле «Поездки к переселенцам», целостность и композиция которого задавалась, с одной стороны, этим маршрутом, отражаясь в названиях отдельных очерков и их последовательности, а с другой – авторской позицией, устремленной к глубокому и полному осмыслению явления, с которым он поехал лично знакомиться. Этапы пути автора по сибирскому пространству, запечатленные в заглавиях очерков и частей цикла («От Казани до Томска и обратно», «По Каме до Перми», «От Перми до Тюмени» и т.д.), освещаются параллельно изображению его напряженной внутренней работы, включающей в себя рефлексию и разнообразные эмоции, переживаемые по поводу увиденного, что тоже отражается в заглавиях очерков, носящих очевидно проблемный характер: «Раздумье», «Переселенческое дело в Тюмени», «Обратные», «Канцелярские тайны», «Ссыльные поселенцы» и др. К концу цикла вторая линия повествования явно нарастает. Практически все очерки (за исключением одного – «Не знаешь, где найдешь», имеющего подзаголовок «Рассказ крестьянина-сибиряка о “российском”») написаны от лица автора-повествователя, иногда включающего в повествование пересказ своих разговоров по дороге в Сибирь с переселенцами, с сохранением особенностей их речи, иногда приводящего их письма, документы, материалы сибирской периодики. Единство цикла вытекает, таким образом, безусловно, из фигуры нарратора, который почти отождествляется с личностью биографического автора очерков – Г.И. Успенского. Образ нарратора, занимающего позицию то внимательного наблюдателя, собирателя и аналитика фактов, то непосредственного участника или даже инициатора описываемых событий, во всех очерках характеризуется сосредоточенностью на теме переселения, на его социальных и нравственно-этических проблемах, а также искренней личной заинтересованностью в осмыслении положения сибирских переселенцев.

Очерк «Раздумье» – начало цикла

Переселенцы на вокзале в г. Томске

Часть цикла «От Казани до Томска и обратно» открывается очерком «Раздумье», где читателю представлены авторское целеполагание и ситуация нравственного выбора, через которую прошел автор-повествователь перед поездкой в Сибирь. Обремененный многими мифами о Сибири, «заранее предубежденной мыслью», автор не скрывает, что всё это не влекло его к «суровой и таинственной» стороне. По книжным описаниям он представляет себе страшную фигуру беглого каторжника как символа Сибири, которая, однако, сменяется другим ее образом – «виноватой России» [2]. Зачарованный поначалу сибирской природой, повествователь, наконец, обращает свое внимание на многочисленных переселенцев, плывущих вместе с ним на корабле. Уже первые его наблюдения за двумя партиями переселенцев, малороссов и великороссов, открывают ему их «бедность и несытость». Но самое главное, что их объединяло, в глазах повествователя, это – «явная боязнь разрушить нравственные семейные связи», оставшиеся для них в данной ситуации чуть ли не единственным жизненным стержнем. Тема семьи задает повествованию, кроме социального, нравственно-этический ракурс осмысления проблемы переселения: «Все ехали семьями, в которых были старики, старухи, уже неспособные к работе... Из разговоров … ясно было видно, что боязнь разбрестись из «своего дома», уйти от отца, от матери, жить в чужих людях и страх при жизни исчезнуть друг для друга, что он-то и гнал эти семьи в далекие края, заставляя и старого и малого крепко прижиматься друг к дружке, жить “увместях”, и если пропадать, так пропадать также “увместях”». Одновременно начинает разворачиваться центральная тема цикла – собственно переселения, тягот самой дороги на новые места. Автор обращает внимание на «черноземного переселенца», «мужика с распахнутой душой», простодушно демонстрирующего кожаный самодельный бумажник, висевший на шее на той же тесемке, что медный крестик, и содержащий в себе одну десятирублевую «бумажку», с которой целое семейство отправилось в путь. Другой переселенец показывает повествователю единственный документ, с которым их семья едет на новые места – это изорванное письмо из Красноярска от земляков, по поводу которого нарратор замечает: «Замечательны эти письма «от земляков». Очевидно, пишут их не земляки, а строчит кто-то из тамошних, отлично набивших руку в писании таких писем. Все они (мне много приходилось их видеть впоследствии) написаны почти по одному и тому же образцу, и во всех них постоянно находятся одни и те же выражения и посулы насчет будущих благ. «”Паши сколько хошь, коси сколько хошь, дров сколь угодно, руби без запрету, скота много, цены дешевые... Выбирайте двух человек, пущай придут осмотреть. Лучшей жизни не найтить!”». Переезд по Уральской горнозаводской дороге до Екатеринбурга знакомит повествователя с чиновниками, не имеющими ни малейшего понятия о переселенцах и лишь запутывающими «переселенческое дело» «до невозможности».

Глубинные корни переселенчества в представлении Г.И. Успенского

Впервые проезжая по Сибири, нарратор получил возможность собственными глазами увидеть пугавшее его в начале путешествия пространство. И первое, что он почувствовал, это – веющая с полей свобода, независимость сибирских крестьян, за которой вместе с ним в одном поезде и ехали крестьяне из Малороссии и центральной России. Вскрывая глубинные корни масштабного переселения, автор описывает путь, проделанный будущим переселенцем (вольным или невольным) до того, как ему оказаться в поезде, отправляющемся в Сибирь: «там, на родине, он двадцать лет вопиял о прирезке, жаловался непрерывно в течение многих лет, что негде пасти скотину, что есть ему нечего, что платить нечем, и ни в чем не получил удовлетворения; в волостном правлении его «сажали», понуждали, злили. Злой он колотил жену, обиженная жена жаловалась в суд; суд опять наказывал мужика, мужик со зла пропивал все женино добро, разорялся, воровал сначала хомут, а потом лошадь, а потом и что-нибудь еще посолиднее. И вот таким путем, со ступеньки на ступеньку, он достиг, наконец, до вагона».

Переселенческие станции

Первое место, которое повествователь посетил на первой же остановке в пути – в Тюмени, была переселенческая станция, в описании которой используются эпитеты: «хорошо», «превосходно», «этого нигде я не встречал», «правильно», «добросовестно», «дельно», хотя автор даже не мыслит возможным какое-то другое отношение к настрадавшемуся переселенцу. Однако при ближайшем рассмотрении он замечает, что «иногда Уральская дорога поступает с бедным народом слишком формально», что вагоны с продуктами для переселенцев задерживаются и люди вынуждены «харчиться» кто как сможет; что в отделениях переселенческих бараков скапливается до полутора тысяч человек, в то время как они на рассчитаны на сто; что в бараках только планируется устройство печей, хотя переселенческое движение начинается уже в феврале; что переселенцам, чтобы ехать от Тюмени, самим «надобно похлопотать еще и о покупке лошадей». Сталкивается нарратор и с проблемой «нервного возбуждения», которое, «как следствие коренного переворота в жизни, играет в переселенческом движении не последнюю роль, особливо между женщинами». Посещение тюменских переселенческих бараков потрясло автора-повествователя непосредственным контактом с бедами и нуждами русского народа. Личную тревогу вызывают у него судьбы обратившихся к нему за содействием переселенцев, которые, находясь в безысходной ситуации, готовы просить о помощи любого.

Сбор материалов о переселенцах в Томске

Оказавшись в начале июня в Томске, который стал конечным пунктом поездки писателя по Сибири, он также посещает переселенческую станцию, предпринимает поездку в Сухореченский поселок, образованный переселенцами, знакомится с А.А. Чарушиным, чиновником министерства внутренних дел, заведующим переселенческим делом в Томске. Успенский изучает все доступные ему документы (отчет Чарушина за 1887 г., «Памятную книжку Томской губернии» и др.), просматривает сибирские газеты, отыскивая публикации о переселенцах. Даже мимолетные встречи и знакомства (с ямщиками, станционными смотрителями и т.п.) он использует для того, чтобы глубже вникнуть во все детали и «мелочи» волнующего его дела. Позднее все это найдет отражение в «Поездках к переселенцам», в частности, в первом разделе цикла очерков «От Казани до Томска и обратно». Это был правдивый и точный анализ положения переселенцев на разных этапах их долгого и мучительного пути на новые места.

Переселенческая канцелярия

Успенский верно указывает характерные черты невеселой картины. Организация переселения в Томске поставлена крайне плохо. Если в других городах существовали частные благотворительные общества, оказывавшие помощь переселенцам, то томский заведующий переселенческим делом лишен этой поддержки. Не имея возможности опереться на общественную помощь, он практически ничем не может помочь приезжающим в Томск или следующим через Томск дальше людям. Переселенцы по прибытии размещались «табором» прямо на пристани. Народу скапливалось несколько тысяч. Все это были люди, проведшие на баржах 15 и больше суток. Они привозили в город по несколько трупов умерших в пути, которые нужно было похоронить. С ними было множество больных оспой и корью детей, которых нужно было лечить. Наконец, всех нужно было накормить и определить их дальнейшую судьбу. Писатель выясняет, что приютом, т.е. станцией для переселенцев – бараком – может воспользоваться только пятая часть прибывающих, лечением – еще меньше, выдачею хлеба – совсем немногие, а предоставлением работы или денежного пособия – почти никто. Ассигнования ничтожны и уходят в основном на ремонт бараков, выстроенных на болотистом месте, каждую весну затапливаемом водой.

Путем несложных арифметических подсчетов Успенский вывел, что всякого прибывающего в Томск переселенца могли «обрадовать на всю предбудущую жизнь лишь одним только рублем серебра с гривенниками» [3, т. 11, с. 101]. Но даже и этот рубль, как удалось выяснить писателю, оказывался чаще всего мифическим, поскольку большая часть средств, отпущенных государством на переселенческое дело, только «живописует размеры помощи, денег же никаких не означает [3, т. 11, с. 102]. К этому прибавляется «пустопорожняя канцелярская суматоха», отсутствие строгого учета, мошенничество чиновников.

Н.Г. Казнаков

Даже в лучших случаях, т.е. когда переселенцу определялось конкретное новое место жительства, выделялась земля для обустройства, хорошего было мало. После поездки к новоселам Успенский ясно понимает, что у них – множество трудностей и проблем. Новоселы практически не имеют помощи со стороны коренного населения, которое они волей-неволей потеснили на их исконных землях. Переселенцы не знают местных условий жизни и ведения хозяйства. Не приведет к успеху, считает писатель, и попытка слить в одну сельскую общину кержаков, поляков и прибывших из центральной России. Все они «одинаково пашут, косят, сеют», но между ними огромная «нравственная отдаленность». И те, и другие, и третьи хотят жить отдельно, хотят строить поселок по-своему. Вместе с тем, Успенский уверен, что при надлежащей организации дела Сибирь, в том числе и томская земля могла бы принять и устроить очень многих людей, многим могла бы стать второй родиной, спасением, возможностью улучшить свою жизнь. Писатель поражен просторами, нетронутостью томских земель: «…вся та местность, по которой мы ехали к новоселам и среди которой они устроили свое новое поселение, была поистине прекрасна, даже роскошна. Подгородние около Томска места чрезвычайно красивы и живописны. Это какой-то бесконечный роскошный парк, раскинувшийся на холмистой местности» [3, т. 11, с. 79]. Но это «райское» место и свободная, некрепостная жизнь не делали новоселов счастливыми, потому что они начинали с нуля и без копейки денег. Дома строятся очень медленно, долгое время новоселы живут в «амбарах», ветхих постройках, в нищете и грязи. Успенский был изумлен и таким явлением, как внутреннее переселение, т.е. миграции жителей самой Томской губернии, которые покидали родные места и уходили на восток, по их словам, «от тесноты», возникшей вследствие ежегодного прилива новоселов. Писатель собирает конкретные цифры и факты и по этой проблеме. Он выясняет, что местом ссылки официально была объявлена почти половина Томской губернии. Генерал-губернатор Н.Г. Казнаков(1881 г.) «ввиду крайности» допустил «переселение» в размере одной трети (сравнительно с количеством коренных жителей), хотя «нормой» являлась одна пятая. Однако «переселение» превзошло все нормы. Число ссылаемых «по вкусу, а не по суду», как убедился Успенский, возрастает год от года. Если прибавить к этому поток переселенцев, который, кажется, совсем никто не регулирует, становится ясно, что Сибирь и в самом деле «битком набита» бесприютным народом. Именно такой вывод делает Успенский, познакомившись с материалами по Томской губернии, подтвердившими его убеждения, сложившиеся на основании материалов по другим сибирским губерниям. Тракт от Томска до Тюмени открывает писателю еще одну проблему: выросшую в Сибири в связи с переселениями, с большим числом ссыльных преступность. «…иногда целый день, – вспоминает Успенский свои дорожные ощущения, – не встретишь ни единого, более или менее “благообразного” проезжего, но зато прохожего и притом всегда “неблагообразного”, встречаешь почти на каждом шагу. Бродяга, человек… то испуганный, то грубый, злобный, с нехорошим выражением темной души и бесстыжих глазах, постоянно… заставляет подумывать о чем-то, непохожем на размышления о красотах природы» [3, т. 11, с. 141].

Очерк «Опять “прискорбное недоразумение” и… конец путешествию!» – итоги изучения Г.И. Успенским переселенческого вопроса в Сибири

Завершающий первую часть цикла очерк «Опять “прискорбное недоразумение” и… конец путешествию!» подводит общий, главным образом, эмоциональный итог проделанной нарратором в пути по Сибири работе: «Огоньки переселенческих бараков, мелькнувшие в стороне дороги, … и есть “главное и особенное” в сибирской жизни». Так цикл о переселении в Сибирь, начавшись мифом, заканчивается его развенчанием и горячим убеждением автора в необходимости увидеть правду жизни переселенцев, проникнуться, как личными, серьезнейшими, имеющими общенациональный масштаб проблемами переселения в Сибирь. Собранные с большим трудом цифры и факты, будучи приведены писателем в «Поездках к переселенцам», развенчали немало легенд о Сибири, черных, темных и розовых, светлых, которые существовали в сознании, воображении большинства жителей центральной России. Успенский нарисовал правдивую картину, показал истинное положение дел. Самого писателя все эти материалы подтолкнули к изучению переселенческого вопроса в целом по России. Так что весной 1889 г. он, как известно, отправился в Башкирию, в еще один крупный район переселения.

И.А. Айзикова

Литература

1. Сибирская газета. 1888. 17 июля. С. 5.
2. Успенский Г.И. От Казани до Томска [1]
3. Успенский Г.И. ПСС: В 14 т. М., 1951.