Лексемы «сибиряк, сибирский» в русских старожильческих говорах Среднего Приобья

Проблемы изучения сибирской идентичности: лингвистический аспекты

Проблема поиска национальной идентичности и самоидентичности находится в русле актуальных направлений гуманитарных исследований. В рамках данной проблематики выделяются работы, посвященные изучению возможности формирования новых субэтнических групп и даже новых национальностей.

Потребность в самоопределении возникает у жителей больших территорий, заселяемых представителями разных национальностей и вступающих во взаимодействие друг с другом, а также народов, оказавшихся в результате сложных исторических процессов разрозненными и проживающими на территориях разных государств. Ярким примером, демонстрирующим вторую тенденцию, является этническая история русинов [1],[2]. При исследовании национальной идентичности ученые опираются на факты языка как на одну из форм, отражающих и конструирующих национальную ментальность. Так, на страницах журнала «Русин» публикуются статьи, в которых язык русинов анализируется в историческом, сопоставительном, лексикографическом, антропологическом и других аспектах [3],[4].

Исследования, связанные с историей русинов, направлены на выявление и сохранение древней основы (исторической памяти), объединяющей русинов, проживающих в разных местах. Исследования сибирской идентичности имеют противоположный вектор и направлены на выявление причин и механизмов, способствующих формированию нового субэтноса в условиях освоения единого обширного пространства.

Проблема изучения сибирской идентичности имеет длительную историю, истоки которой восходят к концу XVII в. [5, c.81], когда у русских старожилов возникло понятие «сибирство», а окончательное формирование сибирской идентичности датируется XIX в., и обусловлено во многом ростом старожилов-сибиряков. В исторических трудах часто приводится высказывание А.П. Щапова, отмечавшего, что «в Сибири, вследствие скрещивания славяно-русского племени и других разноплеменных выходцев из России с сибирско-азиатскими племенами, мало-помалу слагается своеобразная однородная масса населения, не удерживающая в одинаковой степени признаков ни чисто славянско-русской расы, ни чисто азиатских племен» (цит. по: [5, c.83]). О новой «сибирско-русской народности» писал и Н.М. Ядринцев, один из участников общественного движения «Сибирские областники».

В этнографическом, историческом, этносоциальном и других аспектах исследуется проблема сибирской идентичности сотрудниками Сибирского отделения Российской академии наук (см. напр.: [6],[7], [8]).

Широкий резонанс в медийной сфере получили результаты проекта новосибирских социологов [9]. Симптоматично, что названия статей, посвященных исследованию проблем сибирской идентичности, сформулированы в форме вопроса, что свидетельствует о поисковом (постановочном) характере проблемы (см., напр., статьи М. Жигуновой «Сибиряк как новая национальность: миф или реальность?» [10], М. Васехи «Кто такой “сибиряк”: что такое сибирская идентичность» [11]).

Проблема региональной идентичности не может получить своего решения без привлечения фактов языка, являющегося маркером этнокультурной идентичности. Объект исследования в предлагаемой статье – лексемы сибиряк, сибирский и другие именования сибиряков, актуализованные в русских старожильческих говорах Среднего Приобья. В задачи данной статьи входит анализ того, какое место занимает славянская составляющая при самоидентификации жителя Сибири, а также формы и способы отражения в языке сибирской идентичности. Основные вопросы, которые решаются в рамках данной статьи: отражает ли язык особую ментальность жителя Сибири? Какими смыслами нагружены лексемы сибиряк, сибирский в разных типах дискурсов? Анализу подвергается только номинативная лексика как наиболее репрезентативная. Не анализируются косвенные и скрытые формы идентификации.

В лингвистическом аспекте сибирская идентичность осмыслялась в рамках исследования категории «свое» – «чужое» на материале русских старожильческих говоров Среднего Приобья [12]. Из последних работ, посвященных проблеме идентичности, назовем монографию М.А. Лаппо, которая разграничивает понятия идентичности, идентификации, самоидентификации [13].

Методы анализа, материалы и источники

Полный словарь диалектной языковой личности: В 4 т. / Под ред. Е.В. Иванцовой. Томск: Изд-во Том. ун-та, 2012. Т. 1. А–З. 363 с

Применение методов исследования определяется характером материала, привлекаемого для решения поставленной проблемы. Основным источником материала являются записи диалектной речи, полученные в ходе диалектологических экспедиций сотрудниками кафедры русского языка Томского государственного университета, проводимых с 1946 г. по настоящее время. Материалы отражают речь жителей Среднего Приобья – носителей русского старожильческого говора Сибири. В качестве источников использованы также материалы картотек, содержащие высказывания, в которых актуализованы исследуемые лексические единицы. Картотеки хранятся в лаборатории общей и диалектной лексикографии Томского государственного университета, наиболее крупными из которых являются: 1) картотека «Среднеобского диалектного дифференциального словаря», насчитывающая 87 746 карточек; 2) картотека «Мотивационного диалектного словаря», включающая более 80 тыс. карточек; 3) картотека «Полного словаря сибирского говора» – 60 169 карточек; 4) картотека «Полного словаря диалектной языковой личности» – более 100 тыс. карточек.

Из опубликованных источников использованы диалектные словари, составленные томскими диалектологами и дающие возможность проанализировать лексикографическое описание лексем, содержащих в структуре лексического значения этнический или региональный компонент.

Обращение к речи сибирских старожилов мотивировано тем, что, по утверждению историков, впервые «понятие “сибирство” возникло именно у старожильцев-русских, а затем затронуло и индигенные народы» [5, c.81]. Лингвистическим аргументом в пользу репрезентативности источника служит наличие старожильческого говора Сибири, сохранившего свою материнскую основу. Впервые «сибирское наречие» было выделено в середине XIX в. В.И. Далем наряду с московским, новгородским и другими. Им же была зафиксирована лексема сибиряк в значении «житель, уроженец Сибири» в «Толковом словаре» [14]. Терминологический статус словосочетания «старожильческий говор Сибири» был обоснован О.И. Блиновой в 1971 г. с опорой на совокупность общих фонетико-грамматических и лексико-фразеологических черт, характеризующих речь стародавнего населения Сибири, и противопоставлен говорам «новоселов», поздних переселенцев, сохранивших прежний диалектный тип [15, c.46-47].

Блинова О.И. Томская диалектологическая школа: историографический очерк / Под ред. О.И. Блиновой. Томск: Изд-во Том. ун-та, 2006. 392 с.

В качестве дополнительного материала привлечен материал Национального корпуса русского языка (далее НКРЯ) 2015) с целью выявления общности и различия в осмыслении разных аспектов семантики анализируемых лексем в различных дискурсивных практиках. Полученные результаты были сопоставлены с данными социологических и социолингвистических опросов, проведенных среди городского населения и представленных в статьях исследователей Сибири. Цель такого сопоставления заключается в том, чтобы выявить общность и различие компонентов самоидентификации в обыденном сознании разных социальных групп. Включение в процесс анализа данных НКРЯ, отражающих взгляд на сибиряков «со стороны», обусловливает необходимость разграничения понятий самоидентификации и идентификации. Самоидентификацию мы понимаем как «не только процесс поиска, формирования идентичности (конструирование), но и маркирование своей – уже найденной или только становящейся – идентичности в целях ее сохранения» [13, c.17].

Основным методом исследования является метод научного описания, включающий приемы контекстуального анализа, компонентного анализа, количественных подсчетов, прием сопоставления, социолингвистического комментария. В работе использованы также элементы дискурсивного анализа. Обращение к метатекстам необходимо для того, чтобы проанализировать отражение самоидентификации на уровне обыденного языкового сознания сибирских старожилов.

В зону нашего внимания включены факты языка, отражающие групповой и индивидуальный типы идентичности [16], включающие оппозиции «я, мы – он (они), другой, другие», отраженные в языковых формулах «Я не Х, а У». Анализируются также контексты, в которых идентичность осмысляется без противопоставления себя (своей группы) другим.

«Знаки славянского мира» в старожильческом говоре Сибири

В среднеобских говорах не фиксируется указание на принадлежность к славянскому этносу в целом. Лексема славянский зафиксирована лишь в двух случаях в «Вершининском словаре» в значении наречия «по-славянски, по-славянскому» с толкованием «на церковнославянском языке»: По-русскому, по-славянскому; По-славянски ли цё ли там (читают над покойником) [17].

Вместе с тем встречаются контексты, в которых содержится упоминание о поляках и украинцах, что объяснимо количественным составом представителей названных национальностей. Контексты дают возможность судить о присутствии славянских народов на территории Сибири и контактах с ними: А кто-то говорил, гыт. Нонче. Это Катя украинка- то, хохлуша. Она, гыт, стара против его» [18]. Когда их эвакуировали из Польши, они все здесь, в Батурино жили, поляков-то много было [18]. Старик полячок, с польской границы лечил [17]. В говоре функционируют лексемы полька с общерусской омонимичной семантикой «быстрый по темпу танец, а также музыка к этому танцу» (И польку играли, плясали, и метелицу каку-то-чё, всяко) и в значении «мужская стрижка» (Занавески редки-редки, Теперь знаю у кого, Русы волосы под польку У матани моего) (частушка). В собственно диалектном значении зафиксировано название растения «польской лук»: Польской лук есть, как лук растет, такой же [17]. Единичные контексты содержат информацию о представителях других славянских государств: А тут чехославяки начали безобразничать [19]. Наибольшую частотность по сравнению с именованиями представителей других славянских народов, как и следовало ожидать, приобретает именование русских. Так, в Вершининском словаре субстантивированное прилагательное в форме множественного числа русские, а также русский, русская имеет 38 актуализаций: Вперед русских они /татары/ жили. Перво-то русских – семь дворов было [17].

Предметом отдельного исследования может стать собственно диалектная лексика, общая с другими славянскими языками, Так, самоуком фиксируется в болгарском языке. Лексико-семантический вариант значения вонять (пахнуть) объединяет среднеобские говоры, в частности с чешским языком.

Факторы формирования сибирской идентичности и их отражение в диалектной речи сибирских старожилов. Анализ вхождений лексем сибиряк (чалдон), сибирский, по-сибирски в диалектный дискурс

Формирование сибирской идентичности обусловлено несколькими факторами: территориальной отдаленностью от европейской части России, суровыми климатическими условиями, обширными, труднопроходимыми пространствами тайги, болотами, многонациональным и многоконфессиональным составом населения. Сравним с перечисленными признаками определение понятия нация в «Этнопсихологическом словаре», где под нацией понимается «большая социальная группа, исторически возникающий тип этноса, представляющий собой определенную общность людей, характеризующуюся единством территории, тесными экономическими связями людей, общностью языка, культуры, черт психического склада» [20]. Как свидетельствует определение, большая часть признаков совпадает с факторами формирования сибирской идентичности.

Осознание названных факторов демонстрируют записи диалектной речи, свидетельствующие о том, что старожилы стремятся подчеркнуть свою непохожесть на жителей европейской части России и в то же время осознают собственную славянскую (русскую) составляющую в сравнении с тюркоязычным населением Сибири.

Анализ вхождений лексем сибиряк (чалдон), сибирский, по-сибирски в диалектный дискурс выявил актуализацию разных аспектов лексической семантики данных лексем.

Топонимический, этнический, этнотопонимический аспекты семантики

Топонимический компонент, отраженный в толковании словарных значений, подтверждается многочисленными контекстами, в которых сибиряк занимает позицию однородного члена в структурах с семантикой противопоставления. Вторым членом этого ряда является наименование жителей определенной области европейской части России (губернии). В контекстах отражена также оппозиция «старожилы-новоселы»: Раньше жили коренные сибиряки, а потом приехали пермяки [19]. Встречаются контексты, свидетельствующие об осознании неоднородности сибирского населения, живущего в разных климатических зонах: Тундра – это по Север, все они люди – северяки. А мы – сибиряки [19].

Этнический, этнографический (этнокультурный) компонент семантики лексемы сибиряк актуализуется в высказываниях, содержащих информацию о представителях других этносов, в том числе славянских. Идентификация по этническому принципу осуществляется путем саморефлексии, а также посредством обращения к национальности своих родителей, к истории своей семьи. Отмечена актуализация трехчленной оппозиции «поляк – сибирский – русский»: Отец у меня с Саратова – поляк, мать сибирска. И я уж теперь русска. Факт личной самоидентификации отражается и в семантико-синтаксической структуре высказывания, где позицию субъекта-подлежащего занимают имена родства, а также личное местоимение, характеризующую функцию выполняют предикаты, маркирующие названные субъекты по этническому признаку.

Этнокультурная составляющая лексем, маркирующих жителей Сибири, проявляется при осмыслении различий в одежде, обрядах, ведении хозяйства: Сарафаны россейски носили, а чалдоны не носили; А это уж сибиряцка свадьба, чалдонска [21]; Руками сеяли из севалки или из мешка... Из лубка, из соломы делали рассейски, сибиряки из мешка больше [19].

Осознание своей славянской (русской) идентичности жителями Сибири проявляется в контекстах, посвященных взаимодействию с теми, кто приехал в Сибирь не по своей воле, со спецпереселенцами, среди которых были люди разных национальностей: Ссыльных привезли первый раз. Мы боимся их, они нас. А потом привыкли, так как свои, родны были. Наши даже замуж выходили за них; Мы-то русские коренные. Они работали. С нами ссыльные были с Поволжья. Немцы. Ох, они все повымерли. Им очень трудно было. Если бы не мама наша, нас бы тоже похоронили (Рукописный архив).

Осуществляется дифференциация внутри славянского этноса: Борчатка была хохлацкая, а это наша [17].

Этнотопонимический. В большинстве контекстов актуализация топонимического аспекта семантики сопровождается наслоением этнокультурной семантики: Нелоновы эти рубахи. Че он ее запрег. Че попало наденет, ходит. Холера его знат, какой-то не форсун. Как вятский. Те ведь как попало носят. Белы штаны, красны рубахи (Рукописный архив).

Антропологический компонент

Антропологический компонент актуализируется в высказываниях, отражающих рефлексию диалектоносителей по поводу своего отличия по внешним признакам от представителей населения Сибири, обозначаемого как чалдоны. В рефлексивное поле втягивается еще одна лексема (чалдон, чалдонка), происхождение которой оценивается этимологами как неясное [22]: Нет, я не чалдонка, я россейска.

Лексема употребляется как абсолютный синоним по отношению к лексеме сибиряк: Одно же само, что чалдон, что сибиряк. Осознание славянской принадлежности осуществляется через фиксацию своей непохожести с тюркоязычными народами: Остяки – нация такая. Остяцкий поселок – нация тоже. Их туземцами называли. Инородец, туземец. Мы – русские. Они – остяки (Рукописный архив). Лексема чалдон в значении «коренной сибиряк, русский» отмечается во многих диалектных словарях, составленных томскими диалектологами. «По антропологическому типу большинство этих людей можно отнести к метисным группам европеоидов и монголоидов. В большинстве своем это люди коренастые, со смуглой кожей, черными волосами и темными глазами» [10, c.8].

Словарь русских старожильческих говоров средней части бассейна р. Оби: В 3 т. / Под ред. В.В. Палагиной. Томск: Изд-во Том. ун-та, 1965. Т. 2. 250 с.

Еще в диалектных словарях последней половины XX в. (см., напр., «Словарь русских старожильческих говоров средней части бассейна р. Оби» [21], где слово чалдон фиксируется как повсеместное) отмечается активное вхождение слова чалдон в диалектный дискурс, о чем свидетельствует широкое ее употребление не только в бытовом общении, но и в фольклорных жанрах, во фразеологических оборотах, а также в переносных значениях: «Сполюби меня, чалдонка» (из песни) [21]; Чалдонка – ругательство, «желторотый» говорят ешо. Мы-то не чалдоны; «Ты чалдон желторотый!» Это такое уязвительное слово; «Челдон желторотый» – так говорили [17]. В высказываниях анализируемая лексема занимает позицию объекта характеризации, позицию обращения.

В словарях XXI в. лексема фигурирует как устаревшая (например, [17]). Кроме того, в современной сельской коммуникации присутствуют коннотативные смыслы, отражающие пренебрежительное и презрительное отношение жителей города к сельскому населению: Это городские нашего брата, как осердятся, «чалдонами» называют. Говорили: «Вы деревенские чалдоны»; Раз чалдон, дак, конечно, что неграмотный. Таким образом, антропологический компонент семантики нивелируется, в ядерной зоне семантики оказываются оценочные смыслы семантики, что, видимо, в большей степени согласуется с лексическим значением, выделенным в словаре В.И. Даля: челдон – это бродяга, каторжник (Даль 1989).

Природно-климатический и историко-хронологический аспекты

Нагруженность семантики слов сибирский, по-сибирски, сибиряк смыслами, отражающими специфику природно-климатического характера, получает достаточно частотную актуализацию в диалекте, что обусловлено значимостью климатических условий для типов хозяйственной деятельности, комфортного проживания и т.д.: Нынче дожж да холод. Вот лето-то сибирское [17]. С сиверу ветер подул – ешшо холоднее, с полдня полегшее, по-хресьянски, по-чалдонски так зовут [21]. Мы, сибиряки, должны жить по-сибирски. Мы в своей Сибири куфайку скинем и то далеко не закидываем. Мы привыкли по-сибирски [17].

Историко-хронологический аспект семантики анализируемых лексем сибирский, сибиряк актуализируется в результате сопоставления и противопоставления коренных жителей Сибири и тех, кто приехал в Сибирь сравнительно недавно (новоселов, переселенцев): Сибиряков уже мало осталось, все приезжие… Сибиряков-то мало, а все приезжий народ. Конец улицы называется Россейска. Ее люди из России построили. Как приехали россейски и искали себе россейских; Россейские пахали.., а сибирские совсем не пахали [19]; Родители мои коренные сибиряки [17].

Ментально-психологический, лингвистический, аксиологический аспекты

Особые черты сибирского характера (бесстрашие, смелость, физическая выносливость) в говорах отмечается лишь в единичных случаях: Ну, сразу у них там налет, и никто не знат ниче. Если бы не сибиряки, то все и Москву бы отдали и все [17].

Полный словарь сибирского говора. / Под ред. О.И. Блиновой. Томск: Изд-во Том. ун-та, Т. 1. Томск, 1992. 287 с.; Т. 2. Томск, 1993. 300 с.; Т. 3. Томск, 1993. 221 с.; Т. 4. Томск, 1995. 285 с

.

Лингвистический. Речевая специфика сибирского говора осознается на фоне сопоставления речевых особенностей старожилов и тех, кто переехал сравнительно недавно из европейской части России: Их, рассейских, бывало, не поймешь, о чем говорят. «Сусек» по-расейски, а по-сибирски «анбар» [19].

Речевая рефлексия осуществляется и внутри славянского этноса: Хохлы говорят «послухать», а у нас «послушать» [17].

Аксиологический компонент значения анализируемых лексем проявляется в том, что принадлежность к сибирскому субэтносу осознается как высшая ценностная категория и маркируется положительной оценкой: Сибиряк, сибиряк, самый вот чистый сибиряк [23].

Таким образом, преобладающим видом в сельской коммуникации является групповая идентичность, о чем свидетельствуют преимущественно местоимения множественного числа первого лица (мы, у нас), противопоставленные местоимениям третьего лица множественного числа (у них, они) и сопровождающие актуализацию анализируемых лексем. Отметим неоднородность проанализированных контекстов, среди которых следует выделить «сильные», обладающие большой диагностической силой и дающие возможность однозначной интерпретации аспектов семантики, и «слабые», совмещающие или неявно проявляющие разные смысловые оттенки. Проанализированный материал показывает, что идентичность старожильческого населения Сибири осознается как на фоне сравнения себя по ряду параметров с русским населением, недавно приехавшим в Сибирь, так и путем рефлексии по поводу своей непохожести на исконных жителей Сибири тюркского происхождения. При интерпретации результатов анализа сибирской идентичности необходимо ввести параметр «городская / сельская» коммуникация. Сопоставление диалектного материала и результатов анкетирования, проведенного среди жителей крупнейших сибирских городов (Красноярск, Новосибирск, Омск), показывает, что в зону рефлексии горожан в большей степени попадает сибиряк как особый тип человека, обладающего физической выносливостью, здоровьем и особыми чертами характера [24], что отражает существующие автостереотипы.

Анализ данных Национального корпуса русского языка

Данные НКРЯ дают возможность проанализировать разные типы текстов, в которых содержатся рефлексии по поводу анализируемых лексем не только самих жителей Сибири, но и людей, которые таковыми не являются.

Национальный корпус русского языка

В основном корпусе (на дату обращения 12.04.2015) лексема сибиряк зафиксирована в 85 996 документах, 19 362 746 предложениях. Вхождений - 213, документов - 153. Газетных документов - 211, 316 вхождений, на 332 720 документов - 173 518 798 вхождений.

Анализ НКРЯ выявил общность и различие в интерпретации сибирской идентичности по сравнению с диалектной коммуникацией. Общность заключается в наличии тех же смыслов, приписываемых лексеме сибиряк:

• топонимический: Я всегда думала Саша пензенский / а он оказывается сибиряк [25];
• ментально-психологический: – Что такое, по-вашему, сибиряк? – Сибиряк – это особое состояние души. Это умение не стонать и не ныть, даже когда кажется, что мир начинает рушиться. [25];
• антропологический: Здесь, в Сибири, сложился особый антропологический тип русского сибирского человека, тот, кого мы называем – сибиряк [25];
• этнический (этнокультурный): Ваш Курентзис, например, грек, а сейчас уже, можно сказать, наполовину сибиряк (улыбается, имея в виду, что Теодор Курентзис уже несколько лет руководит Новосибирской государственной оперой) [25];

На Сахалине попадаются избы всякого рода, смотря по тому, кто строил – сибиряк, хохол или чухонец, но чаще всего – это небольшой сруб, аршин в шесть, двух- или трехоконный, без всяких наружных украшений, крытый соломой, корьем и редко тесом [25];

Неоднородность сибирского населения также подвергается рефлексированию и свидетельствует о том, что сибиряк является «зонтичным» именованием жителей Сибири: Он сибиряк, из байкальских казаков, много лет тому назад приехал с женой в Казань, чтоб дальше двинуться – в Москву, да в Казани и застрял [25];

• историко-хронологический (биографический): Если дед был сибиряк, значит, и я сибиряк [25]; И коренной сибиряк, по его словам, недолюбливает пришлого, особенно поселенца [25];
• этнотопонимический: Сибиряк лепил пельмени, кабардинец жарил шашлык, а девушки, как жительницы Центральной России, готовили салат «Оливье» и фаршированные помидоры [25];
• лингвистический: Григорий сидел возле стола, щелкая тыквенные семечки. Рядом с ним – рослый сибиряк, пулеметчик. Он морщил ребячески- округлое лицо, говорил мягко, сглаживая шипящие, вместо «ц» произнося «с»: «селый полк», «месяс» выходило у него [25].

Вместе с тем необходимо отметить, что перечисленные аспекты анализируемого феномена структурируются по-другому, нежели в речи сибирских старожилов, отличия эти касаются прежде всего частотности актуализации отдельных аспектов. В зоне рефлексии в художественных и публицистических текстах находятся преимущественно особенности внешности и черты характера. Отмечаются физическая выносливость, богатырский рост, здоровье сибиряков: Переселенцы уехали, а сибиряк хозяин с своей женой-сибирячкой, люди молодые, румяные и оба, так сказать, просторного телосложения, уселись неподалеку от меня на крыльце [25]; Желтухой и куриной слепотой – от отсутствия каких-то там витаминов, – но я что-то не припомню, чтоб Титков когда-нибудь чем-нибудь болел – здоровенный сибиряк, никакая хвороба его не брала [25].

Сибиряка как человека особой породы (по данным НКРЯ) характеризуют спокойствие, дружелюбие, радушие, настойчивость, надежность, смелость, способность ориентироваться в экстремальных ситуациях: Сибиряк, смелый охотник, он пришел воевать из далекой сибирской тайги [25]; Сам Великий артист давно уже не принимал спиртного, угощать же как истинный хлебосольный сибиряк страсть как любит [25]; Вот где корни нашего героя. Настоящий сибиряк: спокойный, неторопливый, мужественный. Но откуда эта элегантность, эта какая-то еле заметная утонченность? [25]. Отрицательные черты характера или ироничные определения сибиряка встречаются лишь в единичных случаях: Неосновательный мужик! – Сибиряк соленые уши. Не попадайся, убьет [25].

В отличие от диалектного дискурса, где самоидентификация осуществляется преимущественно на фоне сопоставления себя и других, в художественном и публицистическом дискурсах сибиряк характеризуется как особый ментально-психологический тип безотносительно к какой-либо группе. Подача информации в высказываниях осуществляется в направлении от крупного плана, включающего общую оценку, к детализации этой оценки, раскрывающей суть определения «настоящий сибиряк». Преобладают в высшей степени положительные, эталонные характеристики, выраженные прилагательными настоящий, истинный. Меняется семантический тип высказываний, содержащих анализируемые лексемы. Частотными являются высказывания не идентифицирующего типа, а характеризующего, в которых сибиряк занимает позицию характеризуемого объекта. Слабо выраженными оказываются отношения сопоставления по этническому признаку.

Вместе с тем в рефлексивных высказываниях художественного и публицистического дискурса в некоторых случаях прослеживается тенденция к осмыслению специфики сибирского характера через обращение к его славянским (русским) истокам и корням, в результате которых сибирский характер предстает прежде всего как феномен, вобравший лучшие (идеальные) черты русского характера, сформировавшегося в особых географических, климатических, этнокультурных условиях: Русские, переселившиеся в Сибирь, создали некоторым образом особый русский тип. Сибиряк. Это означает сильный, уверенный в себе русский человек [25].

Немаловажно, что в публичных дискурсах, как и в диалекте, отмечается линия, разделяющая коренных сибиряков и недавних переселенцев из России, которые еще не подверглись сибирской «переплавке» и «перековке» под воздействием новых условий:

Сказывают: сибиряк одной спичкой зажжет костер, тогда как «пришелец» употребит для того же канистру с бензином, зажигая ненароком тайгу [25].

«Ну, да и то сказать, и между россейскими немало разных «жиганов» да «бакланов»… Сибиряк и боится!» – прибавил белорус [25].

Как и в диалектной коммуникации, выражено сопоставление сибиряка с представителями славянского этноса, актуализирующее этнический компонент семантики анализируемой лексемы: Сестра – нет, типичная украинка, а доктор – сибиряк [25].

Что касается лексемы чалдон, то она имеет всего 50 вхождений в НКРЯ и, в отличие от лексемы «сибиряк», маркируется амбивалентной оценкой: чалдон – звероподобный, глупый, лиходей, но добрый, как дитя:

В жизни живут лишь / Раз, Я вспоминать / Не горазд. Глупый сибирский / Чалдон. Скуп, как сто дьяволов, / Он. [25].

Выводы

Анализ различных типов дискурсов показывает, что лексема сибиряк и однокоренные с ней языковые единицы, а также абсолютные синонимы (чалдон, чалдонка) наполняются целым спектром смыслов, свидетельствующих об осознании сибирской идентичности и самоидентичности. По данным коммуникации, сибиряки – это люди, проживающие на территории Сибири, осознающие свою принадлежность и к славянским народам, и к коренным народам Сибири неславянского происхождения. Особые климатические, географические условия, удаленность от центра России, контакты с представителями различных этнических групп обусловили сибирскую специфику, проявляющуюся в обрядах, обычаях, речи, манере одеваться, ведении хозяйственной деятельности, и послужили поводом к выделению субэтноса сибиряков.

В диалектной коммуникации, отражающей типичные черты русских сибирских старожилов, рефлексии подвергаются отличия историко-хронологического, этнокультурного, территориального свойства.

Стереотипный образ сибиряка, создаваемый средствами художественной литературы и публицистики, отражает прежде всего внешность и особенности сибирского характера и лежит в плоскости ментально-психологических установок. Сибирский характер осмысляется как особый тип русского характера, сформировавшийся в уникальных условиях. Эта же тенденция прослеживается и в материалах, полученных путем социологических и психолингвистических опросов.

Славянская составляющая образа сибиряка выявляется на фоне его сопоставления с представителями славянского этноса, прежде всего с русскими. Сибиряки осознают свое славянское происхождение, русскую идентичность, но видят и отличие по целому ряду признаков. Осознание этнической специфики наиболее отчетливо проявляется в высказываниях с семантикой сопоставления, где в отношениях соположенности оказываются этнонимы, именующие отдельные славянские народы (например, сибиряк и украинец). Славянский компонент самоидентификации и идентификации актуализируется при осмыслении отличий от коренных народов Сибири, а также от русских, являющихся недавними переселенцами из европейской части России.

Таким образом, при полном наборе аспектов семантики анализируемых лексем, вычленяемых в различных типах коммуникации, в каждом дискурсе превалирующими оказываются разные виды признаков, на основании которых осуществляется процесс идентификации и самоидентификации и актуализируется славянская составляющая названных процессов.

Т.А. Демешкина

Литература

1. Суляк С.Г. Осколки Святой Руси. Очерки этнической истории руснаков Молдавии. Кишинев: Издательский дом «Татьяна», 2004. 240 с.
2. Суляк С.Г. Русины: прошлое, настоящее, будущее // Русин. 2009. № 3 (17). С. 61-70.
3. Ябур В., Плишкова А. Академик Н.И. Толстой о русинском языке // Русин. 2005. № 1 (1). С. 72-73.
4. Резанова З.И., Шиляев К.С. Этнонимы «русин», «русинский» в русской речи: корпусное исследование // Русин. 2015. № 1 (39). С. 239-255.
5. Бороноев А.О. Проблемы динамики сибирской идентичности // Общество. Среда. Развитие (Terra Humana). 2010. № 3. С. 81-85.
6. Попков Ю.В. Четвертый международный семинар «Этносоциальные процессы в Сибири» // Гуманитарные науки в Сибири. 2002. № 1. С. 123-133.
7. Марков В.И. Евразийство как культура ценностей // Гуманитарные науки в Сибири. Новосибирск, 2003. № 3. С. 24-28.
8. Мамсик Т.С. Этносоциальный состав старожилов Среднего Приобья (по материалам сравнительного анализа массовой статистики) XVII–XIX вв.). Сибирская деревня: проблемы истории / Под ред. В.А. Ламина. Новосибирск, 2004. 2006 с.
9. Ечевская О.Г., Анисимова А.А. Сибирская идентичность: предпосылки формирования, контексты актуализации. Новосибирск: Изд-во НГУ, 2012. 176 с.
10. Жигунова М. Сибиряк как новая национальность: миф или реальность? // Родина. 2011. № 11. С. 11-15.
11. Васеха М.В. Кто такой «сибиряк»? Что такое сибирская идентичность // Вестник российской нации. 2014. № 6-6. С. 316-327.
12. Серебренникова А.Н. Диалектное слово с семантикой «свойственности» – «чуждости» (лингвокультурологический аспект): Дис. … канд. филол. наук. Томск, 2004. 213 с.
13. Лаппо М.А. Самоидентификация: семантика, прагматика, языковые ресурсы. Новосибирск: Изд-во НГПУ, 2013. 180 с.
14. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. М.: Рус. яз., 1998. Т. 4. 685 с.
15. Блинова О.И. Томская диалектологическая школа: историографический очерк / Под ред. О.И. Блиновой. Томск: Изд-во Том. ун-та, 2006. 392 с.
16. Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис. М.: Прогресс, 1996. 342 с.
17. Вершининский словарь: В 7 т. / Под ред. О.И. Блиновой. Томск: Изд-во Том. ун-та, 1998-2002.
18. Полный словарь диалектной языковой личности: В 4 т. / Под ред. Е.В. Иванцовой. Томск: Изд-во Том. ун-та, 2012. Т. 4. Т–Я. 363 с.
19. Мотивационный диалектный словарь: В 2 т. / Под ред. О.И. Блиновой. Томск: Изд-во Том. ун-та, 1983. Т. 2. П–Я. 370 с.
20. Крысько В.Г. Этнопсихологический словарь / Под ред. В.Г. Крысько. М.: Московский психолого-социальный институт, 1999. 342 с.
21. Словарь русских старожильческих говоров средней части бассейна р. Оби: В 3 т. / Под ред. В.В. Палагиной. Томск: Изд-во Том. ун-та, 1967. Т. 3. 250 с.
22. Аникин А.Е. Этимологический словарь русских диалектов Сибири: заимствования из уральских, алтайских и палеоазиатских языков. М.; Новосибирск: Наука, 2000. 768 с.
23. Полный словарь сибирского говора. / Под ред. О.И. Блиновой. Томск: Изд-во Том. ун-та, 1995. Т. 4: С–Я. 274 с.
24. Фельде О.В. Свои и чужие в языковом сознании сибиряков // Вестник Томского государственного университета. Филология. Томск, 2011. № 3 (15). С. 59-64.
25. Национальный корпус русского языка / Институт русского языка им. В.В. Виноградова РАН. М., 2015.