Сибирь в русскоязычной литературной периодике США 1990–2010-х гг.
Содержание
Русская Америка современности и ее эдиционные проекты
В Русской Америке 1990-х–2000-х гг. сложилось культурное поле, объединяющее несколько поколений российской интеллигенции и создающее питательную среду для творческих инициатив. Важно отметить также устойчивую традицию издания литературной периодики в культурных центрах Русской Америки. Современный период эмиграции с 2000-е по 2010-е гг. следует рассматривать как время, выступающее «идейным» продолжением 1990-х гг., но наделенное, тем не менее, своими характерными чертами. В частности, основное различие было заложено развитием технологий, в частности, распространение и, в итоге, практически повсеместный доступ ко всемирной сети, что послужило мощным фактором формирования социальных контактов. Одним из проявлений этой тенденции выступает доступность медиа-контента во всемирной сети, формирование особого формата электронного ресурса / аналога твердой версии толстых журналов и формирование собственной читательской аудитории их медиа-контента.
Из 23 русскоязычных периодических литературных изданий, издававшихся с 1990 по 2010 гг., в качестве исходного материала отобраны 6 наиболее репрезентативных. В результате корпус текстов, в которых фигурирует образ Сибири, составили сочинения, опубликованные в общедоступном медиаконтенте изданий «Вестник», «Время и место», «Новый Журнал», «Новая Кожа», «Побережье», «Флорида».
Таблица 1. Количество произведений в указанных журналах, содержащих образ Сибири
| Название журнала | Кол-во прозаических произведений | Кол-во поэтических произведений |
| «Вестник» | 40 | 2 |
| «Время и место» | 2 | 2 |
| «Новая Кожа» | 1 | 0 |
| «Новый Журнал» | 21 | 2 |
| «Побережье» | 34 | 0 |
| «Флорида» | 2 | 0 |
Образы Сибири
Наиболее популярными способами трактовки и презентации образа Сибири являются: «место каторги», «фантастическое пространство», а также использование образа в рамках автобиографического творчества.
Представления о Сибири с древнейших времен до XIX в. в произведениях эмигрантов
«Ермаков сюжет»
Российская история Сибири начинается с похода Ермака Тимофеевича в конце XVI в. А.С. Янушкевич [1] отмечает, что «Ермаков сюжет» является репрезентативным для осмысления взаимодействия сибирского летописания, фольклорных источников, русской историографии и историко-литературного процесса. Путь от официального повествования о походе Ермака в Сибирь, связанного с книжным типом культуры, к «устным летописям» как образцам фольклорной интерпретации событий, вхождение этого сюжета через летописные источники в «Историю государства Российского» Н.М. Карамзина и его литературное освоение в 1810–30-е гг. в творчестве И.И. Дмитриева, К.Ф. Рылеева, П.П. Ершова и даже пушкинский замысел поэмы о Ермаке [2] – все это этапы и звенья одного и того же процесса.
Данный сюжет нашел отражение в метатестовой структуре эмигрантских литературных изданий. Осмысление истории освоения Сибири представлено в рамках конспирологического дискурса. Сергей Баймухаметов, автор таких романов как «Ложь и правда в русской истории» и «Призраки истории», в памфлете «Евреи — это славянофилы? «Протоколы сионских мудрецов» придумал… казах» раскрывает тему всемирного казахского заговора, обращаясь к событиям как современности, так и отдаленной истории, в том числе к событиям XVI века, а точнее, к покорению Сибири Ермаком. «Как говорит мой племянник: «Приплыли, Ермак Тимофеевич!» Кстати, Ермак ведь тоже …того. Имечко-то шепчет… Может, он Сибирь-то завоевывал с дальними провокационными замыслами?» Данный очерк, несомненно, пародиен по своей сути, высмеивает конспирологическую литературу.
Сибирь как фантастический топос
Неоднозначный и, несомненно, примечательный образ Сибири представлен в повести проживающего в Мюнхене писателя Бориса Хазанова (1928) «Беглец и Гамаюн», опубликованном в №261 издания «Новый Журнал» от 2010 г. Данный рассказ является победителем литературной премии им. Марка Алданова в 2010 г. Необходимо обратить внимание на эпиграф: «Загадочная птица Гамаюн гнездится на неисследованных скалистых островах Восточно-Сибирского моря». Согласно славянской мифологии, Гамаюн [3] – райская птица, подобно Сирин и Алконосту. Финальное предложение эпиграфа: «Высказывалось мнение, что Гамаюн не существует» – уже является маркером того, что данная повесть относится к фантастическому жанру, несмотря на то, что неведомое входит в повествование исподволь, неторопливо.
Главный герой повести, сбежав с поезда, на котором его везли в лагерь, попадает, казалось бы, в старообрядческое поселение, затерянное в глубине тайги, хронологически, по косвенным свидетельствам, находящееся где-то между XVI и XVII веками. Одинокий старик, живущий вместе с псом Иоанном, читающий старинную Библию и крестящийся «кулаком», выхаживает главного героя, Филиппа. Позже появляются другие герои – банда разбойников во главе с Авраамием, о которых в ходе повествования вводится информация, что они – потомки короля «Улафа Святого». Разбойники живут в бывшем, захваченном с боем, монастыре и собирают «дань» с находящейся неподалеку деревушки, а также занимаются грабежом. Подобные небольшие детали, появляющиеся в повествовании, а также ремарки рассказчика («в нашей огромной, запущенной стране немудрено заблудиться – в чем мы не раз убеждались – не только в таежных дебрях, но и в столетиях») сообщают читателю о том, что он имеет дело с метафизическим путешествием во времени. Сибирь в повести предстает заповедным краем, до которого еще не добралась цивилизация («И все дальше отступало то прежнее время и государство, где были этапы и пересылки, где по-прежнему несся вперед краснозвездный Федя, влача за собой полукилометровый состав», «Бежать – куда? Из страны в глубь страны, из гнусного времени в другое время»), где пропавшего человека практически невозможно отыскать и где «прилетала, кружила над церковным крестом черная зеленоглазая птица жизни и смерти Гамаюн, неся весть о бедах мира». Сибирь здесь – топос вне времени, застывший в реалиях допетровской Руси. В финале повести два времени пересекаются, когда младший лейтенант Василий Плюхин, внезапно превратившись в «командира стрелецкой сотни» в сафьяновых сапогах появился у дверей скита, со стрельцами, вооруженными пищалями.
Повесть является ярким и характерным примером мифопоэтического осмысления сибирского топоса, представления его как неведомого, таинственного места, на которое не влияют шторма людской истории, с нерушимым укладом жизни. Несмотря на это, еще раз следует подчеркнуть важную деталь – Сибирь в повести не является отдельным топосом, она часть России, мифологический, иррациональный, «подсознательный» пласт ее бытия («из страны вглубь страны»).
Во многом схожая, экзотическая, фантастичная трактовка образа Сибири может быть проиллюстрирована опубликованными в №13 журнала «Побережье» главами из романа Евгения Витковского «Чертовар». Данный роман входит в цикл «Кавель», состоящий из двух романов: «Земля святого Витта» и «Чертовар». Автор, рисуя картину альтернативной истории, обращается одновременно и к жанру фантастики, вводя в повествование сказочных и мифологических персонажей: чертей, адских псов, водяных и прочих. География в цикле представлена сжато, подчеркнуто наивно: «Говорят, это потому, что самое древнее семечко занесено сюда птичьим желудком из далекой Колумбии, а может, Сербии». В опубликованных главах Сибирь упомянута в следующем контексте: «Гамак, в котором засыпал Кавель Журавлев под утро, Хосе сплел сам из секретных сибирских лиан, то ли иголок». Таким образом, автор вводит Сибирь в ткань повествования как экзотический, неведомый топос с отличными от реальных географическими и климатическими условиями.
Сибирь как место ссылки
В рассмотренных произведениях широко представлена реализация образа Сибири как места ссылки, каторги. В большинстве случаев этот концепт относится к сталинским репрессиям, однако, некоторые авторы обращаются и к более ранним историческим периодам («Это правда, что ваш император Петр Великий за загрязнение Невы ссылал в Сибирь?»).
Примечателен рассказ Ирины Чайковской «Безумный Тургель», опубликованный в №252 от 2008 г. Рассказ также входит в изданный в 2010-м г. сборник «Старый муж», метасюжетом которого являются семейные истории русских писателей (Пушкина, Некрасова, Герцена и других). Действие рассказа происходит в XIX веке. Главным героем является великий русский писатель Иван Сергеевич Тургенев. Он прибывает в Петербург по делу о «сношениях с лондонскими пропагандистами», а конкретно, с Александром Ивановичем Герценым. Тургенев располагается в гостинице и, отдыхая с дороги, предается воспоминаниям. В центре его мыслей находится его возлюбленная, Полина Виардо, однако немало помыслов занимали судьбы его друзей. Он вспоминает ссылку Бакунина в Сибирь и сам беспокоится, не обратилось бы подозрение в симпатии идеям Герцена ссылкой для него самого («Сейчас обвинение в близости к “лондонскому пропагандисту” может его погубить – обернуться тюрьмой, Сибирью, потерей всего, ради чего стоит жить»). Пережив ссылку в Спасское, он совсем не хочет испытывать подобное вновь. Таким образом, образ Сибири представляет собой культурно-исторический маркер эпохи, место ссылки, показанное здесь в исторической перспективе. Необходимо заметить, что образ Сибири возникает вновь в связи с судьбами русских литераторов, поэтов, не обласканных властью, что является симптоматичным в контексте современной литературы эмиграции.
Тенденция к актуализации для российского культурного самосознания концепта «воля» насчитывает десятки лет активной научной рефлексии. Размышляет на данную тему А. Мусаян, опубликовавший в №257 за 2009 г. «Нового журнала» цикл миниатюр «Уроки языка». Автор делает Сибирь контекстным синонимом понятия «воля»: «Нет у нас свободы, сынок, зато есть Сибирь – бескрайняя, раздольная, привольная». В данном высказывании заключена как авторская ирония насчет того, что «мрачный край изгнания и ссылки» становится заменой «свободе», так и восхищение образом региона, его широтой и способностью олицетворить понятие «воли» в контексте российской культуры.
Исторические очерки, содержащие в себе образ Сибири, охватывают период до конца XX века. Поэт, писатель и журналист Теодор Волынский в очерке «Момент истины», посвященном влиянию среды и времени на творчество, обращается к теме декабристов и их жен: «Некрасовские «Дедушка» и «Декабристки» («Русские женщины») задуманы почти в одно время - время реформ Александра Второго, время возвращения Сергея и Марии Волконских и других декабристов и их жен из сибирских рудников после амнистии». Однако необходимо сказать, что данное упоминание не является смысловым ядром всего произведения, это один из примеров, подводящих читателя к главной мысли очерка: нельзя не согласиться с тем, что эпоха чрезвычайно сильно влияет на литературу.
Представления о Сибири XX-XXI в произведениях эмигрантов
Основной корпус текстов, обращающихся к образу Сибири, представлен такими жанрами как биографический, автобиографический, исторический очерки и художественная литература. Биографический очерк представлен восемью, автобиографический – четырьмя, исторический – девятью, художественные произведения – 3 прозаическими произведениями и тремя подборками стихотворений.
Сибирь в биографических и автобиографических очерках
Сибирь представлена в биографических очерках следующих авторов: Анна Тоом «История одной дружбы», Надежда Катаева-Лыткина «Дом в Борисоглебском», Марк Качурин, Мария Шнеерсон «Побег из молчания», Семён Ицкович «Путь к последнему приюту» и другие. Герои этих очерков, как правило, люди искусства: поэты, писатели, музыканты, однако иногда авторы пишут и о близких родственниках. К примеру, в очерке Ларисы Итиной «Поэт, писатель и путешественник» главный герой – отец автора, писатель-фантаст Венеамин Итин, автор повести «Страна Гонгури». Наиболее частотная реализация пространства Сибири в данных очерках – это Сибирь как место ссылки. При этом в большинстве случаев пространство не конкретизировано. Сибирь выступает абстрактным «таежным отдаленным местом ссылки каторжников» (Семён Ицкович: «— Мою семью тоже в Сибирь?, — спросил Янкель Йосаде новоназначенного секретаря райкома»). Герои биографических очерков также могут наделяться «сибирскими» чертами, что является одним из способов передать образ. Про героя очерка «Высокое ремесло» авторы написали: «Лицо типичного русака-сибиряка, круглое, скуластое, с «чалдонским» разрезом глаз и темно-русыми волосами», несмотря на то, что герой очерка, Николай Андреевич Пленкин, происходил из Барнаула, с Алтая. Тем не менее, Пленкин, вместе с этим, наделяется стереотипно сибирскими чертами характера: «Прямота взгляда и речи», честность, открытость и принципиальность. Таким образом, у читателя создается мнение, что Сибирь – это недружелюбное, даже враждебное пространство, что обусловлено коллективом авторов журнала и их художественной позицией, а также целевой аудиторией.
Среди автобиографических очерков особенно выделяются произведения сестер Александры Орловой и Марии Шнеерсон: «Он между нами жил», «Воспоминания “щепки”» и «Воспоминания о незнакомых людях (1941-1944)». Данные произведения повествуют об истории их семьи: эвакуации в Новосибирск во время Второй мировой войны, истории их отчима, сосланного в Омск, и формируют особое метатекстовое пространство в рамках журнала. Очерки обнаруживают высокую степень художественности, насыщены средствами выразительности, образностью, функциональный стиль текстов художественный. Герои очерка уезжают в Новосибирск, субъектами повествования являются люди, с которыми столкнулась семья авторов в тот период. Множество бытовых, интерьерных и пейзажных описаний создают конкретизированный, плотный, самоценный образ региона, обладающий самостоятельной художественной и информационной ценностью. Повествование обогащено топонимами - «Попасть в Новосибирск было непросто», «А вот, говорят, в Заельцовке вчера сухую рыбу давали по мясным талонам», – что также конкретизирует пространство, делая его более полным сточки зрения репрезентативности. Исходя из свидетельств персонажей и авторов, образ Сибири складывается из разнообразных и подчас противоречивых сведений. С одной стороны, авторы указывают на то, что местное население достаточно напряженно относилось к эвакуированным в глубь страны столичным жителям («Выселяли их [жителей] из обжитых мест, благоустроенных домов. Куда? То ли на захудалые окраины, то ли еще дальше – в область. И неудивительно, что аборигены жестоко ненавидели приезжих – «вакуированных», как они нас называли»), указывают на «неблагожелательность» среды. С другой – в главах «Человек из темноты» «Безвыходных положений не бывает» рисуется иная картина: незнакомый мужчина на полустанке помог героиням найти их поезд, объяснив свои действия словами: «Если мы даже теперь не будем помогать друг другу, то кто же поможет нам!»; местные жительницы, узнав о бытовой неустроенности героинь, несмотря на всеобщую нужду, бескорыстно поделились с ними бытовыми предметами и мебелью.
Маркеры материальной культуры
Также в контексте анализа художественных произведений необходимо рассмотреть образ избы. Он использован во всех трех представленных в журнале прозаических произведениях: Ирина Сыскина «Буржуазный напиток» («В Сибири она [бабушка] жила в небольшом городке, в своей избушке, был какой-то клочок земли, где она копалась»), Людмила Шропшайр-Русакова «Substitute Teacher» («Жила-была в глухой сибирской деревне старушка») и Александр Розенбойм «Мадам Любка» («добротно срубленная из вековых деревьев изба-пятистенок в Сибири»). Особенно стоит выделить характер образов избы и старушки во втором произведении: это вставная новелла, со сказочным зачином и почти сказочным, неконкретным топосом, восходящая, в определенной степени, к образу Бабы Яги: «Жила она одна и людей сторонилась. В последние годы почти не вставала с печки, только чтобы поесть да по нужде. И когда кто-нибудь заглядывал ее проведать, она жаловалась, что ноги уже не держат и смерть близка». Систематическое использование тремя разными писателями данного образа говорит о том, что образ «сибирской избы» и живущей в ней «бабушки-старушки» является частью коллективного представления о Сибири как о не индустриализированной сельской или почти сельской области, относящейся к прошлому (обращение к образу человека старшего возраста), отдаленному и даже относящемуся к области фольклора, народной культуры и представлении о мире.
Образ Сибири как места ссылки в XX веке реализует Давид Шраер-Петров в рассказе «Обед с Вождем». Упоминание данного региона носит эпизодический характер, однако является «спусковым крючком», частью кульминации произведения. Герои, пригласившие на обед актера Тбилисского драматического театра, который поразительно глубоко и реалистично вжился в образ Сталина, в ходе вечера тоже поверили в его роль и начали требовать от «вождя» ответа за боль, которую его действия причинили героям и их близким. «Наконец, вождь сказал: “Мы хотели спасти советских евреев, отравленных сионистской пропагандой, от справедливого гнева русского народа. Для этого в отдаленных районах Сибири, например в Биробиджане, были построены рабочие поселки с современными жилыми домами, а поблизости заложены фабрики, заводы и совхозы”». Дискуссия о выселении еврейского населения, вкупе с воспоминаниями героев о родных, ставших жертвами репрессий, стала последней каплей и Алеша, придя в бешенство, чуть не застрелил актера.
Сибирь как «храм природы»
Образ Сибири как «храма природы» актуализировал израильский писатель Михаил Беркович в рассказе «В кедраче у горной речки», где образ Сибири реализован посредством пейзажных описаний. «Кругом сибирские великаны-кедры. Тропинка каменистая сбегает к бережку реки прямо к метровому водопаду, под которым всегда толкутся речные волки таймени – поджидают прокорм свой». Пейзаж является фоном для грустной истории о неуважительном отношении к живой природе – антагонист главного героя рассказа, Семена Ройзмана, Леха Колун разорил запасы бурундука Борьки, которого приручили Ройзман с женой. Бурундук, не выдержав потери, «повесился» на развилке веток. В данном контексте красочные пейзажные описания дополняют мораль произведения, усиливая впечатление от маленькой трагедии, описанной в рассказе.
Сибирь как место ностальгии
Образ Сибири как знакомого и родного пространства реализован в произведениях авторов, непосредственно знакомых с сибирскими реалиями, родившихся или живших в регионе. В качестве примера можно рассмотреть произведение Евсея Цейтлина «Сны и тени» (из книги «Шаги спящих»). Автор составил этот «сонник», спрашивая соотечественников об их снах и давая краткие комментарии, пытаясь найти разгадку, почему именно эти люди видели эти сны. Хронотоп Сибири представлен в двух частях произведения: «Встреча» и «Предсказание». В первой части герой рассказывает, как ему часто снится умерший отец и как он, впервые, приходит во сне на его могилу: '«Тогда мы старались не думать о том, что отец, приехавший сюда из Сибири, в Средней Азии так и не прижился. Он бы, конечно, не хотел остаться здесь навсегда, на песчаном этом холме». Вторая часть гораздо более неоднозначная, поскольку в ней герой рассказывает о своем собственном сновидении: «Передо мной – как бы движущаяся фотография... Там мне лет тридцать. … И еще – главное: откуда-то точно знаю, что нахожусь в Америке». Сон оказывается вещим, потому что в будущем, только не к тридцати, а к сорока семи годам, герой переезжает в США. Сибирь в рассказе является обрамлением, дополнительным фактором, позволяющим читателю понять всю необычность ситуации: «Мне одиннадцать лет. Большой сибирский город, в котором летом от жары становится мягким асфальт и который в газетах почему-то называют «городом-садом». … Именно в это время я вижу себя во сне, в котором, вроде бы, ничего не происходит».
Образ жителя Сибири обширно представлен в литературном периодическом издании «Новый журнал». Попытки авторов осмыслить общие национальные черты сибиряков, были предприняты в шести произведениях за указанный период. Сибиряк предстает суровым, неразговорчивым, даже «замороженным» человеком («Помню, был у нас наводящим сибиряк, молчун – слово не выжмешь» (Борис Роланд «Найти брата», №254, 2009 г.). Также нельзя не упомянуть рассказ Лейлы Александер-Гаррет «Леший», опубликованном в №260 от 2010 г. Главной героиней произведения является Ксения Аристарховна, учительница «за пятьдесят» из Новосибирска, приехавшая в Лондон. Сама себя героиня характеризует как «сибирский пельмень», что подтверждается ее действиями и характером – она сдержанна, даже зажата и немного застенчива. Также в данном произведении образ Сибири пересекается с образом России – главная героиня характеризует себя то как сибирячку, то как русскую, однако эти характеристики не совпадают: говоря о себе как о русской, Ксения Аристарховна сетует на свою сентиментальность. В Лондоне она знакомится с поляком Лестером по прозвищу Леший, который рассказывает ей о том, как его семью сослали в Сибирь: «Какой-то колхоз, два дряхлых рябых инвалида надзирателя, снег по самую макушку, мороженые пельмени». В его рассказе не ощущается драмы и тоски, он иронизирует над своим прошлым. Ретроспектива в произведении углубляет образы героев, наделяя их, таких разных, общим прошлым – Сибирью («Мы с тобой, считай, оба – сибирские пельмени»). Герои, что логично, характеризуют топос при помощи различных эпитетов – Леший называет ее «проклятой», а для Ксении Сибирь – это «дом». Важно и гастрономическое отображение топоса, в рассказе регулярно упоминается о пельменях как основном атрибуте региона («А может, я к тебе сам приеду? Сваришь мне пельмени»). Помимо этого, Сибирь для героев рассказа является точкой пересечения, их общим культурным контекстом, неожиданным и уникальным для места действия произведения.
Сибирь как маркер природных образов, связанных с понятием свободы, представлен в эссе писателя, ученого-географа и педагога Александра Левинтова «Москва приземистая», опубликованном в №3 (39) от 2004 г. Данное эссе является обстоятельным, с краеведческой дотошностью выполненным описанием Замоскворечья, его истории, изменений социальных и урбанистических, духа и настроения, дополненное биографическими комментариями автора-рассказчика. Локус Замоскворечья обретает объем, вступая в реакцию с рассказчиком – декорации одухотворяются, и становятся сюжетно оправданными. По сути, рассказчик повествует о «своем Замоскворечье», истории «домашним образом». Сибирь упоминается в эссе один раз – «…[в шашлычной] встречи с приезжими из сибирской провинции друзьями – и свежий московский ветерок врывался в наши беседы и разговоры и манило рвануть в Сибирь, на Севера, прочь с московского асфальта».
Сибирь здесь выступает в совершенно другой трактовке, однако не менее «классической». Регион становится символом воли, природы в противовес «московскому асфальту». Несмотря на «московскость» свежего ветерка, это тоже сибирский маркер – именно он провоцирует на мечты о Сибири и «Северах», кроме того он характеризуется эпитетом «свежий». Также Сибирь здесь обладает маркером «провинции», что помещает этот рассказ в координатную сетку отношений колонии и метрополии, центра и периферии. Рассказчик, потомственный москвич, употребляющий словосочетание «сибирская провинция» - это важный признак ориенталистичности и актуальности постколониального дискурса в контексте современной русскоязычной литературы.
В журнале «Новая Кожа» образ Сибири актуализируется только в одном произведении: «Документальная поэма» проживающего с 1989 г. в Нью-Йорке писателя Александра Шнурова. Согласно авторскому предисловию, [«Документальная поэма» – это «первая часть мемуаров о Родине». Повествование насыщено фольклорными, сказовыми элементами. О псевдофольклорности также говорят названия некоторых глав («Сказание о Ленине»). «Поэма», несомненно, создана в рамках постмодернистского направления культуры: она насыщена интертекстом, отсылками и цитатами. Автор использует классическую литературу, советские реалии, фольклор и весь современный ему советско-российский культурный контекст.
Сибирь упоминается в главе «Не ждали». Центральным образом главы является картина, написанная на сюжет картины Репина «Не ждали», долгие годы висевшая на зоне в качестве агитационного материала. На картине изображен заключенный, который «степенно и важно, с чувством сдерживаемой радости и гордо поднятой головой выходит на свободу с чистой совестью и возвращается в семью». Рассказчик сравнивает оригинал и произведение «по мотивам», иронически критикую оригинал за несоответствие актуальным советским реалиям, цитируя А.С. Пушкина: «Ну а какую квалификацию мог получить декабрист во глубине сибирских руд […] За годы сибирской ссылки декабрист профессиональным революционером не стал, классовое чувство растерял и опустился». Таким образом, при описании визуального изобразительного кода в произведении, автор, как и замечалось выше, апеллирует к актуальному для него культурному контексту, иронически переосмысляя сюжеты русской литературы и живописи.
В №3 (35) от 2015 г. журнала «Время и место» был опубликован фрагмент романа Галины Комаровской «Расскажу только тебе… Из жизни русских в Майами». Галина Комаровская – драматург и писатель, ведущая еженедельной передачи Бостонского русского радио и сотрудница журнала «Русский бюллетень», с начала 1990-х гг. проживает в Бостоне. Произведение повествует о жизни русских эмигрантов в Майами. Сибирь тут является синонимом холода. «Прощай, липкая жара на воздухе и колотун от кондеев, куда только не войдёшь. Психи. Энергию не берегут. Холодят так, будто умирают от ностальгии по Сибири. Так поезжайте в Оймякон, если вам собственная Северная Дакота – не пряник».
Следующее произведение – фрагменты из романа «Жизнеописание Петра Степановича К.» демографа, директора Института демографии ВШЭ Анатолия Вишневского. Образ Сибири в произведении используется таким образом: «В очередной раз выйдя из воды, братья растянулись на песке и снова стали говорить об отце (начали они этот разговор еще вечером). Сошлись на том, что надо его кому-то забирать к себе, особого-то выбора не было. Младший брат отпадал – не ехать же старику в Сибирь! Сам-то младший брат не возражал, не без основания замечая, что и в Сибири живут люди. Да и Новосибирск – не такая уже Сибирь, а когда живешь в стандартной хрущевке, то вообще нет никакой разницы». Это описание является очень характерным. Если верить автору и художественному миру романа, то Сибирь как локус наделяется такими свойствами, как отдаленность, практически полная некомфортность и непригодность для жизни пожилого человека. Особенно важны слова «и там», поскольку данное уточнение говорит, что Сибирь это не самое удобное пространство, хоть и в целом пригодное для существования. Эта реплика раскрывает представление жителя европейской России о Сибири как части воображаемой карты страны, представление образа Сибири как «мертвого» или «пограничного» пространства отсылает нас к наследию русской классической литературы. Маркеры Сибири как лиминального пространства подчеркивается и такой деталью: именно с ним в рамках повествования связан третий, младший сын, что является неявной, возможно, даже неосознанной отсылкой к морфологии волшебной сказки, структуре построения фольклорных текстов, связанных с духовным путешествием человека с целью последующего перерождения. Сибирь в трактовке А. Вишневского неоднородна в своей дискомфортности. Новосибирск, являющийся одним из крупнейших городов региона – по мнению персонажа, «не такая уже Сибирь», этой репликой подчеркивается, что Сибирь суть не регион, а часть воображаемой географии, не имеющей прямого отношения к административным или географическим границам региона.
Д.А. Олицкая
Литература
- Янушкевич А. С. Дихотомия сибирского текста. // Евразийский межкультурный диалог: «свое» и «чужое» в национальном самосознании культуры, под ред. О.Б. Лебедевой. Изд-во Томского ун-та, 2007. С. 334-345.
- Альтшуллер М. Между двух царей: Пушкин, 1824-1836. СПб., 2003. С. 117-144.
- Ивик О. История и зоология мифических животных. Издательство «Ломоносов», 2011. 453 с.
