Сибирь в русскоязычной литературной периодике США 1990–2010-х гг.

Материал из НБ ТГУ
Перейти к: навигация, поиск

Русская Америка современности и ее эдиционные проекты

Журнал «Время и место»

В Русской Америке 1990-х–2000-х гг. сложилось культурное поле, объединяющее несколько поколений российской интеллигенции и создающее питательную среду для творческих инициатив. Важно отметить также устойчивую традицию издания литературной периодики в культурных центрах Русской Америки. Современный период эмиграции с 2000-е по 2010-е гг. следует рассматривать как время, выступающее «идейным» продолжением 1990-х гг., но наделенное, тем не менее, своими характерными чертами. В частности, основное различие было заложено развитием технологий, в частности, распространение и, в итоге, практически повсеместный доступ ко всемирной сети, что послужило мощным фактором формирования социальных контактов. Одним из проявлений этой тенденции выступает доступность медиа-контента во всемирной сети, формирование особого формата электронного ресурса / аналога твердой версии толстых журналов и формирование собственной читательской аудитории их медиа-контента.

Из 23 русскоязычных периодических литературных изданий, издававшихся с 1990 по 2010 гг., в качестве исходного материала отобраны 6 наиболее репрезентативных. В результате корпус текстов, в которых фигурирует образ Сибири, составили сочинения, опубликованные в общедоступном медиаконтенте изданий «Вестник», «Время и место», «Новый Журнал», «Новая Кожа», «Побережье», «Флорида».

Таблица 1. Количество произведений в указанных журналах, содержащих образ Сибири

Название журнала Кол-во прозаических произведений Кол-во поэтических произведений
«Вестник» 40 2
«Время и место» 2 2
«Новая Кожа» 1 0
«Новый Журнал» 21 2
«Побережье» 34 0
«Флорида» 2 0

Образы Сибири

Наиболее популярными способами трактовки и презентации образа Сибири являются: «место каторги», «фантастическое пространство», а также использование образа в рамках автобиографического творчества.

Представления о Сибири с древнейших времен до XIX в. в произведениях эмигрантов

«Ермаков сюжет»

Российская история Сибири начинается с похода Ермака Тимофеевича в конце XVI в. А.С. Янушкевич [1] отмечает, что «Ермаков сюжет» является репрезентативным для осмысления взаимодействия сибирского летописания, фольклорных источников, русской историографии и историко-литературного процесса. Путь от официального повествования о походе Ермака в Сибирь, связанного с книжным типом культуры, к «устным летописям» как образцам фольклорной интерпретации событий, вхождение этого сюжета через летописные источники в «Историю государства Российского» Н.М. Карамзина и его литературное освоение в 1810–30-е гг. в творчестве И.И. Дмитриева, К.Ф. Рылеева, П.П. Ершова и даже пушкинский замысел поэмы о Ермаке [2] – все это этапы и звенья одного и того же процесса.

Данный сюжет нашел отражение в метатестовой структуре эмигрантских литературных изданий. Осмысление истории освоения Сибири представлено в рамках конспирологического дискурса. Сергей Баймухаметов, автор таких романов как «Ложь и правда в русской истории» и «Призраки истории», в памфлете «Евреи — это славянофилы? «Протоколы сионских мудрецов» придумал… казах» раскрывает тему всемирного казахского заговора, обращаясь к событиям как современности, так и отдаленной истории, в том числе к событиям XVI века, а точнее, к покорению Сибири Ермаком. «Как говорит мой племянник: «Приплыли, Ермак Тимофеевич!» Кстати, Ермак ведь тоже …того. Имечко-то шепчет… Может, он Сибирь-то завоевывал с дальними провокационными замыслами?» Данный очерк, несомненно, пародиен по своей сути, высмеивает конспирологическую литературу.

Сибирь как фантастический топос

Борис Хазанов (16 января 1928, Ленинград) Прозаик, эссеист, переводчик

Неоднозначный и, несомненно, примечательный образ Сибири представлен в повести проживающего в Мюнхене писателя Бориса Хазанова (1928) «Беглец и Гамаюн», опубликованном в №261 издания «Новый Журнал» от 2010 г. Данный рассказ является победителем литературной премии им. Марка Алданова в 2010 г. Необходимо обратить внимание на эпиграф: «Загадочная птица Гамаюн гнездится на неисследованных скалистых островах Восточно-Сибирского моря». Согласно славянской мифологии, Гамаюн [3] – райская птица, подобно Сирин и Алконосту. Финальное предложение эпиграфа: «Высказывалось мнение, что Гамаюн не существует» – уже является маркером того, что данная повесть относится к фантастическому жанру, несмотря на то, что неведомое входит в повествование исподволь, неторопливо.

Витковский Евгений Владимирович (род. 18 июня 1950, Москва) Писатель-фантаст, литературовед, поэт, переводчик

Главный герой повести, сбежав с поезда, на котором его везли в лагерь, попадает, казалось бы, в старообрядческое поселение, затерянное в глубине тайги, хронологически, по косвенным свидетельствам, находящееся где-то между XVI и XVII веками. Одинокий старик, живущий вместе с псом Иоанном, читающий старинную Библию и крестящийся «кулаком», выхаживает главного героя, Филиппа. Позже появляются другие герои – банда разбойников во главе с Авраамием, о которых в ходе повествования вводится информация, что они – потомки короля «Улафа Святого». Разбойники живут в бывшем, захваченном с боем, монастыре и собирают «дань» с находящейся неподалеку деревушки, а также занимаются грабежом. Подобные небольшие детали, появляющиеся в повествовании, а также ремарки рассказчика («в нашей огромной, запущенной стране немудрено заблудиться – в чем мы не раз убеждались – не только в таежных дебрях, но и в столетиях») сообщают читателю о том, что он имеет дело с метафизическим путешествием во времени. Сибирь в повести предстает заповедным краем, до которого еще не добралась цивилизация («И все дальше отступало то прежнее время и государство, где были этапы и пересылки, где по-прежнему несся вперед краснозвездный Федя, влача за собой полукилометровый состав», «Бежать – куда? Из страны в глубь страны, из гнусного времени в другое время»), где пропавшего человека практически невозможно отыскать и где «прилетала, кружила над церковным крестом черная зеленоглазая птица жизни и смерти Гамаюн, неся весть о бедах мира». Сибирь здесь – топос вне времени, застывший в реалиях допетровской Руси. В финале повести два времени пересекаются, когда младший лейтенант Василий Плюхин, внезапно превратившись в «командира стрелецкой сотни» в сафьяновых сапогах появился у дверей скита, со стрельцами, вооруженными пищалями.

Повесть является ярким и характерным примером мифопоэтического осмысления сибирского топоса, представления его как неведомого, таинственного места, на которое не влияют шторма людской истории, с нерушимым укладом жизни. Несмотря на это, еще раз следует подчеркнуть важную деталь – Сибирь в повести не является отдельным топосом, она часть России, мифологический, иррациональный, «подсознательный» пласт ее бытия («из страны вглубь страны»).

Во многом схожая, экзотическая, фантастичная трактовка образа Сибири может быть проиллюстрирована опубликованными в №13 журнала «Побережье» главами из романа Евгения Витковского «Чертовар». Данный роман входит в цикл «Кавель», состоящий из двух романов: «Земля святого Витта» и «Чертовар». Автор, рисуя картину альтернативной истории, обращается одновременно и к жанру фантастики, вводя в повествование сказочных и мифологических персонажей: чертей, адских псов, водяных и прочих. География в цикле представлена сжато, подчеркнуто наивно: «Говорят, это потому, что самое древнее семечко занесено сюда птичьим желудком из далекой Колумбии, а может, Сербии». В опубликованных главах Сибирь упомянута в следующем контексте: «Гамак, в котором засыпал Кавель Журавлев под утро, Хосе сплел сам из секретных сибирских лиан, то ли иголок». Таким образом, автор вводит Сибирь в ткань повествования как экзотический, неведомый топос с отличными от реальных географическими и климатическими условиями.

Сибирь как место ссылки

В рассмотренных произведениях широко представлена реализация образа Сибири как места ссылки, каторги. В большинстве случаев этот концепт относится к сталинским репрессиям, однако, некоторые авторы обращаются и к более ранним историческим периодам («Это правда, что ваш император Петр Великий за загрязнение Невы ссылал в Сибирь?»).

Примечателен рассказ Ирины Чайковской «Безумный Тургель», опубликованный в №252 от 2008 г. Рассказ также входит в изданный в 2010-м г. сборник «Старый муж», метасюжетом которого являются семейные истории русских писателей (Пушкина, Некрасова, Герцена и других). Действие рассказа происходит в XIX веке. Главным героем является великий русский писатель Иван Сергеевич Тургенев. Он прибывает в Петербург по делу о «сношениях с лондонскими пропагандистами», а конкретно, с Александром Ивановичем Герценым. Тургенев располагается в гостинице и, отдыхая с дороги, предается воспоминаниям. В центре его мыслей находится его возлюбленная, Полина Виардо, однако немало помыслов занимали судьбы его друзей. Он вспоминает ссылку Бакунина в Сибирь и сам беспокоится, не обратилось бы подозрение в симпатии идеям Герцена ссылкой для него самого («Сейчас обвинение в близости к “лондонскому пропагандисту” может его погубить – обернуться тюрьмой, Сибирью, потерей всего, ради чего стоит жить»). Пережив ссылку в Спасское, он совсем не хочет испытывать подобное вновь. Таким образом, образ Сибири представляет собой культурно-исторический маркер эпохи, место ссылки, показанное здесь в исторической перспективе. Необходимо заметить, что образ Сибири возникает вновь в связи с судьбами русских литераторов, поэтов, не обласканных властью, что является симптоматичным в контексте современной литературы эмиграции.

Тенденция к актуализации для российского культурного самосознания концепта «воля» насчитывает десятки лет активной научной рефлексии. Размышляет на данную тему А. Мусаян, опубликовавший в №257 за 2009 г. «Нового журнала» цикл миниатюр «Уроки языка». Автор делает Сибирь контекстным синонимом понятия «воля»: «Нет у нас свободы, сынок, зато есть Сибирь – бескрайняя, раздольная, привольная». В данном высказывании заключена как авторская ирония насчет того, что «мрачный край изгнания и ссылки» становится заменой «свободе», так и восхищение образом региона, его широтой и способностью олицетворить понятие «воли» в контексте российской культуры.

Исторические очерки, содержащие в себе образ Сибири, охватывают период до конца XX века. Поэт, писатель и журналист Теодор Волынский в очерке «Момент истины», посвященном влиянию среды и времени на творчество, обращается к теме декабристов и их жен: «Некрасовские «Дедушка» и «Декабристки» («Русские женщины») задуманы почти в одно время - время реформ Александра Второго, время возвращения Сергея и Марии Волконских и других декабристов и их жен из сибирских рудников после амнистии». Однако необходимо сказать, что данное упоминание не является смысловым ядром всего произведения, это один из примеров, подводящих читателя к главной мысли очерка: нельзя не согласиться с тем, что эпоха чрезвычайно сильно влияет на литературу.

Представления о Сибири XX-XXI в произведениях эмигрантов

Основной корпус текстов, обращающихся к образу Сибири, представлен такими жанрами как биографический, автобиографический, исторический очерки и художественная литература. Биографический очерк представлен восемью, автобиографический – четырьмя, исторический – девятью, художественные произведения – 3 прозаическими произведениями и тремя подборками стихотворений.

Сибирь в биографических и автобиографических очерках

Журнал «Новый журнал»

Сибирь представлена в биографических очерках следующих авторов: Анна Тоом «История одной дружбы», Надежда Катаева-Лыткина «Дом в Борисоглебском», Марк Качурин, Мария Шнеерсон «Побег из молчания», Семён Ицкович «Путь к последнему приюту» и другие. Герои этих очерков, как правило, люди искусства: поэты, писатели, музыканты, однако иногда авторы пишут и о близких родственниках. К примеру, в очерке Ларисы Итиной «Поэт, писатель и путешественник» главный герой – отец автора, писатель-фантаст Венеамин Итин, автор повести «Страна Гонгури». Наиболее частотная реализация пространства Сибири в данных очерках – это Сибирь как место ссылки. При этом в большинстве случаев пространство не конкретизировано. Сибирь выступает абстрактным «таежным отдаленным местом ссылки каторжников» (Семён Ицкович: «— Мою семью тоже в Сибирь?, — спросил Янкель Йосаде новоназначенного секретаря райкома»). Герои биографических очерков также могут наделяться «сибирскими» чертами, что является одним из способов передать образ. Про героя очерка «Высокое ремесло» авторы написали: «Лицо типичного русака-сибиряка, круглое, скуластое, с «чалдонским» разрезом глаз и темно-русыми волосами», несмотря на то, что герой очерка, Николай Андреевич Пленкин, происходил из Барнаула, с Алтая. Тем не менее, Пленкин, вместе с этим, наделяется стереотипно сибирскими чертами характера: «Прямота взгляда и речи», честность, открытость и принципиальность. Таким образом, у читателя создается мнение, что Сибирь – это недружелюбное, даже враждебное пространство, что обусловлено коллективом авторов журнала и их художественной позицией, а также целевой аудиторией.

Среди автобиографических очерков особенно выделяются произведения сестер Александры Орловой и Марии Шнеерсон: «Он между нами жил», «Воспоминания “щепки”» и «Воспоминания о незнакомых людях (1941-1944)». Данные произведения повествуют об истории их семьи: эвакуации в Новосибирск во время Второй мировой войны, истории их отчима, сосланного в Омск, и формируют особое метатекстовое пространство в рамках журнала. Очерки обнаруживают высокую степень художественности, насыщены средствами выразительности, образностью, функциональный стиль текстов художественный. Герои очерка уезжают в Новосибирск, субъектами повествования являются люди, с которыми столкнулась семья авторов в тот период. Множество бытовых, интерьерных и пейзажных описаний создают конкретизированный, плотный, самоценный образ региона, обладающий самостоятельной художественной и информационной ценностью. Повествование обогащено топонимами - «Попасть в Новосибирск было непросто», «А вот, говорят, в Заельцовке вчера сухую рыбу давали по мясным талонам», – что также конкретизирует пространство, делая его более полным сточки зрения репрезентативности. Исходя из свидетельств персонажей и авторов, образ Сибири складывается из разнообразных и подчас противоречивых сведений. С одной стороны, авторы указывают на то, что местное население достаточно напряженно относилось к эвакуированным в глубь страны столичным жителям («Выселяли их [жителей] из обжитых мест, благоустроенных домов. Куда? То ли на захудалые окраины, то ли еще дальше – в область. И неудивительно, что аборигены жестоко ненавидели приезжих – «вакуированных», как они нас называли»), указывают на «неблагожелательность» среды. С другой – в главах «Человек из темноты» «Безвыходных положений не бывает» рисуется иная картина: незнакомый мужчина на полустанке помог героиням найти их поезд, объяснив свои действия словами: «Если мы даже теперь не будем помогать друг другу, то кто же поможет нам!»; местные жительницы, узнав о бытовой неустроенности героинь, несмотря на всеобщую нужду, бескорыстно поделились с ними бытовыми предметами и мебелью.

Маркеры материальной культуры

Также в контексте анализа художественных произведений необходимо рассмотреть образ избы. Он использован во всех трех представленных в журнале прозаических произведениях: Ирина Сыскина «Буржуазный напиток» («В Сибири она [бабушка] жила в небольшом городке, в своей избушке, был какой-то клочок земли, где она копалась»), Людмила Шропшайр-Русакова «Substitute Teacher» («Жила-была в глухой сибирской деревне старушка») и Александр Розенбойм «Мадам Любка» («добротно срубленная из вековых деревьев изба-пятистенок в Сибири»). Особенно стоит выделить характер образов избы и старушки во втором произведении: это вставная новелла, со сказочным зачином и почти сказочным, неконкретным топосом, восходящая, в определенной степени, к образу Бабы Яги: «Жила она одна и людей сторонилась. В последние годы почти не вставала с печки, только чтобы поесть да по нужде. И когда кто-нибудь заглядывал ее проведать, она жаловалась, что ноги уже не держат и смерть близка». Систематическое использование тремя разными писателями данного образа говорит о том, что образ «сибирской избы» и живущей в ней «бабушки-старушки» является частью коллективного представления о Сибири как о не индустриализированной сельской или почти сельской области, относящейся к прошлому (обращение к образу человека старшего возраста), отдаленному и даже относящемуся к области фольклора, народной культуры и представлении о мире.

Образ Сибири как места ссылки в XX веке реализует Давид Шраер-Петров в рассказе «Обед с Вождем». Упоминание данного региона носит эпизодический характер, однако является «спусковым крючком», частью кульминации произведения. Герои, пригласившие на обед актера Тбилисского драматического театра, который поразительно глубоко и реалистично вжился в образ Сталина, в ходе вечера тоже поверили в его роль и начали требовать от «вождя» ответа за боль, которую его действия причинили героям и их близким. «Наконец, вождь сказал: “Мы хотели спасти советских евреев, отравленных сионистской пропагандой, от справедливого гнева русского народа. Для этого в отдаленных районах Сибири, например в Биробиджане, были построены рабочие поселки с современными жилыми домами, а поблизости заложены фабрики, заводы и совхозы”». Дискуссия о выселении еврейского населения, вкупе с воспоминаниями героев о родных, ставших жертвами репрессий, стала последней каплей и Алеша, придя в бешенство, чуть не застрелил актера.

Сибирь как «храм природы»

Образ Сибири как «храма природы» актуализировал израильский писатель Михаил Беркович в рассказе «В кедраче у горной речки», где образ Сибири реализован посредством пейзажных описаний. «Кругом сибирские великаны-кедры. Тропинка каменистая сбегает к бережку реки прямо к метровому водопаду, под которым всегда толкутся речные волки таймени – поджидают прокорм свой». Пейзаж является фоном для грустной истории о неуважительном отношении к живой природе – антагонист главного героя рассказа, Семена Ройзмана, Леха Колун разорил запасы бурундука Борьки, которого приручили Ройзман с женой. Бурундук, не выдержав потери, «повесился» на развилке веток. В данном контексте красочные пейзажные описания дополняют мораль произведения, усиливая впечатление от маленькой трагедии, описанной в рассказе.

Сибирь как место ностальгии

Журнал «Побережье»

Образ Сибири как знакомого и родного пространства реализован в произведениях авторов, непосредственно знакомых с сибирскими реалиями, родившихся или живших в регионе. В качестве примера можно рассмотреть произведение Евсея Цейтлина «Сны и тени» (из книги «Шаги спящих»). Автор составил этот «сонник», спрашивая соотечественников об их снах и давая краткие комментарии, пытаясь найти разгадку, почему именно эти люди видели эти сны. Хронотоп Сибири представлен в двух частях произведения: «Встреча» и «Предсказание». В первой части герой рассказывает, как ему часто снится умерший отец и как он, впервые, приходит во сне на его могилу: '«Тогда мы старались не думать о том, что отец, приехавший сюда из Сибири, в Средней Азии так и не прижился. Он бы, конечно, не хотел остаться здесь навсегда, на песчаном этом холме». Вторая часть гораздо более неоднозначная, поскольку в ней герой рассказывает о своем собственном сновидении: «Передо мной – как бы движущаяся фотография... Там мне лет тридцать. … И еще – главное: откуда-то точно знаю, что нахожусь в Америке». Сон оказывается вещим, потому что в будущем, только не к тридцати, а к сорока семи годам, герой переезжает в США. Сибирь в рассказе является обрамлением, дополнительным фактором, позволяющим читателю понять всю необычность ситуации: «Мне одиннадцать лет. Большой сибирский город, в котором летом от жары становится мягким асфальт и который в газетах почему-то называют «городом-садом». … Именно в это время я вижу себя во сне, в котором, вроде бы, ничего не происходит».

Образ жителя Сибири обширно представлен в литературном периодическом издании «Новый журнал». Попытки авторов осмыслить общие национальные черты сибиряков, были предприняты в шести произведениях за указанный период. Сибиряк предстает суровым, неразговорчивым, даже «замороженным» человеком («Помню, был у нас наводящим сибиряк, молчун – слово не выжмешь» (Борис Роланд «Найти брата», №254, 2009 г.). Также нельзя не упомянуть рассказ Лейлы Александер-Гаррет «Леший», опубликованном в №260 от 2010 г. Главной героиней произведения является Ксения Аристарховна, учительница «за пятьдесят» из Новосибирска, приехавшая в Лондон. Сама себя героиня характеризует как «сибирский пельмень», что подтверждается ее действиями и характером – она сдержанна, даже зажата и немного застенчива. Также в данном произведении образ Сибири пересекается с образом России – главная героиня характеризует себя то как сибирячку, то как русскую, однако эти характеристики не совпадают: говоря о себе как о русской, Ксения Аристарховна сетует на свою сентиментальность. В Лондоне она знакомится с поляком Лестером по прозвищу Леший, который рассказывает ей о том, как его семью сослали в Сибирь: «Какой-то колхоз, два дряхлых рябых инвалида надзирателя, снег по самую макушку, мороженые пельмени». В его рассказе не ощущается драмы и тоски, он иронизирует над своим прошлым. Ретроспектива в произведении углубляет образы героев, наделяя их, таких разных, общим прошлым – Сибирью («Мы с тобой, считай, оба – сибирские пельмени»). Герои, что логично, характеризуют топос при помощи различных эпитетов – Леший называет ее «проклятой», а для Ксении Сибирь – это «дом». Важно и гастрономическое отображение топоса, в рассказе регулярно упоминается о пельменях как основном атрибуте региона («А может, я к тебе сам приеду? Сваришь мне пельмени»). Помимо этого, Сибирь для героев рассказа является точкой пересечения, их общим культурным контекстом, неожиданным и уникальным для места действия произведения.

Сибирь как маркер природных образов, связанных с понятием свободы, представлен в эссе писателя, ученого-географа и педагога Александра Левинтова «Москва приземистая», опубликованном в №3 (39) от 2004 г. Данное эссе является обстоятельным, с краеведческой дотошностью выполненным описанием Замоскворечья, его истории, изменений социальных и урбанистических, духа и настроения, дополненное биографическими комментариями автора-рассказчика. Локус Замоскворечья обретает объем, вступая в реакцию с рассказчиком – декорации одухотворяются, и становятся сюжетно оправданными. По сути, рассказчик повествует о «своем Замоскворечье», истории «домашним образом». Сибирь упоминается в эссе один раз – «…[в шашлычной] встречи с приезжими из сибирской провинции друзьями – и свежий московский ветерок врывался в наши беседы и разговоры и манило рвануть в Сибирь, на Севера, прочь с московского асфальта».

Сибирь здесь выступает в совершенно другой трактовке, однако не менее «классической». Регион становится символом воли, природы в противовес «московскому асфальту». Несмотря на «московскость» свежего ветерка, это тоже сибирский маркер – именно он провоцирует на мечты о Сибири и «Северах», кроме того он характеризуется эпитетом «свежий». Также Сибирь здесь обладает маркером «провинции», что помещает этот рассказ в координатную сетку отношений колонии и метрополии, центра и периферии. Рассказчик, потомственный москвич, употребляющий словосочетание «сибирская провинция» - это важный признак ориенталистичности и актуальности постколониального дискурса в контексте современной русскоязычной литературы.

В журнале «Новая Кожа» образ Сибири актуализируется только в одном произведении: «Документальная поэма» проживающего с 1989 г. в Нью-Йорке писателя Александра Шнурова. Согласно авторскому предисловию, [«Документальная поэма» – это «первая часть мемуаров о Родине». Повествование насыщено фольклорными, сказовыми элементами. О псевдофольклорности также говорят названия некоторых глав («Сказание о Ленине»). «Поэма», несомненно, создана в рамках постмодернистского направления культуры: она насыщена интертекстом, отсылками и цитатами. Автор использует классическую литературу, советские реалии, фольклор и весь современный ему советско-российский культурный контекст.

Сибирь упоминается в главе «Не ждали». Центральным образом главы является картина, написанная на сюжет картины Репина «Не ждали», долгие годы висевшая на зоне в качестве агитационного материала. На картине изображен заключенный, который «степенно и важно, с чувством сдерживаемой радости и гордо поднятой головой выходит на свободу с чистой совестью и возвращается в семью». Рассказчик сравнивает оригинал и произведение «по мотивам», иронически критикую оригинал за несоответствие актуальным советским реалиям, цитируя А.С. Пушкина: «Ну а какую квалификацию мог получить декабрист во глубине сибирских руд […] За годы сибирской ссылки декабрист профессиональным революционером не стал, классовое чувство растерял и опустился». Таким образом, при описании визуального изобразительного кода в произведении, автор, как и замечалось выше, апеллирует к актуальному для него культурному контексту, иронически переосмысляя сюжеты русской литературы и живописи.

В №3 (35) от 2015 г. журнала «Время и место» был опубликован фрагмент романа Галины Комаровской «Расскажу только тебе… Из жизни русских в Майами». Галина Комаровская – драматург и писатель, ведущая еженедельной передачи Бостонского русского радио и сотрудница журнала «Русский бюллетень», с начала 1990-х гг. проживает в Бостоне. Произведение повествует о жизни русских эмигрантов в Майами. Сибирь тут является синонимом холода. «Прощай, липкая жара на воздухе и колотун от кондеев, куда только не войдёшь. Психи. Энергию не берегут. Холодят так, будто умирают от ностальгии по Сибири. Так поезжайте в Оймякон, если вам собственная Северная Дакота – не пряник».

Следующее произведение – фрагменты из романа «Жизнеописание Петра Степановича К.» демографа, директора Института демографии ВШЭ Анатолия Вишневского. Образ Сибири в произведении используется таким образом: «В очередной раз выйдя из воды, братья растянулись на песке и снова стали говорить об отце (начали они этот разговор еще вечером). Сошлись на том, что надо его кому-то забирать к себе, особого-то выбора не было. Младший брат отпадал – не ехать же старику в Сибирь! Сам-то младший брат не возражал, не без основания замечая, что и в Сибири живут люди. Да и Новосибирск – не такая уже Сибирь, а когда живешь в стандартной хрущевке, то вообще нет никакой разницы». Это описание является очень характерным. Если верить автору и художественному миру романа, то Сибирь как локус наделяется такими свойствами, как отдаленность, практически полная некомфортность и непригодность для жизни пожилого человека. Особенно важны слова «и там», поскольку данное уточнение говорит, что Сибирь это не самое удобное пространство, хоть и в целом пригодное для существования. Эта реплика раскрывает представление жителя европейской России о Сибири как части воображаемой карты страны, представление образа Сибири как «мертвого» или «пограничного» пространства отсылает нас к наследию русской классической литературы. Маркеры Сибири как лиминального пространства подчеркивается и такой деталью: именно с ним в рамках повествования связан третий, младший сын, что является неявной, возможно, даже неосознанной отсылкой к морфологии волшебной сказки, структуре построения фольклорных текстов, связанных с духовным путешествием человека с целью последующего перерождения. Сибирь в трактовке А. Вишневского неоднородна в своей дискомфортности. Новосибирск, являющийся одним из крупнейших городов региона – по мнению персонажа, «не такая уже Сибирь», этой репликой подчеркивается, что Сибирь суть не регион, а часть воображаемой географии, не имеющей прямого отношения к административным или географическим границам региона.

Д.А. Олицкая

Литература

  1. Янушкевич А. С. Дихотомия сибирского текста. // Евразийский межкультурный диалог: «свое» и «чужое» в национальном самосознании культуры, под ред. О.Б. Лебедевой. Изд-во Томского ун-та, 2007. С. 334-345.
  2. Альтшуллер М. Между двух царей: Пушкин, 1824-1836. СПб., 2003. С. 117-144.
  3. Ивик О. История и зоология мифических животных. Издательство «Ломоносов», 2011. 453 с.