Описание климата Сибири в древнерусской словесности
Введение
Древнейшие тексты о первом знакомстве русских с Зауральем дают минимальное количество примеров радикального остранения Сибири по климатическому признаку. Средневековый землепроходец и записывавший его рассказы книжник мороза явно не боялись. Верхушку русской колониально-церковной администрации гораздо больше интересовали местные язычники и, особенно в начале XVIII века, возможности крещения их в православие [1, с.69 и сл.]. Для простого же казака и его начальства важнейшим стимулом была экономическая эксплуатация безбрежных новооткрытых земель. В одной из своих работ Марк Бассин показал, насколько утилитарные соображения царского правительства в XVII веке преобладали над внятным семиотическим и геополитическим осмыслением гигантской колонии [2, с.3-21]. Характерно, что такой знаковый персонаж эпохи, как протопоп Аввакум, проехав в 1653 году под конвоем по пути в Тобольск все основные города старого Урала, ни единым словом не обмолвился в своем «Житии» о пересечении границы Сибири, словно не заметив, как оказался в «дикой Тартарии» [3, с.143].
Этнографическое Другое в древних русских текстах
Приоритетной темой в древнейших русских описаниях Северной Азии является этнографическая экзотика. Первый пример здесь – эсхатологический рассказ Гюряты Роговича, помещенный в «Повести временных лет» под 1096 годом и имеющий своим источником «Откровение» Мефодия Патарского о конце времён. Если оттолкнуться от европейских представлений о географическом северо-востоке, аквилоне, холодной границе мира, то несложно увидеть климатический индифферентизм русского автора, сообщающего о таинственных и страшных югорцах, живущих где-то на Полярном Урале. Неоднократно помянув о севере, он лишь один раз указывает на снег, а преимущественный акцент делает на орографической теме, т.к. в сюжете о пленении Александром Македонским диких язычников «в горах полунощных» [4, с.108] она стоит на первом месте, погода же, в общем, не интересует ни автора, ни читателя.
В другом классическом памятнике знакомства русских с Сибирью до Ермака, «Сказании о человецех незнаемых в Восточней стране» конца XV века, несмотря на многие явные указания на полярный ландшафт «вверху Оби рекы великыя», весь интерес также сосредоточен именно на этнографическом Другом. Сам этот ландшафт предстает безоценочным неподвижным фоном удивительных метаморфоз, претерпеваемых зооморфной «самоедью». Полярное местонахождение описываемых событий отрефлексировано нечетко и соотнесено с «востоком» вообще.
После завоевательной экспедиции Ермака средневековый книжник вообще был склонен сочинять Сибири подобие панегириков, характерным образом, опять-таки, отделяя красоты природы от дикости ее обитателей. В Сибири самой по себе есть и «зверие различнии», и «сладкопевыя птицы, паче же и многоразличныя травныя цветы», и «воды сладчайшии и рыбы различьныя множество», а также «дебрь плодовитая на жатву и скоропитателная», – гласит официозная Есиповская летопись 1636 года. Резким контрастом к этой идиллии оказываются «пегая орда и остяки, самоядь и прочая языцы», которые «закона не имеют, но идолом покланяются», «зверина же и гадская мяса снедающе, скверна и кровь пияху, яко воду» [5, с.20].
Исключительно интересны вариации этих образных сочетаний у Аввакума, вероятно, знакомого с Есиповской летописью [6, с.237-238]. С одной стороны, вождь старообрядчества – преступник, находящийся в конфликте с властью, и ссыльный, по отношению к которому ландшафт предстает своего рода пыточным инструментом. В этом смысле «Житие» Аввакума справедливо можно считать источником всей необозримой литературы о сибирской каторге и ссылке. Когда на реке Тунгуске (современная Ангара) Афанасий Пашков вышвырнул Аввакума из «дощеника», оставив одного лицом к лицу с дикой природой, автор «Жития» восклицает: «Горе стало! Горы высокие, дебри непроходимые; утес каменной яко стена стоит, и поглядеть – заломя голову. <…> На те же горы Пашков выбивал меня со зверми витать. <…> Осень была, – добавляет мрачных красок протопоп, – дождь на меня шелъ и в побои, и в нощъ» [6, с.29-30].
Заключение
С другой стороны, даже эта же «страна варваръская» на обратном пути из Даурии «на Русь» обретает признаки божественного изобилия [6, с.42; ср. с.7, с.81-85]. В историко-литературной перспективе бесспорным достижением Аввакума-художника представляется подчинение неприветливости климата к востоку от Урала (ранее не являвшейся предметом специального внимания) социальной идее ссылки и вызываемых ею физических страданий [см.8, с.165-200]. Как только тема репрессий отходит на второй план, утопические мотивы оживают, и дикая колония начинает цвести разнообразием животного и растительного миров. Поэтому редким и, кажется, маргинальным явлением на фоне всех цитированных произведений выглядит, например, такой хронографический пассаж: «В зимнее ж время во странах Сибирския земли во многих местех мраза ради и тяжких воздухов никто же обитати и жетельствовати может в то время, но бывают пусты и бесчеловечны». Впрочем, показательно, что и здесь указание на радикальные условия существования за Уралом тотчас уравновешивается традиционной идеологемой: «Ныне же Сибирская земля благочестием сияет, имеет же в себе началнейший град Тоболеск…» и т.д [9, с.529].
К.В.Анисимов
Литература
- Слёзкин Ю. Арктические зеркала: Россия и малые народы Севера. М., 2008.
- Bassin M. Expansion and Colonialism on the Eastern Frontier: Views of Siberia and the Far East in Pre-Petrine Russia // Journal of Historical Geography. 1988. Vol. 14. № 1.
- Никольский В.К. Сибирская ссылка протопопа Аввакума // Учен. зап. Института истории РАНИОН. Т. 2. М., 1927.
- Повесть временных лет / Подгот. текста, пер. и статьи Д.С. Лихачева. Под ред. В.П. Адриановой-Перетц. 2-е изд., испр. и доп. СПб., 1999.
- Литературные памятники Тобольского архиерейского дома XVII века / Изд. подгот. Е.К. Ромодановская и О.Д. Журавель. Новосибирск, 2001.
- Пустозерский сборник: Автографы сочинений Аввакума и Епифания / Изд. подгот. Н.С. Демкова, Н.Ф. Дробленкова, Л.И. Сазонова. Л., 1975.
- Дёмин А.С. Сумрачные оттенки в пейзажах Аввакума // Дёмин А.С. О художественности древнерусской литературы. М., 1998.
- Азадовский М.К. Поэтика «гиблого места» (Из истории сибирского пейзажа в русской литературе) // Азадовский М.К. Очерки литературы и культуры Сибири. Иркутск, 1947.
- Изборник славянских и русских сочинений и статей, внесенных в хронографы русской редакции / Собрал и издал Андрей Попов. М., 1869.
