Тема заселения Сибири в литературе 1850-1890-х гг.

«Наши землепроходцы» Д.Н. Садовникова (1874). Оглавление.

Общая характеристика материала. «Наши землепроходцы» Д.Н. Садовникова

Сочинения, посвященные первым страницам истории заселения Сибири, открывают читателю начало переселенческого движения в Сибирь, более того, эту тему можно считать одной из ключевых в литературе о Сибири в целом. Назовем здесь лишь некоторые издания 1850–1890-х гг., журнальные и книжные, центральные и региональные, выстроив их в хронологическом порядке: П.И. Небольсин. Покорение Сибири. Статьи 1–3 [1]; Г. Пейзен. Исторический очерк колонизации Сибири [2]; Ермак. Краткий очерк завоевания Сибири [3]; Д.Н. Садовников. Наши землепроходцы (Рассказы о заселении Сибири). 1581–1712 [4]; П.Н. Буцинский. Заселение Сибири и быт первых ея насельников [5]; А.В. Дуров. Краткий исторический очерк колонизации Сибири [6]; Как заселялась Сибирь. Очерк [7].

Среди этих материалов находим издания просветительского, воспитательного, можно даже сказать, пропагандистского и научно-исторического характера. И в тех, и в других начальный этап заселения Сибири интерпретируется как период, смоделировавший многие векторы этого процесса, заложивший его основы, идеологические, экономические, социальные, культурные и др. Примером просветительских изданий можно считать «рассказы о заселении Сибири» фольклориста, этнографа, поэта Д.Н. Садовникова (1847–1883) – «Наши землепроходцы». Эта книга, рекомендованная Особым Отделом Ученого комитета Министерства народного просвещения для ученических библиотек средних и низших учебных заведений, для публичных народных чтений, для чтения кадетам старших классов, представляет собой рассказы о движении русских в Сибирь. Одной из центральных, очевидно идеализированных фигур выступает казачий атаман Ермак Тимофеевич, покоритель Сибири, в сентябре 1581 г. выступивший в поход за Урал. В заключительной главе с красноречивым названием «Беседа о прочитанном» автор с особой силой акцентирует главную мысль своего труда – о победе русского человека над суровой сибирской природой, у истоков которой находились «наши землепроходцы»: Ермак и его преемники Хабаров и Дежнев.

Очерк неизвестного автора «Как заселялась Сибирь» (1895)

Портрет Ермака Тимофеевича неизвестного автора (первая треть XVII в., Ставропольский краевой музей изобразительных искусств)

Очерк неизвестного автора «Как заселялась Сибирь» опубликован в Томске в 1895 г. отдельным изданием, которое является перепечаткой из «Томского листка». Анонимный очеркист решает несколько иные задачи, по сравнению с Д.Н. Садовниковым. Опираясь на «Хронологический перечень важнейших данных из истории Сибири» И.В. Щеглова, на труды Н.М. Ядринцева («Сибирь как колония»), П.Н. Буцинского («Заселение Сибири»), на «Историческое обозрение Сибири» П.А. Словцова и др., он рассказывает читателям о еще более ранних походах русских за Урал – под предводительством Василия Скробы (1462), Федора Курбского и Ивана Тропина (1483), но главной фигурой завоевателя также предстает Ермак. Здесь к мотиву покорения, важнейшему в «рассказах» Д.Н. Садовникова, присоединяется мотив даров, с помощью которых осуществлялись русско-сибирская «дипломатия» и мирное продвижение русских в Сибирь, дополняющие ее завоевание с помощью силы. Благодаря дарам, пишет очеркист, устанавливались отношения между сибирскими князьями и русскими царями, русскими поселенцами и государством, между Ермаком и остяками, Ермаком и царем Иваном Васильевичем и т.д.

Интересен и показателен характер даров: Сибирь отдаривалась «соболями и белкой», а власть даровала «жалованные грамоты», позволяющие владеть сибирскими землями, заводить на них селения и пашни. Ермаку же в ответ на его победные походы против Кучума царь дарует вместе с прощением его преступлений деньги, сукно, серебряный ковш, шубу «с своих плеч» и два «богатых панциря», которые и принесли смерть покорителю Сибири (по легенде, Ермак, одетый в тяжелый панцирь, не смог переплыть реку, уходя от врага).

Начало заселения Сибири автор очерка связывает с Указом царя Федора Иоанновича от 3 мая 1590 г., которым «повелено было» отправить из Сольвычегодска за Урал 30 хлебопашенных семей. При этом как об очень важном моменте сообщается о сборе денег и заготовлении имущества для переселенцев, который возлагался в виде повинности на местное население.

«Покорение Сибири» П.И. Небольсина (1848)

Научно-исторический и вместе с тем научно-популярный характер носит очерк «Покорение Сибири» русского этнографа, историка, члена Императорского русского географического общества П.И. Небольсина (1817–1893). Опубликованный в «Отечественных записках» в 1848 г. и вышедший в 1849 г. отдельной книгой, очерк открывается следующим утверждением:

Двести пятьдесят лет протекло с тех пор, как мы твердо укрепили в Сибири свое владычество, и всё еще Сибирь, для очень многих из нас – та же terra incognita, какою она была и сто лет назад. <…> У нас нет даже справедливых сказаний о том, как Ермак покорил Сибирь! [1. 1848. Т. 60. Отд. 2. С. 226].

Опираясь на лично собранные легенды о переходе Ермака через Уральский хребет, а также на материал летописей и царских грамот, Небольсин пытается восстановить историю первых русских поселений в Сибири. Особый интерес автора привлекают в связи с этим две летописи, изданные Г.И. Спасским: «Сибирская летопись» Саввы Есипова и «Сибирская летопись» анонимного автора, вошедшая в историю под названием Строгановской.

Небольсин обращает внимание читателей на вопрос об исторической роли пермских купцов Строгановых в заселении Зауралья. Сопоставляя, с одной стороны, точку зрения Есипова, практически исключавшего какое бы то ни было значение Строгановых в освоении сибирских земель и выдвигавшего на первый план «одного только Ермака», и с другой – анонимную «Сибирскую летопись», где, по мнению Небольсина, с самого начала подчеркивалось важное значение «именитых пермских солеваров … задолго до появления Ермака на сцене», очеркист указывает на то, что в Строгановской летописи из цитируемых царских грамот «выпускаются все те выражения, которые могут навести на след к правде». Именно «желание приплести к подвигу Ермака имя Строгановых», считает Небольсин, «и было причиною, что летопись неизвестного автора и даже неизвестного времени приобрела известность под именем “Строгановской”, утвержденным за нею и Карамзиным» [1. 1848. T. 60. C. 231–232].

Отдавая должное Карамзину как историку, очеркист всё же считает его взгляд на покорение Сибири ошибочным и обращается к позиции русского историографа Г.Ф. Миллера, «справедливо признанного отцом сибирской истории», которому «не казались правдивыми» ни Строгановская, ни Есиповская летописи. В результате своих научных разысканий Небольсин заключает, что необходимо «следовать преимущественно летописи Есипова, не отвергая, однако ж, вовсе и Строгановской» [1. 1848. T. 60. C. 235].

Исходя из этого, автор строит свою работу далее. Во 2-й главе «Покорения Сибири» он описывает историю Сибири до эпохи Ивана Грозного. Опираясь на карту, составленную Сигизмундом Герберштейном в 1549 г., он намечает границы Сибири на восток, юг и север, называя Уральские горы «Земным поясом». Он перечисляет реки, населенные пункты, находящиеся на очерченной им территории, жившие там коренные народы (черемисы, вогуличи, югричи). Небольсин констатирует, что даже в середине XIX в. Зауралье считается частью Сибири, нередко эти понятия употребляются как синонимы, в связи с чем он, ссылаясь на упомянутую выше карту, пытается провести границу между Уралом и Сибирью: «всё между Иртышом и Яиком называлось у Герберштейна Сибирью». В народе же, пишет очеркист, «Сибирью … попросту называли … все, что лежало за Камою и к северу, и к востоку» [1. 1848. T. 60. C. 253]. В связи с этим интересно то, как Небольсин описывает походы Ермака: сделавшись владыкой всего Зауралья, ощутив себя героем, пишет очеркист, Ермак решил двинуться дальше – в сибирские земли, и столкнулся с поразившим его «запустением», «мертвой тишиной», безлюдьем, которым его встретила «заиртышская Сибирь».

Обратившись к проблемам временных границ заселения Сибири, Небольсин утверждает, что эта «страна … задолго еще до Федора Иоанновича и Бориса Годунова», с именами которых традиционно связывают завоевание Сибири, «была очень хорошо знакома нашим промышленникам: торговые связи Великого Новогорода со странами закамскими и зауральскими, в XI–XIV столетиях, разумеется, в смысле мены продукта на продукт – не подвержены никакому сомнению» [1. 1848. T. 60. C. 240–241].

Небольсин вообще склонен рассматривать идею военного покорения Сибири в тесной связи с идеей постепенного, довольно медленного, естественного, если так можно выразиться, освоения этих местностей русскими переселенцами, происходящего в результате экономических потребностей России и объективной необходимости исторического развития Сибири.

Автор берет во внимание и внутренние распри сибирских и уральских князей, и их столкновения с новоселами из центральной России, и желание Ивана Грозного «не упускать Сибирь из виду и … крепко держать ее в своей могучей руке» [1. 1848. T. 60. C. 259]. Небольсин подробно описывает процесс сближения России и Сибири, происходивший путем обмена грамотами, отправки сибирских послов в Москву с богатыми дарами и просьбами к Ивану IV взять их территории под свое покровительство. Особую роль в этих процессах сыграло взятие Казани, которое, считает очеркист, «продвинуло нас … к Аралтовой горе» [1. 1848. T. 61. C. 35].

Посланники от Ермака у красного крыльца перед Иваном Грозным. Картина С.Р. Ростворовского, 1884 г.

Автор отдает должное и промышленникам Строгановым, которые первыми в 1558 г. заявили царю о том, что «по ту сторону» Урала «есть места пустые, дикие, никем не обитаемые, никому не принадлежащие», и просили «позволения искать здесь рассол, варить соль, призывая работников, и рубить лес; но при этом обязывались поставить дворы, построить на свой счет городок, иметь при нем пушки и беречь нашу границу от ногайских и иных орд» [1. 1848. T. 61. C. 35–36]. Царь дал Строгановым грамоту, по которой им разрешалось занять под безоброчное пользование земли, «подзывать к себе из Русского царства людей, только с условием, чтобы приманенные люди были не письменные и не тяглые, т.е. не утвержденные за поземельными владельцами и другими людьми кабальною записью». Запрещалось также принимать к себе «воров и боярских людей беглых с животом и татей и разбойников» [1. 1848. T. 61. C. 36–37]. Кроме того, Строгановым была дана льгота на платежи податей «со стороны будущих пахарей, будущих колонистов» на 20 лет. Подобные грамоты, отмечает Небольсин, получили и другие русские промышленники. Так происходило заселение мест вдоль по рекам Сылва и Яйва, которое тут же вызвало недовольство остяков и вогуличей. Всё это, по мнению очеркиста, и разбивает, и одновременно поддерживает общепринятую версию о том, что Строгановы призвали Ермака на помощь, чтобы завоевать Сибирь.

В отличие от С. Есипова, Небольсин не склонен не только видеть идею союза Строгановых и Ермака как безальтернативную, но и идеализировать последнего, который, с его точки зрения, «скрылся с Волги единственно для того, чтоб избежать заслуженной казни»:

…за тем именно избрал себе закамскую страну, что надеялся здесь беспрепятственно продолжать свои подвиги казачества со смирными вогулами и остяками. Надежда на безнаказанность в краю далеком, уверенность в могуществе заряженного ружья <…>, мысль обогатить себя без всяких опасений за собственную участь заставили Ермака избрать именно этот край театром своих будущих действий, польстили и собственному его самолюбию безбоязненно владычествовать вдали от всех – и пришлись по плечу каждому из членов его воровского братства [1. 1848. T. 61. С. 63].

Предположения очеркиста о возможных контактах Строгановых и Ермака не идут далее гипотез о завоевании атаманом строгановских земель, о вербовке им строгановских крестьян в свою шайку. При этом допускается мысль об абсолютной уверенности Ивана Грозного в объединении усилий Строгановых и Ермака и даже об измене царю со стороны промышленников. К счастью, пишет Небольсин, постепенно пришло осознание того, что «пока русские не оснуются на твердой основе» в Сибири, «не построят городов, не населят их по возможности и не укрепят их пушками», «власть Руси в сибирском крае до тех пор будет шатка и непрочна». И хотя «правильной» колонизации Сибири в это время еще не было, да и не могло быть, «мы скоро увидим, – пишет Небольсин, – правительственные меры к переселению в Сибирь хлебопашенных крестьянских семей» [1. 1848. T. 61. C. 170]. Последовавшие далее указы и «всюду разносившаяся молва о богатствах Сибири», отмечает автор, «послужили … доброю закваскою зауральской земледельческой населенности» [1. 1848. T. 61. C. 176]. После сближения «закамских и зауральских стран» и заселения Зауралья, на что ушло не одно столетие, процесс освоения Сибири, по мнению Небольсина, пошел очень быстро:

""50-ти лет не прошло со времен первого молодецкого посвиста в стороне зауральской – и уже русская держава крепко охватила всё пространство до самого Енисея [1. 1848. T. 61. C. 179].""

Труд Небольсина, имеющий вполне очевидную (имперскую) идеологическую основу, демонстрирующий концепцию постепенного и плавного, естественного исторического развития, заканчивается еще одной красноречивой установкой, характеризующей автора как антизападника:

Говорят, есть целые груды неизданных в свет трудов Петра Великого, и в этой груде есть листок, с собственноручной его резолюцией насчет того, сколько лет еще нам остается учиться уму-разуму у Запада. <…> Говорят, Петр Великий определил даже и срок, когда мы поумнеем, и когда нам пора уже будет приняться за свой Восток и думать только о России, учтиво отвернувшись от Европы. Желательно бы знать, как далеко мы от этого срока? [1. 1848. T. 61. C. 212].

Ермак. «Краткий очерк завоевания Сибири» (1872)

В «кратком очерке завоевания Сибири» «Ермак» покорение Сибири, трактуемое как распространение царской власти на сибирские земли, как «благодатное» и «важное, неоцененное приобретение для России» [3. C. 23], интерпретируется и как распространение православной веры на восток и север Российского государства. «Уральского казака» Ермака и его «сотоварищей» очеркист называет «достопамятными» людьми, «усердно послужившими на пользу отечества и края» [3. C. 2], который они завоевали, и «христианскими витязями», «грудью стоявшими за область христианскую» [3. C. 10]. С точки зрения автора, Ермак завоевал Сибирь потому, что его воины «стреляли огнем», отличались «неодолимым мужеством» и, главное, шли на бой с молитвой на устах. В письме к царю Ермак, «человек весьма набожный», по характеристике автора, писал, что его казаки «шли на смерть и присоединили к России великую державу во имя Христа» [3. C. 19]. Иван Васильевич же, узнав о покорении Сибири Ермаком, служил благодарственный молебен и раздавал бедным милостыню.

Параллельно в повествование вводится мотив предсказания сибирскими шаманами того, «что держава Кучума падет от нашествия христиан» [3. C. 10]. Мысль о завоевании Сибири как богоугодном деле подтверждается автором очерка и упоминанием царского повеления отправить за Урал 10 священников «с их семействами для водворения православия в неверном крае» [3. C. 19]. И ниже описывая последовавшее за завоеванием заселение сибирского края, автор указывает, что оно «совершалось в духе христианском; везде сооружались часовни, церкви, монастыри и соборные храмы. Где было зимовье, там крест или часовня; где крепость, там церковь» [3. C. 20]. Однако тут же упоминается, что «для окончательного усмирения жителей Иоанн прислал туда несколько сот стрельцов» [3. C. 20].

Образ Сибири – «земли обетованной». Очерк «По обе стороны Урала (Памяти Бокля)» В.О. Португалова (1872)

Рассмотренные интерпретации мотива завоевания Сибири, понимаемой чаще всего широко, как пространство, располагающееся за Уральским хребтом, свидетельствуют о явной идеализации очеркистами процесса колонизации уральских и сибирских земель и колонизаторов (более сложная оценка о переселении в Сибирь складывается только в отношении Ермака, о котором высказывались прямо противоположные точки зрения). Общепринятой можно считать идею колонизации Сибири как способа открыть и данной территории, и центральной России новую, лучшую жизнь.

В полном соответствии с этим находится и представление очеркистов о Сибири как о «земле обетованной». Например, в очерке о Ермаке автор пишет о завоевываемых им землях как некоем почти потустороннем «благодатном крае», который может стать «неоценимым приобретением» для России [3. C. 25]. В описании этой «целой обширнейшей страны» на первое место вновь выходит мотив даров. Но на сей раз речь идет о дарах природы, которые она щедро «расточила» в Сибири, представленных в очерке образами неиссякаемого рога изобилия, «сокровищницы богатства России». Сибирский регион возводится даже до образа «первозданного мира, каким он вышел некогда из рук Божьих … со всеми красотами творения» [3. C. 28].

Весьма показательным в этом плане является очерк «По обе стороны Урала (Памяти Бокля)» [8] известного публициста, высланного в 1863 г. под надзор полиции в Пермскую губернию, затем переведенного в Чердынь, Красноуфимск, работавшего врачом на уральских горных заводах В.О. Португалова (1835–1896). По сути, это – гимнический текст, торжественно и поэтически восхваляющий Сибирь и открывающий ее Урал. Прежде всего, воспевается красота природы. Очерк наполнен восторженными пейзажными описаниями, летними и зимними, дневными и ночными, горных и лесных местностей, восточной стороны Урала, тагильских ущелий и т.д.:

Удивительно хороша вся местность Урала. <…> Начиная от Перми … большая дорога вьется змеей, и вы беспрерывно то поднимаетесь на высокую и крутую гору, то спускаетесь в живописную долину. Всё это покрыто густым, вечнозеленым лесом, в котором невольно привлекает ваше внимание то пирамидальная лиственница, то роскошная береза. Деревья подчас до того красивы, что так и хотелось бы снять с них фотографию [8. C. 262];

или:

Если вы эстетик, здешняя природа вознаградит вашу самую прихотливую фантазию, и если вы владеете карандашом, смело отправляйтесь на Урал, потому что вы там найдете богатейший и неисчерпаемый материал для художественного воссоздания природы на бумаге или полотне [8. C. 264].

Прекрасные пейзажи сменяются такими же поэтическими описаниями городов и сел, горных заводов. Для примера приведем описание кыштымских заводов:

Это какой-то волшебный, очаровательный уголок. По дороге к этим заводам тянется целая система озер. … Наконец вы очутились в самом заводе, где возвышается барский замок – громадное строение во вкусе «умной старины», и по берегу роскошные дачи. Великолепные беседки украшают всякий выдающийся холмик; они соединены чистенькими дорожками, вдоль которых тянется бахрома из самых разнообразных цветов, там и сям журчит ручеек, через который перекинут красивый мостик. С вершины любого холма перед вами целый лабиринт дорожек, ведущих в самые роскошные оранжереи, где собраны многие экзотические растения и где в июле месяце уже зреет ананас, французская слива, шпанская вишня, персик и дозревает виноград».

Эта картина, организуемая эпитетами «роскошный», «волшебный», «очаровательный», «великолепный», идиллическими образами холмов и ручьев, цветов и фруктов, беседок и «чистеньких дорожек», венчается логическим умозаключением автора: «Среди такой роскошной природы любовь сама собой напрашивается. Здесь нельзя не любить… [8. C. 264].

Во второй главе с упоением рассказывается о «неисчерпаемых», «едва тронутых человеком богатствах» природных ресурсов Зауралья [8. C. 267]. Португалов использует ту же палитру «превосходных степеней»: «необычайное» «изумительное», «неистощимое», «несметное», «обильное богатство»:

В. О. Португалов. Фотография 1860-х гг. Архив Революции СССР

Урал одарен на всем своем протяжении, во всю свою длину ... где бы тут человек ни поселился, – к его услугам широкое и разнообразное поприще для плодотворной деятельности [8. C. 267]; природа как нарочно наделила этого счастливца (Урал. – И.А.) всеми благами мира и … распределила эти блага так, чтобы всё у него было под рукой и одно другому не мешало [8. C. 272]; вся природа окружающая говорит человеку, что он здесь силен, что он здесь полный господин [8. C. 281]; Урал представляет самое удобное поприще для человеческой деятельности и для цветущего развития культуры и цивилизации [8. C. 280] и т.д.

Сравнивая Урал с Калифорнией, автор уверяет:

…если бы Урал составлял отдельное целое государство, … этот край мог бы жить совершенно самостоятельною и независимою жизнью и притом в тысячу раз лучше и скорее, чем всякое другое пространство европейской России [8. C. 267, 268].

Урал так богат золотом, замечает очеркист, что «он давным-давно мог бы купить повелевающую им метрополию, держать ее на откупе или построить себе свою собственную» [8. C. 270]. Называя Урал «землей обетованной» (в русском общественном сознании этот миф был распространен на всю Сибирь), гораздо более цивилизованной, чем заиртышская Сибирь, и таковым его изображая, Португалов между тем убежден, что в этот край еще не пришел прогресс, потому что здесь все еще недостает «энергии человека» образованного, заинтересованного в развитии края.

Выстраивая свою концепцию истории колонизации «земли обетованной», он подчеркивает, что этот «процесс шел тихо и медленно», что «с самого начала появления за Уралом русских переселенцев уже слышны были жалобы», что «они являлись сюда с единственной целью наживаться и грабить, а потому первобытное туземное население сильно терпело и страдало от русских колонизаторов»; что присылаемые из Москвы воеводы, а позже чиновники, управляющие «смотрели на области как на средство к наживе и страшно обогащались, прибегая в своих вымогательствах к самым крайним жестокостям и притеснениям».

Далее автор утверждает:

Урал сделался центром, куда стремилось всё, что постигало искусство эксплуатации. Это была не свободная колонизация <…>. Это было насильственное переселение огромного числа людей, навязывание этим людям совершенно чуждого им труда, потому что большинство заводов населено людьми, насильственно туда загнанными [8. C. 288-289].

Назвав практически все острые проблемы общерусского переселения в Сибирь, Португалов всё же констатирует объективность результата переселенческого движения за Урал:

Тем не менее, край покорился наплыву пришлого элемента …, и вместо вогулов, вотяков, зырян, пермяков очутились на Урале огромные поселения, состоящие из русского элемента [8. C. 288].

В духе западнической концепции Зауралья Португалов отводит особое место в истории его колонизации фигуре Петра Великого: «со времени которого … и начинается настоящая жизнь на Урале, потому что этот великий прогрессист положил на Урале прочное начало горному делу» [8. C. 288]. Логичным продолжением является авторский призыв к распространению за Уралом просвещения, образования, к повышению уровня общественного сознания и «общественной совести».

Демифологизация Сибири в очерке Н.В. Шелгунова «Сибирь по большой дороге» (1863)

Известный публицист Н.В. Шелгунов (1824–1891), заключая свой очерк «Сибирь по большой дороге» (1863), где образ сибирского переселенца был создан на пересечении нравственно-психологического анализа и эстетики «живых цифр», теми же словами, что и В.О. Португалов, описывает природные богатства сибирского края, но при этом утверждает, что на благоденствие его жителей, коренных и переселенных, само по себе это не оказывает большого влияния. Посвящая свое сочинение задаче демифологизации Сибири, Шелгунов подчеркивает, что для дальнейшего развития Сибири нужны «лучшие условия всей нашей жизни».

Так, описывая Пермь, он отмечает «мертвенность» города, нарушаемую по утрам только «бряцанием цепей арестантов, проходивших … под караулом; то же бряцанье повторялось вечером, когда арестанты возвращались с работы» [9. C. 298]. Ниже он изображает тяжелый женский труд на выгрузке соли у казенных соляных магазинов, свидетелем чего он стал лично. Не менее тяжким физическим трудом добывали себе средства на пропитание мужчины. По дороге от Казани до Перми автор наблюдал плывшую с ним артель судорабочих из крестьян, приписанных «к какому-то частному заводу». Для уплаты разных податей и повинностей они плыли на заработок, т.к. «дома добыть деньги было решительно невозможно». Крестьяне отправились «в бурлачество»:

За провод судов от Перми до Казани каждый рабочий получал ровно столько, что, уплатив за место на пароходе и затем пройдя пешком 500 верст до своей деревни, он возвращался без копейки в кармане, употребив на такую выгодную работу два месяца. Очень может быть, что крестьяне эти, как новички, дозволяли себе излишества, неизвестные бурлакам, т.е. кроме хлеба и воды ели иногда молоко или даже брали мясо; очевидно, что люди не умели справиться с заработанными деньгами, не умели рассчитать десять рублей так, чтобы им достало пяти рублей в месяц… Вот они и наказаны за нерасчетливость! [9. C. 211]

Шелгунова и Урал, и Сибирь 1860-х гг. поражают бедностью. «Преувеличенные же толки» о богатстве этих мест, считает публицист, «произошли от того, что богатства отдельных личностей принимались за богатства всего населения. <…> То, что я видел, … не напоминало ничем ни богатства, ни благоденствия края [9. C. 222].

Очерк «Судьба русских переселений за Урал» Н.М. Ядринцева (1879)

Внося свой вклад в демифологизацию Сибири, суровую правду, основанную на статистических данных о переселении на сибирские земли во второй половине XIX в., предлагает читателям известный сибирский публицист Н.М. Ядринцев (1842–1894) в очерке «Судьба русских переселений за Урал» (1879). Он характеризует этот процесс, прерывающийся только в зимние месяцы, направлением «как с запада на восток, так иногда и обратно», и отсутствием «управления этими передвижениями, куда они направлялись, об этом мало кому знать доводилось. Почему некоторые идут назад хмурые, измученные – также неизвестно» [1. 1879. № 6. C. 141]. Определяя общее направление колонизационного движения, автор отмечает, что переселенцы «проникают в Сибирь», «как всякое стихийное народное движение, происходящее из потребностей народно-исторической жизни» [1. 1879. № 6. C. 144], неостановимым и «неуследимым» (в силу большого количества самовольных переселенцев) потоком через Пермскую и Оренбургскую губернии, а затем, по различным трактам, направляются на Курган, Ялуторовск, Тюмень, Усть-Каменогорск, через Барабинскую степь, чтобы соединиться в общее колонизационное течение в Томской губернии, которая до 1865 г. была еще не доступна для переселенцев. В 1870-е гг. в нее идут и едут из Тамбовской, Воронежской, Самарской и даже Пермской и Оренбургской губерний. Так, с начала 1870-х гг. в Томскую губернию, указывает Ядринцев, переселилось из Пермской губернии почти 1200 чел., из Оренбургской около 500, из Уфимской – около 100 человек.

Это движение «нищей Расеи» всё дальше и дальше на восток Ядринцев называет «внутренним переселением», «второй волной переселения», ее причина, как и первой – малоземелье, безлесье, маловодье на уже заселенных территориях и обещание бóльших земельных наделов в Западной и Восточной Сибири. Такой же «землей обетованной», какой раньше виделся Урал, переселенцам теперь представлялся Алтай с его «богатым черноземом», который переселенцы-пытовщики несли в платочках показать остальным, чтобы уже всем вместе двинуться на новые земли. «Слухи о новых местах волнуют постоянно русское крестьянство и оно, – пишет автор, – преисполнено стремлением отыскать» какое-то мифическое пространство, «где хорошо живется»:

Под влиянием этого переселенец забивается всё глуше и глуше. Найдет ли когда-нибудь русский переселенец … желаемую страну приволья, счастья … – Бог знает. Несомненно только, что она управляет его колонизационным стремлением [1. 1879. № 6. C. 150-151].

«Незаметно, скромно, рядом никому не известных подвигов и неустанного народного труженичества совершается великая крестьянская работа», резюмирует Ядринцев [1. 1879. № 6. C. 156]. Но это бесконечное, хаотичное движение по Сибири в поисках лучшей жизни беспокоит автора потому, что никому непонятно, как крестьянин разорвал прежние отношения, как установил новые. «Как переселенец идет, потому что ему нужно идти, так он и селится, потому что ему нужно где-нибудь сесть», – пишет очеркист, констатируя чреватую многими проблемами (включая изгнание новоселов с незаконно заселенных мест) обособленность законов и реальных ситуаций заселения на любой земле, представляющейся крестьянину свободной. Современные переселенцы в этом отношении напоминают автору «вольницу и гулящих людей, которые, в поисках за привольем на востоке скоплялись целыми тысячами на Урале» в самом начале переселенческого движения.

Не менее драматично, по мнению Ядринцева, и так называемое «обратное переселение», когда под влиянием тяжелых условий переселенцы, не найдя себе счастья в Сибири, отправлялись назад, на Урал – «где лучше будет: говорят, в Пермской губернии есть места, а то Оренбургскую хвалят» [1. 1879. № 6. C. 160]. Такое «возвращение» окончательно подрывало силы многих переселенцев, совершавших, по убеждению автора, «историческое призвание заселения русской земли» [1. 1879. № 6. C. 160]. «Эти факты бедования, побирания по миру в самых благословенных местах» [1. 1879. № 6. C. 160], безрезультатного кружения по Сибири – яркая «демонстрация горькой судьбы населения, … странной участи народа, идущего тысячи верст, совершающего неимоверные подвиги труженичества, чтобы найти себе обетованную землю, и встречающего … один смертельно беспощадный приговор: «Не поправится!».

И.А. Айзикова

Литература

1. Отечественные записки.
2. Современник. 1859. Т. 77. № 9. С. 9–46.
3. Ермак. Краткий очерк завоевания Сибири. СПб, 1872.
4. Садовников Д.Н. Наши землепроходцы (Рассказы о заселении Сибири). 1581–1712. М., 1874.
5. Буцинский П.Н.. Заселение Сибири и быт первых ея насельников. Харьков, 1889.
6. Дуров А.В. Краткий исторический очерк колонизации Сибири. Томск, 1891.
7. Как заселялась Сибирь. Очерк. Томск, 1895.
8. Португалов В.О. По обе стороны Урала (Памяти Бокля) // Дело. 1872. № 2. С. 262-294.
9. Шелгунов Н.В. Сочинения. Т. 1. СПб., 1871.