Образ Сибири в очерках путешествия И.А. Гончарова «Фрегат “Паллада”»
Содержание
Обстоятельства появления тревелога «Фрегат “Паллада”»
Уникальный этап жизни и творчества Гончарова – его кругосветное путешествие 1852–1855 гг. Как известно, писатель в качестве секретаря принимал участие в дальневосточной дипломатической миссии адмирала графа Е.В. Путятина (1803–1883). В ее составе Гончаров путешествует на фрегате «Паллада» по следующему маршруту: Англия – Атлантический океан – Африка – Индийский океан – Азия – Тихий океан – Япония – Дальний Восток. Заключительная часть путешествия, по Дальнему Востоку и Сибири, была сухопутной.
Известным результатом этого путешествия писателя стала книга «Фрегат “Паллада”» (1858), а также ряд очерков, составленных писателем официальных документов и его обширная личная переписка, которые, во многом, и послужили основой «очерков путешествия». Все это определило художественную природу «Фрегата “Паллада”» как травелога.
Сегодня эта книга Гончарова в науке о писателе достаточно активно изучается [2, 7, 9, 11, 12]; однако описание сухопутной части его путешествия редко становится предметом специального исследования [8, 9, 11]. Особое значение этой завершающей части гончаровского травелога видится в том, что в ней был создан целостный образ Сибири середины XIX в. – образ, для своего времени достаточно необычный.
Оригинальность образа Сибири во «Фрегате “Паллада”» обусловлена целым рядом причин. И прежде всего – его «кругосветным» контекстом, который заставлял Гончарова не только описывать сибирское пространство как таковое, взятое само по себе, но и вынуждал обозначить место Сибири в общем мировом и российском пространстве.
Еще одной важной общей особенностью данного описания Сибири, наряду с кругосветным масштабом его изображения и осмысления, было то, что Гончаров посетил Сибирь как свободный человек, что для России XIX в. было не очень характерно: подавляющее большинство россиян в эту эпоху оказывалось в Сибири насильно, и поэтому она представала, прежде всего, как страна «каторги» [6] и «ссылки» – в том числе и в мировом пространстве [3]. Более того, Гончаров путешествует по Сибири «по казенной надобности» [5], возвращаясь из морской экспедиции адмирала Е.В. Путятина.
Непосредственной задачей этой экспедиции было установление дипломатических отношений с Японией, которая до этого времени занимала в мировом пространстве и в мировой политике позицию самоизоляции. Эта официальная цель была достигнута, и ее политический успех был тем более значителен, что Россия конкурировала здесь с Северно-Американскими Соединенными Штатами, также направившими в это время в Японию свою эскадру (под руководством Мэтью Кэлбрейта Перри, Matthew Calbraith Perry, 1794–1858) и также стремящимся к политическому присутствию в Тихом океане. Однако более сложной и более долгосрочной миссией экспедиции Е.В. Путятина было общее укрепление позиций России на Востоке, в азиатско-тихоокеанском регионе, где в этот исторический момент, безусловно, доминировали политические и экономические интересы Великобритании.
Колонизаторская деятельность Великобритании, Северно-Американских Соединенных Штатов и других стран на Востоке
Официальные задачи и общий пафос экспедиции Гончаров полностью разделял – причем не только как секретарь графа Е. В. Путятина, что было совершенно закономерно, но, думается, и как автор-повествователь «Фрегата “Паллада”». Не случайно книга сразу же начинается проблематикой Англии и ее восточных колоний:
«Меня удивляет, как могли вы не получить моего первого письма из Англии, от 2/14 ноября 1852 года, и второго из Гонконга, именно из мест, где об участи письма заботятся, как о судьбе новорожденного младенца. В Англии и ее колониях письмо есть заветный предмет».
Колонизаторская деятельность Великобритании, Северно-Американских Соединенных Штатов, других европейских стран на Востоке, во всех ее различных политических, экономических, социо-культурных аспектах, – одна из ведущих тем «Фрегата “Паллада”». Это недвусмысленно заявлено уже в первой главе книги «От Кронштадта до мыса Лизарда», в которой Гончаров, обстоятельно и развернуто формулируя цели и задачи своего травелога, фактически, задает его основные темы и проблемы. Значительное место здесь занимает именно проблематика и образ английского и, шире, западного колонизатора.
«И какой это образ! Не блистающий красотою, не с атрибутами силы, не с искрой демонского огня в глазах, не с мечом, не в короне, а просто в черном фраке, в круглой шляпе, в белом жилете, с зонтиком в руках. Но образ этот властвует в мире над умами и страстями. Он всюду: я видел его в Англии – на улице, за прилавком магазина, в законодательной палате, на бирже <…> Я писал вам, как мы, гонимые бурным ветром, дрожа от северного холода, пробежали мимо берегов Европы, как в первый раз пал на нас у подошвы гор Мадеры ласковый луч солнца <…> Радостно вскочили мы на цветущий берег, под олеандры. Я сделал шаг и остановился в недоумении, в огорчении: как, и под этим небом, среди ярко блещущих красок моря зелени... стояли три знакомые образа в черном платье, в круглых шляпах! Они, опираясь на зонтики, повелительно смотрели своими синими глазами на море, на корабли и на воздымавшуюся над их головами и поросшую виноградниками гору. Я шел по горе; под портиками, между фестонами виноградной зелени, мелькал тот же образ; холодным и строгим взглядом следил он, как толпы смуглых жителей юга добывали, обливаясь потом, драгоценный сок своей почвы, как катили бочки к берегу и усылали вдаль, получая за это от повелителей право есть хлеб своей земли. В океане, в мгновенных встречах, тот же образ виден был на палубе кораблей, насвистывающий сквозь зубы: «Rule, Britannia, upon the sea». Я видел его на песках Африки, следящего за работой негров, на плантациях Индии и Китая, среди тюков чаю, взглядом и словом, на своем родном языке, повелевающего народами, кораблями, пушками, двигающего необъятными естественными силами природы... Везде и всюду этот образ английского купца носится над стихиями, над трудом человека, торжествует над природой!»
Здесь же, в первой главе, Гончаров также принципиально заявляет о том, «<…> что искомый результат путешествия – это параллель между чужим и своим»:
«Виноват: перед глазами всу еще мелькают родные и знакомые крыши, окна, лица, обычаи. Увижу новое, чужое и сейчас в уме прикину на свой аршин. Я ведь уж сказал вам, что искомый результат путешествия – это параллель между чужим и своим. Мы так глубоко вросли корнями у себя дома, что куда и как надолго бы я ни заехал, я всюду унесу почву родной Обломовки на ногах, и никакие океаны не смоют ее!».
Поэтому для Гончарова была актуальна и «параллель между чужим и своим» опытом присутствия России на Востоке, связанная с борьбой России против западных стран за усиление своего влияния в азиатско-тихоокеанском регионе. Представляется, что эта общая идеология миссии Е.В. Путятина во многом определила проблематику книги Гончарова, – в том числе и содержание ее заключительных глав, посвященных Сибири.
Процессы заселения и развития Сибири
Подобного рода мировой контекст сформировал во «Фрегате “Паллада”» образ Сибири как такого восточного пространства, которое Россией успешно и плодотворно колонизируется. Процессы заселения и развития Сибири, имеют, с точки зрения Гончарова, общемировой характер:
Туда стекается народ: предметов потребления надобится всё больше и больше, обозы идут чаще из Иркутска на прииски и обратно – и формируется центр сильного народонаселения и деятельности. Та же история, что в Калифорнии, в Австралии [4].
В самом начале текста «Фрегата “Паллада”» сразу же задан «всемирный» контекст – Англия, Гонконг, Дания, Пруссия, Швеция, моря и океаны, полушария, наконец:
«Меня удивляет, как могли вы не получить моего первого письма из Англии, от 2/14 ноября 1852 года, и второго из Гонконга, именно из мест, где об участи письма заботятся, как о судьбе новорожденного младенца. В Англии и ее колониях письмо есть заветный предмет, который проходит чрез тысячи рук, по железным и другим дорогам, по океанам, из полушария в полушарие, и находит неминуемо того, к кому послано, если только он жив, и так же неминуемо возвращается, откуда послано, если он умер или сам воротился туда же. Не затерялись ли письма на материке, в датских или прусских владениях? Но теперь поздно производить следствие о таких пустяках: лучше вновь написать, если только это нужно...
Вы спрашиваете подробностей моего знакомства с морем, с моряками, с берегами Дании и Швеции, с Англией?».
Сибири здесь посвящены заключительные главы второго тома: «Обратный путь через Сибирь», «Из Якутска» и «До Иркутска». Свое сухопутное путешествие по Дальнему Востоку и Сибири Гончаров воспринимает и описывает как прямое продолжение путешествия морского:
«Тут целые океаны снегов, болот, сухих пучин и стремнин, свои сорокаградусные тропики, вечная зелень сосен, дикари всех родов, звери, начиная от черных и белых медведей до клопов и блох включительно, снежные ураганы, вместо качки – тряска, вместо морской скуки – сухопутная, все климаты и все времена года, как и в кругосветном плавании».
Очевидно, что это обусловлено, в первую очередь, самим маршрутом путешествия, начавшегося в Англии, прошедшего через Африку и Азию, Атлантический, Индийский океан, Тихий океан, – и Сибирью закончившегося.
Доминирующая тема всего гончаровского кругосветного путешествия – экзотичность, подчеркнутая «инаковость» описываемых им локусов и пространств. И эта общая установка на «другое», «чужое» распространилась также и на его восприятие и описание Сибири, она оказалась встроенной в общий ряд его экзотических впечатлений. В этом смысле показательно окончание книги Гончарова. Текст «Фрегата “Паллада”» завершается тем, что повествователь подъезжает к Иркутску:
«Слава Богу! всё стало походить на Россию: являются частые селения, деревеньки, Лена течет излучинами, и ямщики, чтоб не огибать их, едут через мыски и заимки, как называют небольшие слободки. В деревнях по улице бродят лошади: они или заигрывают с нашими лошадьми, или, испуганные звуком колокольчиков, мчатся что есть мочи, вместе с рыжим поросенком, в сторону. Летают воробьи и грачи, поют петухи, мальчишки свищут, машут на проезжающую тройку, и дым отечества столбом идет вертикально из множества труб – дым отечества! Всем знакомые картины Руси!».
Но это – самые последние страницы книги Гончарова. Как только «всё стало походить на Россию» и появился «дым отечества», описание путешествия заканчивается. В финале «Фрегата “Паллада”» повествователь въезжает в Иркутск – в эту эпоху, в сущности, первый в Восточной Сибири собственно русский город, город бесспорно русской культуры, и любое, пусть самое минимальное, его описание в книге Гончарова отсутствует:
«В самую заутреню Рождества Христова я въехал в город <…> Вот уж третий день я здесь, а Иркутска не видал. Теперь уже – до свидания». На этом текст «Фрегата “Паллада”» закончен.
Жизнь коренных народов Сибири
Единственный же подробно описанный в сибирских главах Гончарова город – Якутск – предстает именно «нерусским»:
«Где это видано на Руси, чтоб не было ни одного садика и палисадника, чтоб зелень, если не яблонь и груш, так хоть берез и акаций, не осеняла домов и заборов? А этот узкоглазый, плосконосый народ разве русский? Когда я ехал по дороге к городу, мне попадались навстречу якуты, якутки на волах, на лошадях, в телегах и верхом <…> Нужды нет, что якуты населяют город, а всё же мне стало отрадно, когда я въехал в кучу почерневших от времени, одноэтажных, деревянных домов: все-таки это Русь, хотя и сибирская Русь! У ней есть много особенностей как в природе, так и в людских нравах, обычаях, отчасти, как вы видите, в языке, что и образует ей свою коренную, немного суровую, но величавую физиономию <…> Много и русского и нерусского, что со временем будет тоже русское».
«Сибирская Русь» Якутска у Гончарова – это некое особое социо-культурное явление, которое только «со временем будет тоже русское». Далее здесь следует описание сибирской зимней одежды:
«Вот теперь у меня в комнате лежит доха, волчье пальто, горностаевая шапка, беличий тулуп, заячье одеяло, торбасы, пыжиковые чулки, песцовые рукавицы и несколько медвежьих шкур для подстилки. Когда станешь надевать всё это, так чувствуешь, как постепенно приобретаешь понемногу чего-то беличьего, заячьего, оленьего, козлового и медвежьего, а человеческое мало-помалу пропадает. Кухлянка и доха лишают употребления воли и предоставляют полную возможность только лежать. В пыжиковых чулках и торбасах ног вместе сдвинуть нельзя, а когда наденешь двойную меховую шапку, или, по-здешнему, малахай, то мысли начинают вязаться ленивее в голове и одна за другою гаснут. Еще бы что-нибудь прибавить, так, кажется, над вами того и гляди совершится какая-нибудь любопытная метаморфоза».
В сибирской одежде с человеком у Гончарова «того и гляди совершится какая-нибудь любопытная метаморфоза», и он приобретает «понемногу чего-то беличьего, заячьего, оленьего, козлового и медвежьего, а человеческое мало-помалу пропадает». В сущности, можно говорить о том, что Сибирь для автора-повествователя «Фрегата “Паллада”» – это такое же экзотичное пространство, как Сингапур, Гонконг, Япония…, только характер сибирской экзотики своеобразен.
Это определило его «оптику» взгляда на человека Сибири, сибиряка. В центре внимания автора-повествователя «Фрегата “Паллада”» – коренные народы края. Такое представление о сибиряках было достаточно необычно для русской литературы середины XIX в., в которой Сибирь была населена, преимущественно, выходцами из России, насильно отправленными в эту страну «каторги и ссылки». У Гончарова же подобное восприятие Сибири, фактически, отсутствует. Вынужденный как-то объяснить присутствие здесь русских поселенцев, Гончаров туманно упоминает о совершенных ими «проступках»:
«Кто эти поселенцы? Русские. Они вызываются или переводятся за проступки из-за Байкала или с Лены и селятся по нескольку семейств на новых местах».
Вся колоссальная тема преступления и наказания, связанная с Сибирью, у Гончарова сводится к некоему «проступку».
Заключительные главы «Фрегата “Паллада”» насыщены многообразными и обширными описаниями и характеристиками коренных народов Сибири, например:
«Тунгусы – охотники, оленные промышленники и ямщики. Они возят зимой на оленях <…> здесь езда на оленях даже опасна, потому что Мая становится неровно, с полыньями, да, кроме того, олени падают во множестве, не выдерживая гоньбы. Печальный, пустынный и скудный край! Как ни пробуют, хлеб всё плохо родится. Дальше, к Якутску, говорят, лучше: и население гуще, и хлеб богаче, порядка и труда больше <…> Якуты – народ с широкими скулами, с маленькими глазами, таким же носом; бороду выщипывает; смуглый и с черными волосами. Они, должно быть, южного происхождения и родня каким-нибудь манджурам».
Колонизация Сибири Россией
Преимущественное внимание к коренным народам Сибири у Гончарова глубинным образом взаимосвязано с основным пафосом его сибирских глав. Пафос этот – просвещение, цивилизаторская деятельность России в Сибири:
«Я теперь живой, заезжий свидетель того химически-исторического процесса, в котором пустыни превращаются в жилые места, дикари возводятся в чин человека, религия и цивилизация борются с дикостью и вызывают к жизни спящие силы <…> Кто же, спросят, этот титан, который ворочает и сушей и водой? Кто меняет почву и климат? Титанов много, целый легион; и все тут замешаны, в этой лаборатории: дворяне, духовные, купцы, поселяне – все призваны к труду и работают неутомимо. И когда совсем готовый, населенный и просвещенный край, некогда темный, неизвестный, предстанет перед изумленным человечеством, требуя себе имени и прав, пусть тогда допрашивается история о тех, кто воздвиг это здание, и так же не допытается, как не допытались, кто поставил пирамиды в пустыне. Сама же история добавит только, что это те же люди, которые в одном углу мира подали голос к уничтожению торговли черными, а в другом учили алеутов и курильцев жить и молиться – и вот они же создали, выдумали Сибирь, населили и просветили ее и теперь хотят возвратить Творцу плод от брошенного Им зерна. А создать Сибирь не так легко, как создать что-нибудь под благословенным небом...».
Вновь внутренним сибирским процессам задан общемировой контекст: «это те же люди, которые в одном углу мира подали голос к уничтожению торговли черными, а в другом учили алеутов и курильцев жить и молиться». И суть данного высказывания Гончарова о цивилизаторской деятельности России в Сибири свидетельствует о том, что его сосредоточенность на судьбе коренных народов края ни в коем случае не следует понимать в современном смысле стремления к сохранению их национальной самобытности. Наоборот, пафос Гончарова – их цивилизация по современному ему европейскому и российскому образцу. В его восприятии, только российские цивилизаторы «создали, выдумали Сибирь, населили и просветили ее». Здесь же Гончаров формулирует свое представление о том, в чем состоит просвещение коренного сибиряка:
«Просвещение якута состоит в том, чтоб приучить его к земледелию, к скотоводству, к торговле; всё это и делается. Нужды нет, что он живет в пустыне, просвещение находит средство справиться и с пустыней. Думали же прежде, что здесь не родится хлеб; а принялись с уменьем и любовью к делу – и вышло, что родится. Вот теперь разводят овец ».
Он с радостью отмечает каждый случай успешного земледельческого труда в Сибири:
«Меня неожиданно и приятно поразило одно обстоятельство. Что нам известно о хлебопашестве в этом углу Сибири, который причислен, кажется, так, из снисхождения, к жилым местам, к Якутской области? Что оно не удается, невозможно; а между тем <…> на реке Мае, при выходе нашем из лодки на станции, нам первые бросались в глаза огороды и снопы хлеба...».
Но базовым, основным условием просвещения коренных народов Сибири Гончаров считает их христианизацию и с восхищением описывает миссионерскую деятельность православных священников в Сибири и их труды по переводу по переводу Нового завета на местные языки, а также по их изучению и описанию:
«Кроме якутского языка Евангелие окончено переводом на тунгусский язык, который, говорят, сходен с манчжурским, как якутский с татарским. Составлена, как я слышал, и грамматика тунгусского языка, все духовными лицами».
Думается, что такое восприятие, описание Сибири обусловлено, в конечном счете, той ключевой проблемой расширения влияния и деятельности России на Востоке, которая была задана общими задачами экспедиции Е.В. Путятина и кругосветного путешествия. При этом если деятельность западных стран на Востоке Гончаров воспринимает как колонизаторскую, то роль и функцию России в Сибири он представляет как благотворно цивилизаторскую. Тем не менее, колонизаторская составляющая в его образе Сибири существенна. Не случайно в главу «Из Якутска» вошла жесткая полемика со сторонниками сохранения исконной самобытности коренных народов края. В частности, Гончаров резко осуждает М.М. Геденшторма (1780–1845), который в своей книге «Отрывки о Сибири» [1] настаивал именно на этом:
«Другими словами: просвещенные люди! не ходите к якутам: вы их развратите! Какой чудак этот автор! А где же взять шубу? Ведь это все у якутов, не у них, так у тунгусов, наконец, у алеутов, у колош и т. д., всё у тех же дикарей! Природа не совсем была к ним мачеха, наградив их край соболями, белками, горностаем и медведями <…> Туда к известному дню стекаются якуты, чукчи, тунгусы и прочие, и производится мена. Чукчи покупают простой листовой табак, называемый здесь черкасским, и железные изделия, топоры, гвозди и проч., якуты – бумажные и шерстяные материи, дабу, грубые ситцы, холстину, толстое сукно, также чай, сахар <…> Купцы выменивают от них пушной товар, добытый в течение лета и осени; товар этот покупают у них <...> приезжающие сюда на ярмарку в июле иркутяне, перепродают на Нижегородскую и Ирбитскую ярмарки или в Кяхту, оттуда в Китай и т. д. Вот вам происхождение горностаевых муфт и боа, беличьих тулупов и лисьих салопов, собольих шуб и воротников, медвежьих полостей – всего, чем мы щеголяем за Уральским хребтом!».
Как видим, необходимость просвещения Сибири в сознании Гончарова теснейшим образом связана с добычей и последующей продажей и перепродажей ценных мехов, с истинно колонизаторским натуральным обменом «пушного товара» на «табак», «железные изделия», «чай, сахар».
В целом, Сибирь во «Фрегате “Паллада”» – это экзотический «чужой» мир, который России, по примеру других западных стран на Востоке, надлежит эффективно колонизировать и цивилизовать. Сибирь предстала здесь «как колония» – в самом хорошем, в отличие от областника Н.М. Ядринцева [14], смысле этого слова.
Е.Г. Новикова
Литература
- Геденшторм М. М. Отрывки о Сибири. СПб, 1830.
- Истомина Е. П. Мотив границы в книге очерков И. А. Гончарова «Фрегат “Паллада”» // Культура. Литература. Язык. – Ярославль, 2008. С. 66-71.
- Кеннан Дж. Сибирь и ссылка. Лондон, 1890.
- Киселев В. С. «Русская Австралия»: маргинализация колониальных окраин в книге А. П. Чехова «Остров Сахалин» // Чехов и время: сб. статей / ред. Е. Г. Новикова. Томск: Изд-во Том. ун-та, 2011. С. 281.
- Лермонтов М. Ю. Собр. соч.: в 4 т. Изд. второе, испр. и доп. Л.: Наука, 1980-1981. Т. 4. С. 235.
- Максимов С. В. Сибирь и каторга: в 3 ч. СПб, 1871.
- Мельник В. И. Гончаров и православие: Духовный мир писателя. М.: Даръ, 2008
- Мироманов Г. И. Сахалин в творчестве Чехова // Сибирь и Сахалин в биографии и творчестве А. П. Чехова: сб. науч. ст. Южно-Сахалинск: Дальневосточное кн. изд., Сахалинское отделение, 1993. С. 77-90
- Новикова Е. Г. Томск в кругосветном путешествии А. П. Чехова // Чехов и время: сб. статей / ред. Е. Г. Новикова. Томск: Изд-во Том. ун-та, 2011. С. 295-310. (Русская классика: Исследования и материалы; вып. 7)
- Садокова А. Р. Япония и японцы во «Фрегате “Паллада”» И.А. Гончарова // Восток в русской литературе XVIII – начале XX века. М., 2004. С. 216-233.
- Собенников А. С. Миф о Сибири в творчестве А. П. Чехова («Очерки из Сибири) // Сибирь: взгляд извне и изнутри. Духовное измерение пространства: науч. докл. Иркутск, 2004. С. 279-287
- Чичкина Л. Г. Пространство как способ выражения авторской позиции в путевых очерках И. А. Гончарова «Фрегат “Паллада”» // Вестн. Оренбург. гос. пед. ун-та. 2007. № 2. С. 104-108.
- Юнусов И. Ш. Национальное и инонациональное в русской прозе второй половины XIX века: (И. С. Тургенев, И. А. Гончаров, Л. Н. Толстой). СПб., 2002.
- Ядринцев Н. М. Сибирь как колония. СПб, 1882.
