Русский Алтай в рецепции Г.Н. Потанина-путешественника

Воображаемая география Сибири как один из ключевых аспектов областнической культурной программы

Создание воображаемой географии Сибири, наделение специфическими признаками каждого из её регионов, соотнесение друг с другом её городов – т.е. своего рода «оживление», наделение ролевыми признаками безгласного прежде пространства – было одним из ключевых аспектов областнической культурной программы. Особым значением в этом смысле наделялся Алтай – так в физической географии именуется горная системы в самом центре Евразии, в пределах которой стыкуются границы России, Казахстана, Китая и Монголии. Структурная неоднородность этой горной страны позволяет выделять в ней Русский, Монгольский и Гобийский Алтай. Самая сложная и самая красивая северная часть этой территории в пределах России называется Горным Алтаем и с XVIII в. притягивает к себе внимание русских и иностранных исследователей.

Понятие «наш» как ключевой элемент для понимания структуры Российской империи и присоединения к России Горного Алтая

В литературе путешествий понятия Алтайские горы – Алтай – Русский Алтай синонимичны, но всё же в отдельные периоды изучения этой территории и включения её в число имперских пространств можно увидеть определенные топонимические предпочтения. Так в последней четверти XIX в. – нач. XX в. в трудах сибирских областников четко прослеживается следующий вектор: от научного каталогизирования всех его природных объектов и явлений – к постановке социокультурных проблем его незначительного по величине, но разнородного по этническому составу населения (от Алтая к Русскому Алтаю – в трудах Н.М. Ядринцева и Г.Н. Потанина прежде всего) – к художественному воображению. Вершинным явлением подобного «присвоения» территории будет признан труд путешественника-исследователя В.В. Сапожникова «Пути по Русскому Алтаю» (Томск, 1912), свидетельствующий об окончательном признании территории «нашей».

Н.М. Ядринцев (1842-1894)

В осмыслении опыта концептуализации Сибири подобное признание хорошо заметно при взгляде извне. Так Клавдия Вайс констатирует: «Понятие «наше», которое глубоко укоренилось в русском сознании, является ключевым элементом как для понимания структуры Российской империи, так и для присоединения к России определенных окраин, в особенности Сибири <…> понятие «наш» часто выражает концепцию идентификации – приобщения, самосознания, характеризует нечто, чем гордятся, что признают себе подобным, равным себе как в хорошем, так и в плохом отношении» [1. С. 59].

Мотивный комплекс образа Горного Алтая

В процессе образного признания территории Горного Алтая «нашей» ведущая роль принадлежит документальным жанрам: путевым запискам, дневникам, переписке – всем тем текстам, в которых отразились наблюдения и впечатления участников многочисленных научных экспедиций, направляемых в Сибирь в XVIII–XIX вв. В них был сформирован мотивный комплекс, ставший базовым для создания образа Горного Алтая в русской литературе: Алтай – Альпы, Алтай – страна первопроходцев, Алтай – terra incognita, Алтай – пустое (дикое) пространство. Символическое заполнение «пустого» пространства происходит в трудах Ф. Геблера, К. Ледебура, П. Чихачева, Г. Потанина, Н. Ядринцева, В. Сапожникова и других путешественников, чья рецепция Горного Алтая закрепила в сознании русских читателей его образ (см. [1] , [2] , [3] , [4]).

Необходимо заметить, что интенсификация перехода Алтая из категории пространства «дикого» в пространство «цивилизованное», «наше» (русское) совпадает по времени с выключением из числа имперских пространств так называемой Русской Америки (по русско-американскому договору от 30 марта 1867 г.); подобное совпадение вряд ли случайно, оно может быть интерпретировано как восстановление нарушенной целостности, заполнение лакуны, обретение утраченного равновесия российской территориальности [5].

Из числа топонимов на карте России со словом «русский» только Русская равнина (Восточно-Европейская) и Русский Алтай (Горный Алтай) называют пространства практически необъятные (ни взором, ни мыслью), таковые могут быть противопоставлены как вертикаль и горизонталь, как равнина и горы. По этой аналогии Русский Алтай – это Русские горы (чего нельзя сказать ни о Кавказе (его российская часть обычно именуется Северным Кавказом), ни об Урале – (в силу того, что он изначально мыслился как естественная граница русских земель). Соответственно, в пространстве гор могут складываться (формироваться, возникать) и коррективы «славянского хаоса» (Н. Бердяев):

Ширь русской земли и ширь русской души давили русскую энергию, открывая возможность движения в сторону экстенсивности. Эта ширь не требовала интенсивной энергии и интенсивной культуры. От русской души необъятные русские пространства требовали смирения и жертвы, но они же и охраняли русского человека и давали ему чувство безопасности. Со всех сторон чувствовал себя русский человек окруженным огромными пространствами, и не страшно ему было в этих недрах России. Огромная русская земля, широкая и глубокая, всегда вывозит русского человека, спасает его. Всегда слишком возлагается он на русскую землю, на матушку Россию  [6. C. 281].

К бердяевской характеристике русской земли – «широкая и глубокая» – воображение Русского Алтая добавляет – «высокая»; ближе к некоему идеалу находящаяся, позволяющая к нему приблизиться: мысль, звавшая русских переселенцев к поискам Беловодья. Подобной коррективой можно назвать формирование в горах Алтая (как по Бухтарме, так и по Катуни) особого, до нашего времени сохраняемого в чистоте национального типа – староверческого – в котором объединены высокие устои раскольников с пантеизмом коренного населения высокогорья, почитающего Алтай как верховное божество и создавшего яркий культ гор  [7]; а в предгорьях – типа сибирского казака, с изучения которого начинается алтаиана Г.Н. Потанина – профессионального путешественника-востоковеда, лидера сибирского областничества.

Локальные исследования Г.Н. Потанина в рамках областнической программы

Очерк «Полгода в Алтае» Г.Н. Потанина

Г.Н. Потанин (1835-1920)

В сентябре 1859 г. Потанин опубликовал свое первое локальное исследование - очерк «Полгода в Алтае» [8. C. 319–328] в столичном литературно-ученом журнале «Русское слово». Очерк содержит описание физико-географических особенностей южной части Томской губернии и этнографическое описание жителей собственно высокогорья – канских и каракольских калмыков (алтайцев) и жителей низкогорья – русских поселенцев, первые от вторых отделены не только специально созданной казачьей линией, но и среднегорьем – полосой, «свободной от черни» – этот тип сибирской растительности путешественник опишет очень подробно:

Смесь …березы, осины, пихты, кедра и ели называется в Алтае чернью. Нижние пределы черни определяются линией, проходящей через горы Избыши, Разсыпную, Монастыри, Шпили, Плешивую. Лев-гору, Луковую гору и Гляден. Название свое чернь получила от своего зимнего вида, сохраняющего темный цвет. Отдельные насаждения лиственницы не называются чернью<> чернь и листвяжники покрывают в Алтае только северные скаты возвышений»  [9. C. 64]; примета летней черни – травы, «которые далеко превышают рост лошади: «Из зеленой массы больших и разнообразно разрезанных листьев возвышались вертикально цветоносы-прикрыты, равняясь головками своими с нашими головами  [9. C.67]; «картина черни состоит из хаотического беспорядка, как будто въезжаешь в неё после только что кончившегося урагана»  [9. C.68].

Чернь, неоднократно подчеркивает в очерке Потанин, является живописной и богатой, «но остающейся пустою» естественной границей между этническими алтайцами и русскими поселенцами. Правды ради он добавит, что именно в черни живали русские разбойники, память о которых сохранилась в топонимике (например, река Омелиха – там жил разбойник Емельян, река Селезневка – по ней разбойничал Афанасий Селезнев). В качестве комментария цитата из статьи «Современная мания к путешествиям» единомышленника Г.Н. Потанина – Н.М. Ядринцева:

До сих пор наше пионерство, колонизация и самые открытия соседних земель были почти бессознательные, движение народных масс было чисто стихийное; они ложились на новые земли, «пришли», «сели», а отчета о том, куда пришли и что заняли – редко отдавали себе. <> В новые страны у нас предводительствовали и шли впереди не ученые экспедиции, не смелые путешественники, как Кортес и Пизарро, не монахи с проповедью христианства, а, первоначально, просто удальцы-разбойники, гулящие люди, беглые, замотавшиеся, наконец, казаки и простолюдины» [10. C.147].

Подчеркнем, что высокогорье в первом очерке Потанина трактуется как среда обитания калмыков – они спускаются оттуда для торговых сделок, находясь на своей земле под защитой закона, запрещавшего русским переселенцам обустраиваться на их исконных землях. В первом очерке еще не ставится один из основных вопросов сибирских областников – вопрос о бедственном положении инородцев, но достаточно емко формулируется другой постулат областнической программы – расширение ареала проживания русских на этих землях – не результат завоевания, а опыт самостоятельной жизни вне государства:

До основания Колыванской линии, русские деревни не были ограждены от нападений неприятеля; основанием её русское правительство хотело защитить внутренность Томской губернии от набегов из средней Азии. Но русские деревни снова появились вне линии, когда, для прикрытия их, линию перенесли далее на юг, в горы, где она и теперь существует в виде цепи казачьих станиц, деревни еще далее вторглись во внутренность Алтая; этим свойством – идти впереди укрепленной линии, русская колонизация в Алтае, отличается от колонизации по Иртышу и степям, к нему прилегающим. <...> в Алтае русское племя и теперь еще рвется вперед, беспрестанно основывая новые деревни между старыми, и прося позволения выселиться за крайнюю линию русских поселений»  [9. C.91].

В очерке есть мини-травелог – описание поездки на промысел кедровых орехов. В этом фрагменте можно отметить основные черты жанра: а) внимание ко всем деталям экипировки и снаряжения экспедиции [10. C.161–165], б) точное описание маршрута, в) описание флоры и фауны посещаемых мест, г) интерес к фольклору и этнографии, д) наличие образных и научных аналогий при описании новых мест, неизвестных ранее предметов и явлений. Так экзотическое для читателя «Русского слова» занятие – сбор кедрового ореха Потанин сравнивает со сбором винограда для жителей южной Европы и называет его «самым поэтическим сезоном алтайского крестьянина» [9. C.71] – в тайге одновременно оказывается множество людей, приехавших иногда за несколько сот верст, а так как урожаи ореха бывают не каждый год, то встречи такие редки и радостны уже самой возможностью общения (ср. с описанием собольего промысла как страсти – когда охотник-одиночка оказывается один на один с тайгой на долгие зимние месяцы). Подробно описывая технологию сбора, обработки и хранения ореха, ученый указывает на сложившиеся в Томской губернии традиции его сбыта, сравнивает цены на орех, доставляемый на рынок из разных мест (так самым ценным, самым вкусным считается орех, привозимый из прителецкой тайги) и делает массу попутных замечаний, в частности, приводит фольклорный сюжет о встрече промышленника с медведем, тоже промышлявшим орех – «Медведи также любят кедровые орехи, как малину и сами лазят на кедры» [9. C.72]; (уже на этой стадии формирования сибирского текста русской культуры медведь становится его практически обязательным элементом; в окрестностях станицы Чарышской бытовали яркие сюжеты о медведях-гигантах, один из них передается в очерке: такой медведище умудрился задрать двух лошадей, связанных для выпаса одной веревкой, и потащил их через реку, но проходя по бревну, свалился, и веревка, затянув одну лошадь под бревно-переход, задушила жадину).

Этнографическое описание старожилов станицы Чарышской Потанин делает на примере жизни трех поколений семьи Петра Маркыча:

- богатыри телом и духом родители (рассказ о том, как перед смертью его отец велел вырубить колоду для погребения, занести её в избу и сам спустился с кровати и вытянулся на полу вдоль бревна, чтобы проверить, не ошиблись ли сыновья с размерами; а мать на спор однажды пронесла от кабака до избы три мешка муки, выиграв их как приз); 

- сам Петр Маркыч – сибирский хлебосол, «приобрел состояние трудолюбием и силою воли, он нажился преимущественно охотой за соболями»  [9. C.100], 

- его сыновья – ведут спокойный образ жизни, землепашествуют.

Поколенный принцип описания необходим был Потанину для широких обобщений:

Эти завоевания рогаля, истребляют тот образ жизни, который имеет для Сибири такое же значение, как казачество для южной России, период зверования, теперь нами отживаемый, был чем-то в роде средних веков для Сибири; нужно было сибирскому народонаселению укрепить свой дух, что совершается всегда путем тревожной жизни; но столетие было достаточно, чтоб совершенно усмирить обложенных ясаком инородцев, и придти к монотонной жизни великорусских поселений. Взамен войны, история дала сибиряку звероловную жизнь, исполненную подвигов, неудач, страстей и трудностей»  [9. C. 101–102].

Пафос личной свободы и независимости сибирского соболевщика всецело совпадает у очеркиста с тем пафосом свободы выбора места жительства, который вел русских поселенцев за казачью линию и заставлял основывать поселения практически в заоблачных высях (бухтарминские каменщики, уймонские староверы Русского Алтая).

«Пути по Русскому Алтаю» В.В. Сапожникова (раздел «Население», написанный Потаниным)

В.В. Сапожников (1861-1924)

Самого Г.Н. Потанина Алтай будет затягивать всё дальше в горы, долина Чарыша станет для него воротами в горную его часть (в этой функции долину описывали путешественники-предшественники Потанина начиная с П. Шангина и Г. Спасского), которую занимали исключительно алтайские племена (у Потанина – кочующие калмыки) до середины XVIII в. [11. C. 80–140], [12]. Первый набросок этнографии населения Горного Алтая Потаниным был сделан в очерке «Полгода в Алтае», итогом же его работы по изучению указанных этносов можно назвать написанный специально для книги В.В. Сапожникова «Пути по Русскому Алтаю» яркий и емкий раздел «Население» [13. C. 15–24]. Ведомый страстью исследователя, Г.Н. Потанин дважды пересечет территорию Русского Алтая [14. C. 44–48], [15] по линии будущего Чуйского тракта (см. [16. C. 8–11]) (первый раз – возвращаясь из монгольской экспедиции в 1877 г., второй раз – уходя в монгольскую экспедицию в 1879 г.).

В.В. Сапожников «Пути по Русскому Алтаю» 1912 г.

Отрывок из путевых записок «От Кош-Агача до Бийска» Г.Н. Потанина

Чуйскому тракту принадлежит роль медиатора между российским («своим») и зарубежным («чужим») пространством. В комплексе образных представлений Русского Алтая он усиливает порубежность и фронтирность, вводит устойчивый хронотоп дороги и восточной экзотики (торговые контакты с Монголией и Китаем). Г.Н. Потанин-путешественник создал на тот момент наиболее подробное описание пути от Кош-Агача (первого населенного пункта на русской территории на пути из Кобдо до Бийска). Готовя к печати первый выпуск «Очерков Северо-Западной Монголии» (СПб., 1883), заканчивающийся разделом «От Кобдо до Кош-Агача»), Г.Н. Потанин первоначально опубликует по свежим впечатлениям отрывок из путевых записок под названием «От Кош-Агача до Бийска» [17. C. 131–151]. Выбор места публикации обусловлен основной целью сборника «Древняя и Новая Россия» – формированием целостного образа России. Духу издания соответствует та гамма чувств, которые обуревают путешественника, возвращающегося после двухлетнего блуждания по Монголии на родину. В данной публикации Алтай осмыслен Потаниным прежде всего как русская земля, а не как экзотический, интересный для всякого рода исследований уголок (претекстами для записок Потанина служат путевые заметки исследователя В.В. Радлова (см. [18]).

Очерки Северо-Западной Монголии Г.Н. Потанина

Отправившись из Монголии «по дороге, по которой обыкновенно выезжают из Кобдо русские прикащики», вхождение в пределы русского пространства он фиксирует монгольским топонимом «Орусэн-дабан» – так называется «самый высокий перевал на дороге из Кобдо в Хоша-Модон» [17. C. 132] (Хоша-Модон – монгольское название Кош-Агача в XIX веке. – Т.Ш.). Описание собственно русской части пути Г.Н. Потанин начинает с линии границы, представляющей «две дерновые кучи, громко называемые пограничными столбами», которые

Сборник «Древняя и новая Россия»

давали знать, что мы на государственной границе. Вот и Русь, т.е. широкая долина Чуи, или как её обыкновенно зовут Чуйская степь, расстилавшаяся перед нами к северу. Кругом её все горы  [17. C. 132]. 

У Потанина Русь, Россия начинается с Чуи, он ведет мысль читателя с востока на запад, от периферии к центру, а не наоборот, как было привычно для описания сибирских пространств со времен утверждения в литературе ермакова сюжета [19. C. 35–50]. При движении от центра обычно подробно описывается дорога «туда», т.е. в неведомое, неизвестное, применительно к Сибири, как правило, «дикое» пространство (типичным примером тому могут служить дорожные впечатления художника Е. Мейера, сопровождавшего П. Чихачева в экспедиции в восточный Алтай, опубликованные в 11-ом номере «Отечественных Записок» в 1843 г.); описание же дороги «оттуда» предельно редуцируется. В записках Потанина, адресованных читателю-патриоту, Горный Алтай становится незапертыми восточными воротами в Россию, а горы – её своеобразной оградой. Недаром настроенный на фиксацию всего русского взор путешественника выхватит через несколько дней пути из природного ландшафта обычную русскую поскотину на спуске с Семинского белка.

Информационная насыщенность записок велика. Текст Потанина становится незаменимым пособием по организации бытовой стороны зимней поездки (научные же экспедиции в Горный Алтай обычно организовывались и организуются летом, поэтому рассматриваемое нами произведение стоит особняком в ряду алтайских травелогов), устроить немудреный дорожный быт помогает опыт случайных попутчиков – приказчиков Микова и Кузнецова. Из разговоров у вечерних костров Потаниным почерпнуты сведения о том, как выходцы из России – в основном, в то время, из Чердыни (что вполне объяснимо для этого рода занятий – Чердынь как торговый перевалочный пункт связывала Россию с Западной Сибирью, там начинался древний Чердынский тракт, ведший на Тобольск), становятся приказчиками купцов-чуйцев – т.е. фактически первыми русскими, обосновавшимися в высокогорье. Описание совместной поездки иллюстрирует рассказы спутников о трудностях движения по выбранному маршруту и составляет хронико-топографическую основу записок.

Опыт этнографа и убеждения сибирского патриота сформировали присущий жанру публицистический фон. Так перевалившего «Чуйские Балканы» (неожиданная метафора, традиционно сравнение Алтая с Альпами, закономерно подключающее к осмыслению текста руссоизм) и вступившего на русскую землю путешественника прежде всего волнует, что подумают сопровождавшие его монголы, увидев крайнюю бедность первого встреченного теленгитского семейства [20. C. 23–36]. Теленгиты - инородцы, «которые считаются в русском подданстве» (курсив мой. – Т.Ш), они должны отличаться от монголов, чья бедность, подразумевается, определяется геополитическими факторами.

Чуйская дорога (будущий Чуйский тракт) осмыслена Потаниным как граница между Азией и Европой:

Русский купец и прикащик не носит с собой комфорта Европейской жизни; являясь в дикую степь, он принимает её законы; он ест недоваренное мясо со следами свежей крови подобно дикому монголу и питается толканом с маслом, который месит рукой в чайной чашке  [17. C. 133], 

– заметит он, описав вид Кош-Агача. Из подобных наблюдений складывалась концепция народно-областнического типа [21. C. 173–223]. Наряду с ощущением границы, описания такого рода диктуются пристрастным вниманием автора-областника к примерам адаптации колонизатора к ландшафту, к усвоению им «местных» поведенческих стереотипов. Из таких фактов уже по кирпичикам создается областной тип. Идею фронтира подкрепляет в очерке описание интерьера дома, принадлежащего купцу Гилеву, в нем кухня предназначена только для теленгитов, а две другие комнаты – для русских, где знаками цивилизации являются «прошлогодние номера «Отечественных Записок» и «Нивы» за текущий год». И интерьер дома, пропахшего кислыми овчинами одежд инородцев и их никогда не мытыми телами, и беззвучность и обездвиженность деревенского пейзажа приводят к заключению о неприглядности внешнего вида «этого передового поста русской оседлости, выдвинутого на пути в Монголию бийскими купцами» [17. C. 134]. Единственное отрадное воспоминание о Кош-Агаче - русская баня, которой «угостил» путешественников приказчик Копылов (в Монголии, заметит Потанин, купцы бани не заводят).

Кош-Агач и его окрестности определены эпитетом «прозаические», необходимым автору для создания «поэтического» образа долины реки Чуи, замкнутой

на противоположной стороне двумя живописными скалами, в промежутке между которыми выходит в долину лиственничный лес, точно процессия из дверей храма; как бы фронтон над этими дверями на заднем плане возвышалась красная треугольная гора  [17. C. 134] 

– подобное сравнение навеяно, безусловно, эмоциональным состоянием путешественника в ожидании праздника Рождества. На открывшемся перед караваном пространстве «одна живописная картина начинает меняться другой». По мысли путешественника живописность пейзажам придает резкий контраст с голыми скалами Монголии:

Русские долины того же Алтая имеют совсем другой вид; здесь в состав пейзажа входят несколько элементов: отвесные скалы, воды горных потоков различной величины от ключа до непроходимой в брод реки, разнообразные леса и кустарники и наконец трава  [17. C. 138]. 

Соответственно, эти природные условия значительно облегчают бивачную жизнь, и Потанин с наслаждением описывает и устройство очага, и ночной костер из десятка стволов лиственниц, и загородку из переметных сумин перед ним, позволившую устроиться на ночлег с максимальным в тех условиях комфортом.

Потанин-путешественник подробно описывает способ укладки багажа и навьючивания лошадей (попутно воздавая должное выносливости и уму алтайской лошади), упоминает о том, чем определяется число погонщиков караване, как следует беречь лицо от мороза при встречном ветре и массу других ценных для современного исследователя истории Чуйского тракта подробностей. Основное же его внимание сосредоточено на поразившем его отрезке пути вдоль реки Чуи – на так называемых бомах – крутых скальных выступах, вплотную подходящих к реке, трудность прохождения которых озадачивала и караванщиков, и путешественников, и позднее – инженеров-изыскателей, отразившись в дорожном фольклоре:

Немало рассказов передают погонщики о несчастных случаях или наоборот, исключительных своим счастливым исходом. Впрочем, за все время существования торгового движения по Чуе не было ни одного несчастного случая с людьми; пока гибли только одни лошади, так что для охотников рассказывать о летящих с утесов тарантасах и рисовать иллюстрации с лошадьми в воздухе, ногами кверху, чуйская память поживы не даст  [17. C. 137]. 

Яркий и точный образ Чуи позволяет читателю сделать вывод о том, почему же столь длинную дорогу называют лишь по одному её отрезку «чуйской».

Переход из долины реки Чуи в долину Катуни вызывает размышления о разнообразии ландшафтов Горного Алтая, где у каждой реки свой «отдельный своеобразный портрет». Река Ильгумень (Улегумень у Потанина) выводит караван к заимке Хабарова, где путники встречают Рождество; там уже и русская печь, и самовар, и свежие калачи – там Россия. Ощущение праздника начинается со встречи с хозяином заимки, русским человеком, напомнившим Потанину портрет Ломоносова, что вызвало размышления на излюбленную областниками тему крестьянской колонизации Алтая.

И закономерно, что в описание следующей остановки – в Ангудае (Онгудае) – включены размышления о миссионерской деятельности в Горном Алтае, об испорченности нравов онгудайских крещеных алтайцев, о правовом статусе инородцев (в частности, недоумение по поводу того факта, что заседатель, отвечающий за эту территорию, проживает в русском селе Алтайском, т.е. вне вверенной ему территории). По мнению Потанина, к той степени крайнего обнищания, в которой ныне находятся инородцы на Алтае, их привели две силы – купец и чиновник. Им может противостоять только православная миссия, которая призвана «подобрать этих людей, снова создать из них людей достаточных и мало того – живущих новою, оседлою жизнью» [17. C. 142]. Заканчивается эта тема в записках публицистически:

Дозволение свободной колонизации Алтая оказало бы помощь при достижении тех целей, которые преследуются миссией и полицией; с одной стороны крестьянское население явится помощником миссии как учитель земледелия и хозяйства, с другой на него перейдет часть повинности по исправлению чуйской дороги, которая теперь всею тяжестью падает на бедное инородческое кочевое население, разоренное купцами, которые в этой повинности никакого участия не принимают, хотя дорогой только они и пользуются  [17. C. 142].

Вновь переходя к собственно дорожным впечатлениям, Потанин отмечает, что в Усть-Кеньге (Теньге) заканчивается вьючная тропа и начинается уже санная дорога – следовательно, заканчиваются все проблемы, возникающие при зимней поездке верхом; описывает крошечную «земскую станцию», которую держит инородец. Казалось бы, прошедшего всю Монголию Потанина уже ничем не удивить, но вот он видит реликтовые заросли кедра на Семинском хребте и восхищенный ими – и явно основываясь на своем первом алтайском очерке – делает зарисовку могучих деревьев (заметим, что с первой публикации об Алтае, адресованной широкой публике, это дерево становится символом Сибири) [22. C. 134–135]. В деревне Шебалиной его удивляет первый маральник из трех животных, содержащихся прямо в селе в загородке (это позволяет ему сделать экскурс в историю мараловодства на Алтае, упомянув уймонцев).

Шебалино - первая собственно русская сибирская деревня на пути от Кош-Агача до Бийска, и путешественник фиксирует там черты русского быта (прежде всего в интерьере земской станции); там, в отличие от территории, занятой инородцами, уже разрешена торговля водкой, поэтому «часть нашей компании выехала из деревни навеселе». Черты русского сибирского быта описаны и в селах от Черги до Сарасы, откуда были наняты «протяжные» лошади, благополучно доставившие путешественников в Бийск. Уже из Бийска Потанин совершает поездку в Улалу (см. [23]) (ныне г. Горно-Алтайск – столица Республики Алтай), где знакомится с миссионерской деятельностью.

Заключение

Записки Г.Н. Потанина «От Кош-Агача до Бийска», в которых отразился богатый опыт исследователя-путешественника, приводят к выводу, что известнейший сибиревед использует описание пути с востока на запад по линии Чуйского тракта для того, чтобы показать столичному читателю Алтай как русское пространство и зафиксировать следующие идеи: недавно узаконенная крестьянская колонизация Алтая должна быть поддержана властями; налаживание достойной жизни инородцев – это патриотический долг чиновников; Горный Алтай – одно из красивейших мест России, доступ к которому дает «чуйская дорога».

Следует добавить, что, по мысли Н.М. Ядринцева, именно величественная природа Алтая, с которой Потанин встретился в начале своего творческого пути, способствовала развитию у последнего страсти к путешествиям и исследованиям. Путевые впечатления и экспедиционные материалы, собранные страстным путешественником в странствиях по Русскому Алтаю, позднее будут положены в основу научно-популярных очерков «Алтай» и «Инородцы Алтая», вошедших в беспрецедентное по тем временам издание – «Живописная Россия» под редакцией знаменитого исследователя П.П. Семенова-Тян-Шанского [24]. Мысль Ядринцева, тоже связавшего свою жизнь с Алтаем, базируется на знании биографии и характера своего друга – подтверждением тому может служить письмо-поздравление Г.Н. Потанина Обществу любителей исследования Алтая, где он, в частности, написал:

…с Алтаем меня связывают мои юношеские воспоминания. Еще учась в кадетском корпусе в Омске и заслушиваясь рассказами товарищей родом с Алтая, я начал мечтать попасть в алтайские долины, когда выйду на службу, что тотчас по выходу из корпуса мне и довелось исполнить; я попал в долины Ульбы, Бухтармы и Чарыша. Впоследствии, когда я был вольнослушателем Петербургского университета, я строил планы поселиться в Алтае и всю свою жизнь отдать на его изучение. Это привлекающее действие живописного и в научном отношении интересного Алтая испытывал не я один  [25].

И практически до глубокой старости «сибирский дедушка» (как назовет его, ценя и любя, Г.Д. Гребенщиков) будет возвращаться в «Чемальский тупик» (так Потанин озаглавит серию публикаций о Горном Алтае 1909-1912 гг. в «Сибирской жизни»), создав своеобразный краеведческий центр в крошечной алтайской деревушке Анос у художника Г.И. Чорос-Гуркина; он буквально заразит любовью к Алтаю Г.Д. Гребенщикова, последний же потом на другом континенте – в Америке – будет ретранслировать образ дикого, поражающего первозданностью Горного Алтая до тех пор, пока не станет его символом в восприятии «молодых чураевцев» (культурно-просветительная организация «Молодая Чураевка» будет создана в Харбине, откуда в Чикаго будут посылаться заметки и стихи, в частности, в ежедневной газете русских рабочих культурно-просветительных организаций «Рассвет» 24 окт. 1930 г. будет напечатано стихотворение М. Горшкова «Алтай (родина Чураевки)», в котором твердыни любимого Потаниным и Гребенщиковым русского высокогорья осмыслены как оплот свободного творчества «средь хаоса сдвигов, идей, устремлений» [26]. Через Г.Д. Гребенщикова потанинский образ сурового и дикого Русского Алтая, неизменного в своем природном величии, Алтая, на котором «орды сменялись ордами», «уйдет» в русскую Америку первой половины ХХ в., где станет символом молитвенного заступничества за всех, кто оказался вдали от Родины. В литературе русского зарубежья русский Алтай будет звать через тернии к звездам, будет «гасить вспышки нерадостных дней» [27], став в кругу Г.Д. Гребенщикова синонимом России.

Т.П. Шастина

Список литературы

1. Вайс К. Русское географическое общество и создание образа Сибири в ХIX веке // Сибирь: взгляд извне и изнутри. Духовное измерение пространства. Иркутск, 2004. С. 59.
2. Розен М.Ф. Библиография Алтая. Барнаул, 1991.
3. Розен М. Ф. История исследования природы Горного Алтая. Горно-Алтайск, 1961.
4. Крылов Г.В., Завалишин В.В., Козакова Н.Ф. Исследователи природы Западной Сибири. Новосибирск,1988.
5. Алексеев А.И. Освоение русскими людьми Дальнего Востока и Русской Америки: До конца XIX века. М., 1982.
6. Бердяев Н.А. О власти пространства над русской душой// Н.А. Бердяев. Русская идея. Судьба России. М., 2000. С. 281.
7. Кучуганова Р.П. Мудрость уймонских старцев: Заговоры. Старинные рецепты. Пословицы. Поговорки. Народные приметы. Новосибирск, 2008.
8. Яновский Н.Н. Хроника жизни и творчества Г.Н. Потанина. ЛНС. Т.7. Новосибирск, 1986. С. 319–328.
9. Потанин Г.Н. Полгода в Алтае // Русское слово. 1859. № 9.
10. Ядринцев Н.М. Современная мания к путешествиям // Отечественные записки. 1876. № 7. С.147.
11. Булыгин Ю.С. Присоединение Алтая к Российскому государству и начало освоения его русским народом // История Алтая. Часть 1. Барнаул, 1995. С. 100–118.
12. Модоров Н.С. Россия и Горный Алтай: политические, социально-экономические и культурные отношения (XVII–XIX вв.). Горно-Алтайск,1996. С. 80–140.
13. Потанин Г.Н. Население // В.В.Сапожников. Пути по русскому Алтаю. Томск, 1912.
14. Обручев В. А. Путешествия Потанина. М, 1953.
15. Кравченко Г.Г. Г.Н. Потанин и Алтай: хроника и итоги пребывания // Вестник Томского госуниверситета. 2011. №2 (14). С. 44–48.
16. Старцев А.В. Есть над Чуей-рекою дорога… // Чуйский тракт. 2006, №1. С. 8–11.
17. Потанин Г.Н. От Кош-Агача до Бийска (отрывок из путевых записок) // Древняя и Новая Россия. 1879. № 6.
18. Поездка на реку Чую доктора Радлова в 1860 г. //Томские губернские ведомости. 1878, № 7, 10, 13, 15, 18, 31, 37, 46, 48; 1879, № 2, 4, 6, 7, 11, 14, 15, 19.
19. Анисимов К.В. Сюжет о Ермаке в сибирской словесности XIX века // Сибирь в контексте мировой культуры. Опыт самоописания. Томск, 2003. С. 35–50.
20. Самаев Г.П. Горный Алтай в XVII – середине XIX в.: проблемы политической истории и присоединения к России. Горно-Алтайск, 1991. С. 23–36
21. Анисимов К.В. Литература Сибири второй половины XIX столетия. Формирование областнической концепции автора и героя // К.В. Анисимов. Проблемы поэтики литературы Сибири XIX– начала XX века: особенности становления и развития региональной литературной традиции. Томск, 2005. С. 173–223.
22. Дмитриев В. Сибирский кедр // Сибирский Вестник. 1824. Часть 4. С. 134–135.
23. Кондаков Г.В. У истоков // Звезда Алтая. 1989. 25 марта.
24. Риттер К. Землеведение Азии. Т. IV. Доп. к т. III. Алтайско-Саянская горная система в пределах Российской Империи и по китайской границе по новейшим сведениям 1832–1876 / Сост. П.П. Семенов, Г.Н.Потанин. СПб., 1877.
25. Потанин Г.Н. Письмо в Общество любителей исследования Алтая от 19 окт. 1901 г. // ГААК. Ф. № 81. Оп.1. Ед. 24. Л.107.
26. ГМИЛИКА. 16015/18.
27. Ли А. Алтай. Г.Д. Гребенщикову // Латв. газета «Для Вас». 1934 г. 25 февраля. № 9 (10) // ГМИЛИКА. 440/16.