Первый опыт русскоязычного романа в Горном Алтае
Содержание
Специфика национального строительства в Сибири
Специфичность горно-алтайских страниц сибирского текста изначально определяется политикой национального строительства в Сибири: в 1922 г. была образована Ойротская автономная область (с мая 1992 г. – Республика Алтай). «Географические рамки национальной автономии оказались гораздо шире этнической территории алтай-кижи (собственно алтайцев). В состав Ойротии, кроме русского населения и южноалтайских этнических общностей (алтай-кижи, теленгитов и телеутов), были включены северные алтайцы: челканцы, кумандинцы, тубалары» [1]. Русское население Горного Алтая (по данным переписей ХХ в.) составляло от 55,6 до 70,5 % [2], но направления на учебу в Литинститут им. Горького получали только алтайцы - «идеологическая доктрина страны предписывала административной машине физическую и духовную поддержку художников из малочисленных народов» [3]. По данным З.С. Казагачевой, в 1930-е годы ни одна народность Сибири не получала столь большого внимания, как алтайцы. «Начиная с первого года издания «Сибирских огней» (1922), редкие номера выходят без материалов, посвященных Горному Алтаю» [4].
В организованное в 1956 г. Горно-Алтайское отделении СП РСФСР вошли лишь двое русских писателей: поэт Константин Козлов (родился в Чувашии) и прозаик Александр Демченко (родился в Иркутске), издавшие свои первые книги в 1952 г. в Барнауле. Горный Алтай не сразу стал для них родным, признал их своими. Этот процесс был довольно трудным: помимо таких «примет периферийности сибирского ландшафта», как «своеобразная этнография и религия местного населения» [5], русские писатели столкнулись здесь и с чисто географическими особенностями региона – с высокогорьем (сибирским текстом традиционно осваивался степной ландшафт). «Алтай – это горная система, расположенная в центре Евразии <…> Алтай – уникальнейший регион, единственный в своем роде в России» [6]. «Высокая земля» становится брендом Горного Алтая со времен Н.К. Рериха.
Горный Алтая в творчестве А.М. Демченко: сборник «В горах Алтая»
Закреплению бренда в областной и региональной литературе во многом способствовала проза А. М. Демченко, первого – и единственного – русского романиста в Горном Алтае. Он приходит в литературу после войны, начав работать в газете «Алтайская правда», хорошо изучает Горный Алтай, воспринимая его как пространство испытания духа, о чем свидетельствуют первые рассказы, включенные в сборник «В горах Алтая», подготовленный к 25-летию Ойротской области (1947): «Встреча на зимовке», «Потомок Дьюгюрюка», «Томый» [7]. Этот сборник – своеобразная констатация факта появления в Горном Алтае литературы как вида искусства. Поясним: вопрос о создании «национальной социалистической литературы» в области был поставлен только через год после известного постановления ЦК ВКП (б) о перестройке литературно-художественных организаций. Потребовалось четверть века, чтобы вырос «литературный молодняк на практической работе по выполнению выдвинутых партией задач социалистического строительства Ойротии <…> некогда отсталой и некультурной, в передовую национальную область Советского Союза» [8].
«Чуйские зори» как первый опыт романа в литературе Горного Алтая
В современном исследовании, посвященном русской литературе Горного Алтая, дается чрезмерно прямолинейная трактовка зависимости Демченко от дискурсивных практик эпохи. Не согласившись с утверждением, что его произведения написаны «в худших газетных традициях» [9], рассмотрим «Чуйские зори» (1954) [10] как первый опыт романа в литературе Горного Алтая (первый роман на алтайском языке – «Арина» Л. В. Кокышева будет опубликован в 1959 г.).
Предыстория романа
Идеологическая маркированность книги очевидна: она выходит на волне обсуждения материалов сентябрьского пленума ЦК КПСС 1953 г, посвященного подъему сельского хозяйства. В основе – производственный сюжет: кандидат биологических наук Анна Русакова вопреки официальным запретам осторожного начальника Грошева ведет в отдаленном высокогорном колхозе работу по выведению новой породы пуховых коз; со своими помощницами Кульзах и Варей преодолевает все препятствия, в финале они становятся лауреатами сталинской премии. Прототипом Русаковой была Лидия Владиславовна Окулич-Казарина (1896-1959), селекционер, автор горно-алтайской породы пуховых коз; заметим, финал романного сюжета воплотился в жизнь гораздо позднее – в 1997 г. авторы породы стали лауреатами Государственной премии РФ в области науки и техники.
Топос
Действие разворачивается в высокогорном Куягаше, «на краю земли. За вымышленными топонимами легко угадываются реальные Кош-Агачский район и областной центр Горно-Алтайск. Демченко принципиально не называет связывающую эти две точки пространства дорогу Чуйским трактом, тем самым подчеркивая «созданность» внутреннего мира произведения и не позволяя подключать к его восприятию образ Горного Алтая, сформированный в большой литературе произведениями Н. Ядринцева, Н. Наумова, В. Шишкова [11], (а в литературе Алтайского края – многочисленными путевыми очерками журналистов, приезжающих взглянуть на экзотическую глубинку [12], что остается модным и до сего времени)
Идеологическая составляющая
Точка отсчета событий расположена в идеологической плоскости – весна 1945 г.. Демченко, прошедший войну, моделирует три типичных сценария врастания фронтовика в мирную жизнь: а. он возглавляет самый трудный участок трудового фронта и успешно с этим справляется (Мартанаков, ставший председателем колхоза), б. сразу же берется за самую обычную работу (Сакмаров, на другой день по возвращении принявший табун), в. не вписывается в мирную жизнь (Магузум Мурзагулов).
Магузум намечен в романе как фигура трагическая, но образ солдата-победителя в тот момент не мог быть решен в таком ключе, и автор выводит его за пределы описываемого пространства (он уходит из колхоза, работает экспедитором и погибает, вывалившись по пьянке из кузова грузовика), объясняя это идеологически (вот проходил всю войну ординарцем-коноводом у полковника, не видел окопной жизни, а потому проникся презрением к «вонючей отаре» и всей деревенской жизни). Именно с ним связан эпизод, свидетельствующий о доскональном знании писателем традиционной культуры алтайцев: Кульзак приезжает встретить мужа в национальной одежде, на ней «новая шапка с красивой длинной кистью и легкая шуба с отороченными полами» (с. 25), все восхищаются её красотой, только муж кричит: «…она ходит черт знает в каких допотопных… а? <… >Вот видишь заслуги? За-слу-ги! Поняла, дура? Я, может, всю Европу вдоль и поперек, а ты меня скром… промпо…метируешь!» (с. 26). Он срывает шапку с головы Кульзах, натягивает на неё заграничную шляпу «с ярко-красным верхом и огромным пером от невиданной птицы» и останавливается, пораженный её красотой. Женщина ломает перо, бросает шляпу под ноги и под одобрительные реплики свекра выходит из чайной.
В этой сцене Магузум нарушает алтайский обычай – чужие мужчины не должны видеть женщину простоволосой; шапка надевается на девушку во время свадебного обряда. Головной убор символизирует мир традиционных алтайских представлений (выдра на оторочке – нижний мир, мерлушка внутри – срединный, лисьи лапки – верхний). В процессе шитья создается сначала конусовидная форма, повторяющая форму островерхого алтайского жилища – аила, затем она натягивается на цилиндрическую болванку так, чтобы на донце оказался золотистый узор – солнце; в центр донца вшивается яркая кисть, собранная из многоцветных ниток, она символизирует радугу. Жест Магузума – это пренебрежением всем, что свято и для его отца, и для его жены, и для всех земляков.
Демченко микширует этноспецифичность мира своих персонажей, обходясь несколькими алтайскими словами (именослов, слова приветствий и несколько бытовых терминов); он ни разу не упоминает, что в высокогорье живут казахи, хотя описывает казахское кладбище (с. 152), избегает экзотизмов, традиционных для описания Сибири как колонии в литературе XIX – XX вв. Исключение – сцена со слепым исполнителем алтайских сказаний – кайчи, приветствующим начало борьбы за воду в куягашской полупустыне (ср.: в 10 гл. передовая комсомолка Чечек заявляет: «Я не знаю, что такое эпос. Я говорю: дайте на стоянку культуру. Ну… нашу, такую, как везде» (с. 87).
Черты производственного романа
«Такой, как везде» – особенность соцреалистической парадигмы, зафиксировавшей идеальные образцы романа, на которых вырос «писательский молодняк»: «Поднятая целина», «Цусима», «Скутаревский» с их ключевыми метафорами и ритуальными ролями. Читатель-современник Демченко автоматически такие роли и метафоры вычленял в тексте: жители полупустыни дружно готовятся к грандиозному строительству плотины, вода которой оросит каменистую землю и здесь вырастут сады, народ (колхозники) подсказывает партийному секретарю, как лучше всё это сделать, колеблющийся коммунист Селиванов, предисполкома, не может стоять в стороне от новаций. Всё это описывается в стиле очерка, столь привычном Демченко. Мамий Мурзагулов – идеальный герой, он воплощает народную мудрость, сыплет пословицами и поговорками; функции деда Щукаря переданы райкомовскому сторожу Акиму Герасимовичу Соколову, черты другого шолоховского персонажа угадываются в секретаре Шелесте, читающем в подлиннике Стендаля. Хищник и вредитель в книге один – Токушев, карьеристов целых трое – Грошев, Ивашкин и Жуковкин, мещанка Тана перековывается в передовую работницу рудника, забитая жена проштрафившегося председателя Соен Марчина побеждает свой страх и становится передовой чабанкой. Все жители полупустыни оптимистичны, они легко выполняют нечеловечески трудные работы, дружно радуются трудовым победам.
В производственный роман включены биографические нарративы (секретарь Шелест, Русакова, Варя, Токушев), а образ геолога Полякова автобиографичен (в Усть Пристани писатель работал над книгой, до войны он учился в Томском геологоразведочном техникуме). Рассказы об их судьбах постепенно складываются из разбросанных по тексту деталей, упоминаний, дневников, писем персонажей (писателя неоднократно упрекали в «обрывочности» текста), в которых запечатлеваются грани исторического времени. Интересно, что биография «доктора» (кавычки авторские) – ветеринара Старкова - отсутствует, он прочитывается как чеховский персонаж, Ионыч в нем дисгармонирует с набором ритуальных ролей соцреалистического романа (пенсне у Русаковой – в тексте очень мало таких деталей – тоже чеховская деталь).
И любовь на фоне производства в тексте намечена: Варя влюбляется в Мартанакова, а Мартанаков любит Кульзах, Люба разлюбила карьериста Жуковкина и вышла замуж за Полякова. Но искренние человеческие чувства заслонены работой. Люди не просто горят на работе – они зимой и летом жарятся на «сковородке», «на раскаленной плите» Куягашской высокогорной полупустыни («каменной равнины», «высокогорной равнины»). За что им эти адские мучения? Камень становится словесным мотивом, рефреном, всякий раз говорящим об утрате малой толики человечности кем-либо из персонажей. Нечеловечность такой работы, её противоестественность манифестируется замкнутостью пространства.
Исподволь в романе начинает проступать мотив отрыва от корней (уход Магузума): ведь в каменистой почве не за что цепляться растениям, деревья не вырастут в привозной земле, лен, хоть того и требует льнотрест, нельзя сеять там, где вообще ничего не растет. Но самая большая странность привычной романной схемы обнаруживается тогда, когда понимаешь, что ни у кого из центральных персонажей нет дома, что в мире текста не родятся дети! Объяснить первое только особенностями традиционного быта народов высокогорья, казахов и алтайцев, «отгонного животноводства» и «тебеневки» невозможно. Аилы, быстро возводимые и столь же быстро разбираемые, описываются как временное жилище, их очаги не собирают вокруг себя семьи. Семьи как таковой нет, указывается только, кто чей сын (дочь). Мужчины руководят, а женщины только работают (исключением является сцена ночного метания стогов на сенокосе). Они уходят с отарами на всю зиму высоко в горы, они бросаются в ледяную воду спасать овец, ночуют на снегу, месяцами не сходят с лошади, мотаясь по животноводческим стоянкам – «сердце просит: «Иди, делай. Это народу надо» (с. 40), и как высшую награду воспринимают самое обыкновенное зеркало. Что увидит в нем женщина, полгода проведшая на стоянке в аиле из жердей, где и умыться-то негде? На этом фоне бездомности другим знаком национальной идентичности становятся жилища эпизодических персонажей: «домик» почтаря Егорыча да как из «забытой красивой сказки» изба Наума Захаровича Старожилова с неизменной лепкой сибирских пельменей и сушеной калиной.
Заключение
Демченко в соответствии с сибирской традицией упоминает и о ссыльном Петре, к которому все ходили за советом, и о неизменном сибирском медведе, перед которым пела и танцевала пастушка Толток (с. 83). В целом его роман вполне соответствует нормативной поэтике эпохи соцреализмa, он достаточно легко опознается как сибирский, только за идеологически выдержанным сюжетом проступают на втором плане едва заметные черты умирания деревни, перекрывающие бравурность движения вперед - «роста». Скорее всего, именно поэтому сибирская критика набросилась на роман, который был не хуже многочисленных производственных романов той поры – см., например, «Тают снега» В. П. Астафьева, душили писателя «открытыми письмами» и эпиграммами. Возможно, такая встреча первого горно-алтайского романа и отвратила других от желания работать над большой эпической формой. Сам же Демченко издаст еще три романа: «На стремнине», «Повесть о настоящей любви», «За незримой чертой» (последний он практически выведет за пределы критики, посвятив его чекистам).
Т.П. Шастина
Список литературы
- Шерстова Л.И. Тюрки Алтая в поисках идентичности в конце XX-XXI вв. / Л.И. Шерстова // Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий. Том XI, часть II. Новосибирск: Изд-во Института археологии и этнографии СО РАН, 2005. С. 198.
- Краткая энциклопедия Республики Алтай. Новосибирск: «АРТА», 2010. С. 26.
- Лагунова О.К. Феномен творчества русскоязычных писателей ненцев и хантов последней трети ХХ века (Е. Айпин, Ю. Вэлла, А. Неркаги) / О.К. Лагунова .Автореф. дисс. …д. филол. н.. СПб., 2008. С. 15.
- Казагачева З.С. Зарождение алтайской литературы / З.С. Казагачева. Горно-Алтайск, 1972. С. 59.
- Сибирский текст в национальном сюжетном пространстве: коллективная монография / Отв. ред. К.В. Анисимов. Красноярск: Сибирский федеральный университет, 2010. С. 5.
- Суслов В.И., Лавровский Б.Л. Имидж Сибири в зеркале экономической истории и стратегии / В.И. Суслов, Б.Л. Лавровский // Имиджи Сибири / Под ред. В.И. Супруна. Изд. 2-е. Новосибирск: ФСПИ «Тренды», 2009. С. 124.
- В горах Алтая: Литературно-художественный сборник. Ойрот-Тура, 1947. 185 с.
- Б. п. Создадим национальную социалистическую литературу // Красная Ойротия. 1933. 23 апреля.
- Чащина Л.Г. Русская литература Горного Алтая: Эволюция. Тенденции. Пути интеграции/ Л. Г. Чащина. Томск: Изд-во ТГУ, 2003. С. 90–91.
- Демченко А. Чуйские зори: Роман / А.М. Демченко. Барнаул.: Алтайское книжное изд-во, 1954. 355 с. При цит. в круглых скобках указ. стр. по этому изд..
- Алтай в художественной литературе / Сост. А. Розин. Барнаул: Алтайское кн. изд-во, 1951. 384 с.
- Кожевников С. В стране алтай-кижи / С. Кожевников // Алтай. 1948. № 2. С. 98–125; От Кулунды до Кош-Агача / Сост. И. Кудинов. Барнаул: Алтайское кн. изд-во, 1975. 215 с.
