Репрезентация этнического многообразия Сибири в очерках Н.А. Кострова

Вклад Н.А. Кострова в изучение Сибири

История осмысления и репрезентации этнического многообразия Сибири имеет глубокие корни, начиная с XVIII в. У ее истоков стояли участники академических экспедиций, географы, этнографы, филологи, собиравшие эмпирический материал, касающийся трансграничных полиэтнических территорий региона. В эту историю до сих пор не вписано имя автора множества трудов по истории, социологии, этнографии Сибири, князя Николая Алексеевича Кострова (1823-1881) (см. [1. C. 143-154]).

Между тем его очерки (их около 200) [2] дают обширный материал для постановки вопроса о вкладе Кострова в формирование образа Сибири у самих сибиряков, а также у читателя Центральной России. Заслуживает внимания и роль Кострова в становлении теоретико-методологических подходов к изучению Сибири как полиэтнического региона, поскольку его сочинения находятся на стыке очерка, путевых заметок, научно-популярной статьи и статистического доклада.

Стратегии представления Сибири и ее населения в очерках Н.А. Кострова

Костров в основном публиковался в неофициальной части сибирских газет «Томские губернские ведомости», Енисейские губернские ведомости», обращенных к широкому кругу сибирских читателей, и наряду с этим в столичных «Москвитянине», «Журнале министерства внутренних дел», в «Записках Сибирского отдела Императорского Российского географического общества». Кроме того, как некие входные данные следует отметить, что Костров начал писать о Сибири, едва-едва осмотревшись в новом для него сибирском пространстве, в которое он попал чуть ли не сразу по окончании юридического факультета Московского университета. Выйдя из стен столичного университета в 1843 г. и проработав два с небольшим года в ранге служащего в Московской межевой канцелярии, он в 1846 г. по просьбе генерал-губернатора Восточной Сибири был перемещён по службе в Красноярск, где занял должность чиновника особых поручений при енисейском губернаторе.

Неофициальная часть «Томских губернских ведомостей» в виде приложения к № 6 от 20 сентября 1857 года.

Первые публикации Кострова о Сибири относятся к началу 1851 г., и Сибирь представляется им как неведомое пространство, притягивающее к себе, как интересный и важный объект познания, который освещался автором на протяжении тридцати лет, до конца его жизни, которая завершилась в 1881 г. в Томске.

Всё это сказалось на особенностях костровской стратегии представления Сибири и ее населения в литературе. В позиции автора сочетались элементы внутренней свободы, свежий взгляд, обусловленные его исследовательскими интенциями, личным интересом к Сибири, и определенная идеологическая заданность, проистекавшая из социального положения Кострова, очеркиста-чиновника, и из личных идеологических убеждений. В первую очередь бросается в глаза, как старательно Костров подчеркивает свое стремление представить читателям картину сибирского мира с наибольшей степенью достоверности и объективности. В связи с этим он всякий раз указывает на то, что опирается на авторитетные труды ученых, а также собственноручно собранные факты. Очеркист обращается к сочинениям таких известных исследователей Сибири, как Г.И. Спасский, Е. Пестерев, Г.Е. Щуровский, М.М. Геденштром, Ф.П. Врангель, Н.С. Щукин, А.Ф. Миддендорф, С.С. Шашков, Г.Ф. Миллер, П.С. Паллас, И.Г. Гмелин и др. При всем пиетете к названным фигурам, Костров позволяет себе критическое отношение к их трудам. Оно отражается прежде всего в тщательно вносимых исправлениях фактического материала, описанного предшественниками.

«Энциклопедический лексикон, посвященный его величеству государю императору Николаю Павловичу». Т. 15.1858 г.

Так, например, статья «Аксыс», опубликованная в «Енисейских губернских ведомостях» в 1858 г., открывается опровержением научного описания реки Аксыс в статье известного гидрографа И.Ф. Штукенберга из «Энциклопедического лексикона» А.А. Плюшара (Спб., 1835), в которой, по словам Кострова, «нет почти ни одного слова правды» [3. C. 93]. Он уточняет название реки, его этимологию, указывает ее ширину, длину, исток, находящийся близ «высоких покрытых снегом» гор, «называемых Карлеган-тау или Карлыхан», уточняя, что это не одна гора, как об этом пишет Штукенберг, «а целый обширный хребет, выходящий из Алтая» и «отделяющийся от Саянских гор Абаканом», главнейшим притоком которого является Аксыс [3. C. 94].

Сибирь как особое, трансграничное и полиэтническое, пространство

При всем старании автора сфокусировать взгляд на материале и его достоверности, он строит свои публикации на определенной концепции, которая с годами формулировалась и транслировалась читателям всё более четко. Эта концепция во многом соответствовала российской государственной идеологии, сложившейся ко второй половине XIX в. в отношении Сибири и ее народонаселения. В первую очередь Сибирь в очерках Кострова предстает полиэтническим пространством. Об этом свидетельствуют уже названия его публикаций: «Качинские татары», «Юраки», «Несколько слов о туруханских якутах», «Енисейские тунгусы», «Каинские инородцы» и т.д. Следствием этого выступает интерес Кострова к Сибири как к трансграничью, пространству множества границ и приграничных территорий, маркированных этническим многообразием.

Показательно при этом, что в очерках Кострова речь идет, как правило, о природных, естественных границах, каковыми в описаниях выступают, прежде всего, реки и горы. Границы как некая экономическая, политическая, государственно-административная определенность, разделяющая пространство и его население на отдельные части, в сочинениях Кострова либо не указываются вообще, либо размыты. Внутренние пространственные рубежи Сибири отличаются, в представлении автора, отсутствием точности и постоянной изменчивостью, ибо установлены природой. Так, в статье «Акcыс», местность от местности и населяющие их народы, в описании Кострова, отделяются горами, притоками рек, причем гора Карлыхан выходит за границы Алтая в Минусинский округ Енисейской губернии. Так же свободно, являясь естественной границей, нарушает рубежи округов и губерний, установленных человеком, и река, объединяющая административно разделенные территории и их население.

Исторический аспект описания народов Сибири

Географическое пространство региона и его внутренние границы рассматривается Костровым и в связи с историей, прежде всего, проживающих в нем народностей. Например, дорога до Кузнецка определяется им как «самая старинная», способствовавшая развитию Сибири, в частности, торговли между Томью и Енисеем. Особой точкой этой дороги называется Поклонная гора, представление о которой дается через рассказ о том, как «в прежнее время… здесь татары поклонялись солнцу, да и теперь еще питают к ней особое уважение, привешивая к растущим на ней деревьям пряди лошадиных волос и бросая на вершины ее древесные петли» [3].

Акcыс и Абакан ассоциируются у автора с определенной эпохой в истории еще одной этнографической группы – сагайцев, со временем управления сагайскими татарами башлыком Амзором, принявшим святое крещение и наименованным Федором. Именно он построил в улусе в 1771 г. деревянную церковь Св. Апостолов Петра и Павла. На месте этого улуса возникло село Аксысское, в котором «соединились все веры, потому что сюда сходились и татары-христиане, и татары-язычники» [4. C. 96].

Мультикультурное взаимодействие сообществ на приграничных территориях

Описывая этнокультурные ареалы приграничных территорий, Костров в целом представляет их как контактные зоны мультикультурных взаимодействующих сообществ, в которых инородцам по большей части успешно удается сохранить свою идентичность, свою культуру, быт, нравы и т.д. Формы и степень такого сохранения, однако, по наблюдениям Кострова, могут быть разными. Например, представляя жизнь в селе Аксысское, Костров заостряет внимание читателей на вполне органичном соединении в жизни аксыссцев (хакассцев) их родной культуры и вероисповедания с иными. Приведем только один пример из множества, представленных в очерке: Костров описывает день престольного праздника в этом селе и подчеркивает, что его обязательным элементом, наряду с традиционными христианскими обрядами, привнесенными в жизнь аксыссцев извне, являются исконные для них праздничные события, такие, как скачки с установлением пари на деньги. Характерно и описание достопримечательностей села, каковыми являются два камня, принесенные жителями с одного из курганов и названные Старухой-камнем (или Куртвяк-таш) и Мужчиной-камнем (Киджи-таш). На этих камнях уже не прочитываются высеченные когда-то изображения. Но какова причина этого? С одного, играя, все рисунки стерли сельские дети, а на втором рисунки стерло время.

Н.А. Костров очерк «Бельтиры 1857 г.

В очерке «Бельтиры», опубликованном в 1857 г. в «Записках Сибирского отдела Императорского Российского географического общества», посвященном этнографической группе хакасского народа, являющейся частью сагайцев – бельтирам, Костров под этим же углом зрения показывает фактический материал, отмечая, например, что представители этого народа могут жить и оседло, и как кочевники, причем их дома не уступают домам русских крестьян, а юрты такие же, как у других здешних инородцев. Их брак освещается православной церковью и сопровождается различными инородческими обрядами. Будучи христианами, они имеют шаманов, которых, кстати сказать, сам Костров считает обманщиками и мошенниками. Рожденные бельтирами дети носят два имени – христианское и языческое и т.д. При этом, однако, Костров акцентирует продиктованную имперской идеологией мысль торжества христианства «в самом гнезде шаманства» [4. C. 96].

«Очерки юридического быта якутов», опубликованные в Санкт-Петербурге в 1878 г., также демонстрируют благополучие межэтнических контактов в Сибири. Якуты, по мнению Кострова, самое многочисленное инородческое племя Сибири, «почти везде сохранившее свои племенные особенности – облик, язык, нравы, обычаи, одежду» [5. C. 3-4]. Описывая историю расселения якутов по Сибири, Костров постоянно указывает на «близкие сношения» якутов с бурятами, «народом монгольского племени» [5. C. 9]. При этом он обращает внимание на то, что «селиться обществом» у якутов «не в обычае», что их жилища «чрезвычайно рассеяны», объясняя эту особенность якутским менталитетом, в частности, их «сильной наклонностью к уединению и отчуждению» [5. C. 9]. Этим Костров объясняет сохранение якутами традиций во всех сферах жизни, включая религию. Вера крещенных, иногда насильно, якутов в девять небес, иерархия якутских богов, похоронные, свадебные обряды, традиционные праздники, отражающие мифологическое сознание этого народа, подробно описанные в очерке, по оценке Кострова, практически не тронуты временем и взаимодействиями с христианским миром. Сохранили якуты и традиционное пение-импровизацию, и знаменитые устные обращения к богам, и родственные браки (инцесты).

Н.А. Костров «Очерки юридического быта якутов». - СПб., 1878

Очеркист дает пример не только успешного сохранения инородцами своей идентичности в условиях объективного влияния на них других народностей, но даже подчинения якутами окружающих племен «своему влиянию», включая русских переселенцев. «Тунгусское племя долганов, – пишет Костров, – совершенно объякутилось; во многих местах Якутской области то же самое постигло даже русское население», «в самом Якутске старушки нередко толкуют между собою по-якутски. В обществе, между всеми классами, язык этот господствует, как в других местах недавно господствовал французский. Нет ни одного жителя, который не знал бы по-якутски. Да и не удивительно: в доме нянька – якутка, кухарка – якутка, работник, кучер – все якуты. Дитя, с появлением чувства слуха, поражается звуками якутского языка; поступая в исправление обязанностей гражданина, имеет дело по большей части с якутами. Здешний житель, от обращения с ними, нечувствительно перенимает все их обычаи и лучше говорить по-якутски, нежели по-русски» [5. C. 4], [5. C. 42-43]. С сожалением Костров замечает, например, что «многиe рyccкиe столько же верят шаманам, сколько и якуты, и даже рассказывают, что шаман, отрезав себе голову, кладет ее на пол; пошаманив же несколько минут без головы, ставит ее на шею, и голова тотчас прирастает» [5. C. 38].

Представление Кострова о процессе колонизации Сибири

Отдельно Костров останавливается на отношениях якутов с русскими «завоевателями» Сибири. Управление якутов русскими воеводами началось с огромных налогов и притеснений, бунтами и набегами якутов на русские остроги. Но «огнестрельное оружие русских, конечно, везде торжествовало; якутов усмирили», и они постепенно приспособились к российской власти: «Якут под именем власти разумеет такую всемогущую силу, которая может делать все, против которой идти, как против судьбы, невозможно, но которая, тем не менее, может ослабить свое карающее действие, если ей, как злому духу, будут принесены своего рода жертвы» [5. C. 38].

Признавая, что в отдельные периоды отношения иноверцев и русских переселенцев, приехавших осваивать Сибирь, были весьма драматичны, в целом Костров подчеркивает положительную, цивилизаторскую роль колонизации Сибири.

Например, результатом столкновений «русских пришельцев» и инородцев, которых первые называли всех татарами, было создание острогов, прообразов сибирских городов. В статье «Город Кузнецк» (1880) подробно рассмотрены военные столкновения татар и пришедших им на помощь киргизов с русскими казаками, завершившиеся в конечном итоге строительством острога.

Любопытно, что Костров считает необходимым подтвердить историческое, документальное повествование изложением преданий татар о постройке Кузнецкого острога. Согласно этим преданиям, на месте острога раньше жили абинцы. Когда русские не смогли взять их укрепление, они прибегли к хитрости: через подкоп проникли в укрепление, и абинцы признали их власть над собой. Однако дали городу свое название, не приняв установленное царем Михаилом Федоровичем. Абинцы стали называть Кузнецк Аба-тура, Абинский город или Отец-город, но в итоге, как известно, за городом закрепилось название, выбранное русским царем.

Костров приводит несколько преданий о попытках инородцев завоевать Кузнецк и о победах русских в борьбе за острог. При этом во многих инородческих преданиях, как замечает Костров, бытует мотив предводительства русского войска седым стариком на белом коне, осеняемым огненным столбом высотой до неба. Костров поясняет, что речь идет об Илье-пророке, имя которого стало чествоваться в Кузнецке и его окрестных селах.

В очерке «Бельтиры» Костров описывает не самые простые времена в отношениях бельтиров с русскими, показывавшими себя не лучше, чем «дикие» племена горных калмыков, и тем, и другим бельтиры должны были платить подать. Но этот пассаж неожиданно заканчивается тем, что очеркист обращается к вопросу о роли русских в приучении бельтиров к земледелию.

Исходя из геополитических амбиций государства, Костров, например, так представляет будущее сибирских самодийцев в очерке «Образцы народной литературы самоедов», вышедшем посмертно: «Судьба самоедов, без сомнения, будет заключаться в том, что они поселятся в тундре на берегах рыболовных рек, плодородных и удобных для скотоводства, и оленеводство променяют на рыболовство и скотоводство. Pycские показали уже им прекрасный пример в этом отношении: при всех больших реках находятся уже небольшие русские колонии, из которых некоторые достигли необыкновенного благосостояния. В некоторых местах бедные (Костров говорит о материальном положении. – И.А.) самоеды последовали уже их примеру» [6. C. 1].

В очерке «Торговые сношения Томской губернии с Монголией» (1876) трансграничье описано как территории формирования нового пространства и новых отношений народов, его населяющих. Цель очерка – в представлении «видов» на эти территории в будущем. И вновь ведущая роль в этом процессе отводится русским переселенцам: миграции русского населения, «будут иметь весьма важное значение при водворении и развитии в этом крае земледельческой, мануфактурной и торговой промышленности» [7. C. 11]. С заселением долин Алтая переселенцами из России Костров связывает и добычу и переработку полезных ископаемых края, на которые наблюдается большой спрос в той же Монголии и Китае.

Чаще всего Костров сосредоточивается на проблемах столкновения не российских переселенцев с инородцами, а одного инородческого с племенем с другим, опасного поглощением культуры и языка одной народности другою.

Большой интерес в этом отношении представляет «Обзор этнографических сведений о самоедских племенах, обитающих в Сибири» 1879 г. Вновь используя социокультурный подход, автор начинает обзор с классификационного деления северо-западной Сибири, «в отношении обитающих в ней инородческих племен, на две полосы»: западную или Угорскую, и восточную, или Самоедскую, «северную и южную группы. Заслуживает внимания критерий такого разделения: «северная до сего времени значительно сохранила еще в главных чертах свою народность <...>. Южная группа... состоит из самоедов отатарившихся или омонголившихся» [8. C. 4].

«Обзор этнографических сведений о самоедских племенах, обитающих в Сибири» Н.А. Кострова

Свой обзор Костров продолжает подробным анализом научных работ предшественников о самоедах. Его интересуют сведения о сибирских самоедах, собранные спутником Палласа в его экспедициях, студентом В.Ф. Зуевым, впоследствии этнографом, академиком Санкт-Петербургской Императорской академии наук. Внимание Кострова привлекает вывод Зуева о том, что самоеды, проживающие в местах, заселенных остяками, практически смешались с ними.

Большое значение Костров придает трудам филолога М.А. Кастрена, исследовавшего финно-угорские и самодийские языки и фольклор. Его преимущество перед другими исследователями самоедских племен Костров видит в том, что «он принялся за занятия подобного рода... во всеоружии лингвистики» [8. C. 7].

Останавливаясь на отмеченных Кастреном случаях, когда укоренение иной культуры в культуре народа-восприемника приводит к исчезновению последнего, Костров обращает внимание на то, что первым признаком этого, является исчезновение языка. Так случилось с кайбалами, маторами и сойотами. Язык бельтиров также «один и тот же, каким говорят сагайские татары. От качинского и кайбальского наречия он … отличается только особенным пристрастием к букве дж» [9. C. 81-82].

От самоедов, продолжает Костров, уже почти ничего не осталось, кроме преданий, большая часть которых посвящена теме вытеснения самоедов другими племенами с их родных территорий.

Заключение

Таким образом, очерки Кострова, посвященные межэтническим проблемам трансграничья в Сибири, при всей их нацеленности на просветительскую, популяризаторскую функции, на достоверную информативность, со всей очевидностью показывают авторскую концепцию прошлого, настоящего и будущего Сибири и населяющих ее народов. Костров видит историю сибирского полиэтнического пространства в свете поддерживаемых империей идей плодотворного взаимодействия инородцев друг с другом, а главное, с русскими переселенцами, русской культурой и православием, а также с ближайшими зарубежными соседями, прежде всего, Китаем и Монголией. Главное место в очерках Кострова занимают практики трансграничных межэтнических взаимодействий в связи с тем, что трансграничье рассматривается автором не столько в качестве географического и геополитического пространства, сколько как место локализации социокультурных связей и взаимоотношений жителей трансграничья, позволяющих выстраивать диалог культур и вместе с тем сохранять свою идентичность. Такое понимание этнических проблем во многом связано с цивилизаторской интерпретацией колонизации Сибири, без критических интонаций, свойственных, например, областникам.

В заключении скажем еще об одной статье Кострова – «Проект о завоевании части Китая» колыванского и иркутского генерал-губернатором И.В. Якоби. Проект содержит предложения по расширению российских границ с Китаем с использованием военной силы. Никак не комментируя опубликованный документ, который Костров считает нужным представить публике как интересный с исторической точки зрения, автор предваряет свою публикацию исторической справкой о Якоби, где, как ни в одной другой своей публикации, открыто, в духе публицистического дискурса, формулирует свою позицию в отношении данной личности, его военного проекта и связанного с ним громкого процесса: «зачернил сибиряков в мнении правительства и чуть не в мнении всех русских» [10. C. 1].

И.А. Айзикова

Список литературы

1. Шевцов В.В. «Томские губернские ведомости (1857–1917) в социокультурном и информационном пространстве Си-бири. Томск, 2012. С. 143–154.
2. Васенькин Н.В. Князь Николай Алексеевич Костров и его архив в фондах Научной библиотеки Томского государственного университета // Труды Томского областного краеведческого музея. Т. Х. Томск, 2000. 47 с.
3. Енисейские губернские ведомости. 1858. № 51. С. 93.
4. Енисейские губернские ведомости. №. 52. С. 96.
5. Костров Н.А. Очерки юридического быта якутов. СПб., 1878. С. 3–4.
6. Костров Н.А. Образцы народной литературы самоедов. Томск, 1882. С. 1.
7. Костров Н.А. Торговые сношения Томской губернии с Монголией. Томск, 1876. С. 11.
8. Костров Н.А. Обзор этнографических сведений о самоедских племенах, обитающих в Сибири. Спб., 1879. С. 4.
9. Енисейские губернские ведомости. № 49. С. 81–82.
10. Костров Н.А. Проект колыванского и иркутского генерал-губернатора Якоби о завоевании ча-сти Китая. Б.м. и б.г. С. 1.